I измерение

– Ну как вы тут? Вещи положили? – она оглядела Ленку.

– Положили, – упавшим голосом сказала девушка.

– Ну что ты, детушко?

– Спасибо тебе, теть Маш, – Ленка обняла Марью Тихоновну и снова заплакала.

– Ну будет, будет. Чего ты? Не плачь! – Лебедева гладила Митяеву по голове. Потом отняла ее от себя, вытерла ей слезы шершавой ладонью. – Пойдемте к нам, мы уже за стол сели. Чего вы тут одни будете? А завтра, Елена, примешь хозяйство.

Брат с сестрой последовали за Лебедевой.

* * *

Вся улица Речная вышла посмотреть на гостей, сгружавших с подводы чемоданы, сумки, авоськи. В три дома, стоявших рядом на Речной, приехали гости: Долговы, Адрианчук и Даниловы.

Татьяну с мужем и сыном встречала мать-старушка, всю жизнь проработавшая в столовой, сначала барской, потом колхозной. Она до сих пор трудилась там же под начальством соседки Анны Павловны Долговой. И теперь, поджидая единственную дочь, наготовила на целый батальон, как выразился Василий, увидев накрытый стол.

Никите понравился бабушкин дом. Не то что домик в Емельяновке: маленький, покосившиеся, с горбатым потолком и дымящейся печкой. Тут все было по-другому: высокие беленые потолки с плетеной проводкой, красивые люстры, длинные узкие окна с широкими подоконниками, на которых вольготно раскинулись комнатные цветы, симпатичные занавесочки. В доме было тепло, солнечно, пахло чем-то свежим, чистым.

– Это рекой так пахнет, лесом, – пояснила бабушка.

Вечером Татьяна с Василием вместе с Никитой пошли к Енисею. Тихо катилась широкая река Сибири. Жаркий день подходил к концу, солнце уже село, но было еще светло. От мягкой земли исходило тепло, на берегу еще купались дети, с шумом прыгая с моста в воду. За дворами раздался рожок пастуха, показалось стадо коров. То там, то здесь открывались ворота, встречали кормилец. Вот и бабушка пошла за Малышкой. Неторопливо сходит семья к реке. Идет вдоль берега, против течения. Ах! Никита сейчас бы взял скрипку в руки и сыграл бы что-нибудь хорошее, для души, в тон своему настроению.

– Ну как? – спросил у него отец, кивая на Енисей.

– Это, конечно, не море, – с достоинством ответил Никита, – но ничего, мне нравится.

Отец расхохотался, а мама лишь головой помахала в знак осуждения:

– Вот вырастили горожанина морского, – сказала она и, наклонившись, зачерпнула воду ладонью, умыла лицо, потом обрызгала Никиту и Василия.

– А вы знаете, что река настолько холодная, и не всякий сможет искупаться в ней.

– Да ну, а ты можешь? – спросил отец.

– Конечно, я же выросла тут.

– А ну-ка, Никитка, давай докажем, что это не так!

И все втроем попрыгали в воду, не раздеваясь. Уже по темну вернулись они домой. Бабушка быстро собрала ужин, пока «моржи» переодевались в сухое. Ужинали тоже весело. Отец рассказывал бабушке о своей службе. Никита любил слушать, как рассказывает отец: весело, задорно, меняя голос и интонацию, преображаясь до такой степени, что его становилось не узнать. Мама говорит, что папе нужно было идти в актеры, и его снимал бы в своих фильмах дядя Женя Бочаров, брат тети Лены Митяевой.

Бабушка постелила Никите постель в отдельной уютной комнатке, где громко тикали старинные настенные часы и строго смотрели святые лики икон. Утопая в перине и подушках, мальчик окунулся в мир ароматов хрустящих простынь, пододеяльников и подушек.

Обычно на новом месте Никита долго не мог заснуть, страдал желудком и вообще чувствовал себя очень плохо, пока не привыкнет. После недельного мучения в поезде Никита уснул быстро сладким крепким сном. А проснулся, когда солнце уже во всю било в тонкие белые занавески. Мальчик прислушался: в доме было тихо, за окном слышались веселые голоса, ребячий визг, смех.

Никита быстро встал, открыл шторки, распахнул окно. Вышел на двор, где к дереву был приделан рукомойник, умылся, на славу растерев себя полотенцем. Вошел на кухню, на столе под белым вафельным расшитым рушником стоял завтрак. Никита поел, составляя планы на весь день. Это, конечно, не Ямельяновка но тем лучше. Много тут нехоженых тропинок. Эх! Зря отец не позволил взять велосипед. И куда это родители подевались? Бабушка то понятно – на работу ушла.

Никита начал знакомство с домом. Он обошел комнату за комнатой, убрал свою постель. Стал раскладывать вещи: записную книжку, куда Никита записывал свои наблюдения, чернила, перья, карандаши и краски, скрипку… Может, сыграть что-нибудь? Никита задумался, зажав скрипку подбородком, и сам не заметил, как начал играть что-то чистое, душистое, солнечное, еще не слышанное Никитой, но такое родное и близкое лилось из-под смычка. Но вот звуки стали напряжённые, что-то грозное, страшное надвигалось на мальчика. И вдруг он замер на секунду. И тихая, нежная и неизмеримая грусть потекла из-под смычка, все затихая, затихая, и вскоре смолкла совсем. Еще с минуту Никита, как слепой, стоял, глядя прямо перед собой, и, кажется, все затихло. Весь мир затих вместе с его скрипкой. Мальчик опустил инструмент и вздрогнул – в комнате прямо перед ним стояла девочка с черными кучерявыми волосами и пронзительно синими глазами. Она кусала кончик косички и неотрывно смотрела на Никиту.

– Это ты сочинил? – спросила она.

Никита пожал плечами.

– Ты не знаешь? – удивилась девочка и выплюнула косичку, откинув ее за спину. – Я тебя раньше не видела. Как зовут?

– Зачем ты зашла в чужой дом? Кто тебя приглашал? Да еще и подслушиваешь! Нехорошо!

– Скучняк! – махнула девочка рукой и повернулась идти.

– Я не скучняк! – горячо возразил Никита. – Такого слова нет вообще!

– Нет?! – удивилась девчонка. – Добряк, значит, есть, весельчак есть, а скучняка нету?!

– Нет.

Девчонка еще раз вздохнула.

– Нет, так нет, – потом остановилась. – Это в русском языке нет, а в моем есть такое слово!

– У тебя что, свой особый язык? – заинтересовался Бальцерек.

– Да, я работаю над ними годами, – девчонка сделала очень грустное лицо и, присев на кухонную лавку, как бы невзначай взяла пирожок и начала его жевать. При этом она сделает такой безразличный вид, что стала походить на корову, жующую травяную жвачку. От этого сходства Никита расхохотался. Девчонка тоже повеселела и даже налила себе молока.

– Как тебя зовут? – мальчик присел рядом.

– О-о! – набитым ртом промычала девчонка, многозначно поднимая указательный палец. Когда она прожевала, представилась очень просто. – Я Надька Емельянова, живу на Большой, 34 только по ночам. Все остальное время провожу на улице.

– Здорово! А я Никита Бальцерек.

– Ты откуда?

– Из Севастополя.

–Э где?

– Рядом с Черным морем.

– Надо будет у папки на карте посмотреть.

– Я могу тебе сейчас показать, – вызвался Никита, разворачивая на столе карту Советского Союза. – У меня дома очень много картин с видами на море, на город. Есть парочка удачных. Только я их все в выставочный зал отдал на летний сезон у нас в школе, а так бы привез обязательно, показал бы.

– Но ты ведь еще приедешь? – Надька исподлобья смотрит на мальчика синими глазами.

– Приеду, – обещает Никита. – Зимой приеду, на каникулах, и привезу, хочешь?

– Хочу, – кивает Надька.

Они уже идут по улице, утопая голыми пятками в мягкой теплой пыли. Как это Никита раньше не додумался ходить летом босиком, а это ведь так здорово!