I измерение

– Я к Долговым, он – к Адрианчукам.

– К Адрианчукам? К Катьке что ли?

– А ты знаешь такую? – недоверчиво спросил Андрей.

– Еще бы мне не знать. Она уже приехала из больницы?

– Нет, завтра должна.

– Вот класс! – Надька радостно ткнула Андрея в плечо. – Значит, завтра встретимся. Кстати, я Надька.

– Роман.

– Андрей.

Так завязалась дружба Никиты и Надьки с Ромкой, Андреем и Катькой.

ГЛАВА 7

Школа 1941 года

Быстро бегут по небу низкие рваные тучи. Скрипит ствол березки под окном и вместе с каплями дождя просятся тонкие веточки в окно. А в теплой классной комнате слушают «Сказку о рыбаке и рыбке» в исполнении учительницы.

Никита смотрел на волнующееся, бьющей белой пеной море. Шторм. Отец в море. Мама на телефоне. Напряженная тишина квартиры и грохочущее море за окнами. Никита никак не может сосредоточиться. Где-то идет война. И, кажется, отца хотят туда послать, если уже не послали. Последний раз Никита видел его зимой, перед новым годом. Летом так он и не пришел в отпуск. Мама вместе с сыном одни ездили к бабушке в Енисейц.

И вместо того, чтобы слушать, Никита сочинять письмо Надьке и Катьке в Енисейц, столь полюбившуюся ему деревеньку на берегу Енисея. Родной мамин Енисейц. Он рисует по памяти Надькино лицо, волосы, неизменное цветастое платьице, из которого Емельянова давно выросла. Но все равно не снимает, этим самым демонстрируя своим родителям, что ей совершенно нечего носить. Однако родителям видно не до нее. Они постоянно ссорятся, и Надька ко всему этому до того привыкла, что жаловаться своим друзьям перестала. Под рисунком Никита пишет «Ромашка» – так ее называет Андрей Адрианчук за неизменное плате с ромашками.

Никита также отлично учится в школе, ходит в музыкалку, еще рисует. Он занял 1 место в городском конкурсе детского рисунка. Мальчик выполнил свое обещание, данное Надьке в 1938, и на следующее лето показал ей на своих рисунках, какое оно – море, и какой он – Севастополь. Много рисовал Никита и Енисейц. Что и говорить, его сочинение «Как я провел лето» всегда были лучшими в классе.

Никита сидит и рисует Ромашку, а учительница читает Пушкина.

В это время в Енисейце светит солнце и кое-где еще блестит снег. В классах, пахнущих деревом, светло. Весело трещит печь. Вера Владимировна (все зовут ее тетушкой) стучит по доске мелом, объясняет правила написания беглых гласных в корне слова. Надька рисует на тетради Пашке Алмаз, сына директора школы, солнышко и птичек, пока Пашка ищет в портфеле карандаши. Когда он поднимается к тетради, Надька быстро поворачивается.

– Чем вы занимаетесь, Павел? – замечаете тетушка движение.

– Ничем, – упавшим голосом говорит Пашка и закрывает рисунок Надьки руками. Но поздно. Тетушка берет тетрадь.

– Художничеством занимаемся, Павел! Вот я покажу эту тетрадь матери. Пашка молчит.

– Что же ты не сказал, что это я тебе нарисовала? – спрашивает у Пашки Надька, когда прозвенел звонок с урока.

– Я же не ябеда, – говорит мальчик. – А вот с тобой после уроков поговорю.

– Вот это молодец, уважаю!

В классе Надьки учится 20 человек 12 мальчиков и 8 девочек. Среди детей были довольно сложные отношения. Одни сыновья председателя колхоза чего стоили Мейдзи Максим и Женька. Близнецы были абсолютно не похожи друг на друга. Они всегда задевали Надьку, хотя, по сути, Емельянова была их двоюродной сестрой. Их матери были родными сестрами Людка и Шурка Сковородниковы. Теперь сестры не общались совсем. Людку безумно бесила ревность. Ведь Шурка работала секретаршей председателя. А председатель всегда на Шурку заглядывался. Естественно, если не общаются родители, не дружат друг с другом и дети.

Мейдзи жили очень хорошо, и Женька с Максимом ни в чем не чувствовали недостатка. Надька же всегда страдала от невнимания со стороны родителей: отец постоянно находился в разъездах, матери было не до воспитания дочери. Как-то, глядя на такую жизнь, Ольга Веденеева заметила, что Надька очень похожа на нее, Ольгу. Мать также родила ее для того, чтобы не распалась семья, чтобы удержать рядом мужа. Правда, по деревне ходили слухи, что Шурка родила дочку не от мужа, а от Лешки Дегтярева. Однако девочка не была похожа ни на отца, ни на Дегтяревых, ни на Сковородниковых. Она была похожа сама на себя.

Так и шла Надька Емельянова по жизни сама по себе. Единственной подругой была ее одноклассница Катя Адрианчук, быстрая девочка с серыми глазами. Ее мать, Вера Павловна Адрианчук, работала учётчицей на ферме. Отец, Алексей Степанович Адрианчук, бригадиром трактористов. Они жили вместе с родителями отца в одном доме. Каждое дето к ним приезжали родственники из Москвы, Катькины двоюродные братья – Андрей и Максим.

Катька и Надька были всегда вместе. Вот и сейчас, после короткой драки между Надькой и Пашкой Алмаз за рисунок, девочки вместе шли из школы. Зашли сначала в сельсовет, предупредили мать Надьки, что в 18.00 будет родительское собрание в школе, а затем отправились к фермам, сказать матери Катьки.

– Ваша Надежда, – мягко говорит Тетушка нарядной Шурке Емельяновой, – очень много отвлекается сама и отвлекает ребятишек. Не проходит ни одного урока, чтобы она хотя бы раз не обратила на себя внимание всего класса. Еще у Нади очень много злости по отношению к своим одноклассникам. Она конфликтует со всеми. Причем дело доходит до драки. И в последний раз драка завязалась прямо во время урока. Надя сначала швырнула в мальчика учебником, потом встала на стул и прыгнула через парту. Сбила Столыпина со стула, повалила его на пол, карябала, кусала. Мы ее никак не могли от него оторвать! Она вцепилась в него мертвой хваткой! Я до сих пор в себя прийти не могу…

– Она и мою дочку лупит безбожно! – послышался сзади голос секретаря директора школы Кулагиной. – Лизонька у меня очень тоненькая, болезненная девочка. А эта как толкнет ее разок, так Лизонька потом вся в синяках.

Шурка молчала. Ей нечего было возразить, да какая, впрочем, разница – ее то дочь никто не трогает.

– Ничего, перерастет, – сказала Емельянова флегматично.

Что тут началось! Все стали кричать, что в классе не нужна такая забияка. Даже Людка, старшая сестра Шурки и та поддерживала родителей.

– Ну ты то чего разоралась? – устало спросила Шурка у сестры. – Можно подумать, моя и твоих лупит!

– А как же нет?! Женьке ухо прокусила?! Еще как оттяпала! Звереныш, а не девчонка!!

– Да твои сами кого хочешь отдубасят, – зло усмехнулась Емельянова.

– Мои – воспитанные мальчики, и дисциплину на уроке не нарушают и учатся, между прочим, на отлично! А ты к своей когда в последний раз в дневник заглядывала?

– Правильно! Ты на чужих мужиков заглядываешься, а на дочь тебе плевать!

– Тихо! Тихо! Товарищи! – тетушка остановила развоевавшуюся Людмилу. – Конечно, ребенок предоставлен самому себе. Отцу некогда, матери тоже. Она чувствует большую свободу. Вот и ведет себя так, только затем, чтобы вы, родители, обратили на нее внимания. Вы, Александра Васильевны, даже если приходите с работы поздно, зайдите к дочери, посмотрите, спит ли она, проверьте ее портфель. Это не сложно, каких то 5 минут. Побеседуйте с ней насчет поведения. Скажите, что стоит контролировать себя. Не бросаться с когтями и зубами на людей. Я, конечно, провела с ней беседу, но ребенок добивается внимания не моего, а лично вашего! Вы понимаете меня, Александра Васильевна?

– Иначе мы будем вынуждены подать заявление с подписями родителей и самих учеников директору об исключении вашей дочери со школы, – поднялась с места Валентина Васильевна, учительница физики и член родительского комитета.

– И пусть тогда ее папа возит в Назимовск в школу, – съязвила Людка.

– И то, если ее туда с такими рекомендациями возьмут, – отрезала сухо Валентина Васильевна.

«Вот-вот, – горько думала Шурка, – тоже мне сестрицы! Нет, чтоб поддержать, они наоборот первые же и топят!»

– А вашу девочку, Валентина Васильевна, Надя тоже бьет? Она-то у вас не тоненькая, не болезненная. Такую, чай, не толкнешь! – обратилась Шурка к старшей сестре.

– Да твоя! Хоть черта ей поставь, она у него рога на живую обломает!

– Так что же ваши дети терпят? Собрались бы всем классом, да всыпали бы ей горячих!

– Я удивляюсь вашей тактике, Александра Васильевна! Как так можно, собственного ребенка! Да и вообще, что за пропаганда насилия!

– Мои слова, Вера Владимировна, – сказала Шурка возмущенной учительнице, – что и ваши будут пущены по ветру. И мы, взрослые, ничего не решим за наших детей. Это их класс. Вот пусть устраивают собрание, вызовут Надьку туда, потребуют ответа. Вызовут на Совет Пионеров, в конце концов. Дайте ей какую-нибудь общественно полезную работу, если ей так не хватает внимания. Сначала поработайте с ребенком, узнайте его. А вы сразу: «исключить!», «пусть папа возит!» Раскудахтались, куры на насесте! Облачились в шубы, да сидите, палец о палец не ударите! – с этими словами Шурка поднялась и вышла из класса.

– Вот видите! – закричала Людка, показывая на дверь, куда только что ушла сестра. – Как с гуся вода! Мы же еще и виноваты остались!

– С другой стороны она права, – призналась Тетушка, – это действительно так, мы же не работаем…

– Знаете что, – Валентин Васильевна решительно направилась к выходу, -с этим волчонком хоть работай, хоть нет, он все равно зверенышем останется! Я все равно добьюсь, чтобы Емельянова в одном классе с моей дочерью не училась! – с этими решительным выводом разошлись и другие родительницы.