Маски благородия

– Адальберт, выслушай меня. Ты мой единственный сын, – он провёл рукой по волосам мальчика. Редко он позволял себе такую нежность, – я не могу тебя потерять. А ты чего захотел? В Рим, воевать. Да ты шпагу-то в руках еле держишь. Но, даже если бы ты был старше, я всё равно не отпустил бы тебя никуда. Пойми, если с тобой что-то случится, я… я себе не прощу, – Рудольф опустил голову. – Можно я буду с тобой честным? От твоего дяди нет вестей уже три года. Я не знаю, что с ним, но я боюсь худшего. Я слишком много позволял ему… да. И вот итог. Меня это так… мучает. Постоянно. Я хочу лишь, чтобы у моих близких была спокойная, тихая жизнь. Но даже этого я не в силах им дать… Когда-нибудь тебе предстоит занять моё место, поэтому сейчас ты должен быть рядом со мной, чтобы учиться быть графом. Это на самом деле сложнее, чем кажется.

Он посмотрел на Адальберта. Тот теребил пальцами корешок книги.

– Ты понимаешь меня, Адальберт?

Адальберт кивнул, но лишь для виду. В его голове в эти секунды рушилась истина, которая прежде казалась незыблемой. Отец – глава семьи, защита и опора. Он – граф фон Веллен, он – хозяин замка, сильный и всегда серьёзный. Отец прочитал столько книг, умел драться на шпагах, разбирался в торговых делах. Не было такой беды, которую граф не сумел бы поправить. И он говорит, что едва справляется, что ему тяжело, что что-то грызёт его изнутри. Адальберту почти до слёз стало жалко отца, на самом деле потерянного и уязвимого.

И тут страшная мысль закралась в душу: что, если однажды граф не сможет уберечь их от новой опасности? Сначала это показалось столь невозможным, что Адальберт разозлился на само существование этой мысли и постарался забыть её. Но семя сомнения уже было посеяно: отец сам признался в своей слабости. Теперь неизбежно близким виделось время, когда у графа не найдётся сил для решительного поступка. Но ещё страшнее стало от другой мысли, которая, словно маленький зверёк, ощетинилась на первую: «Значит, придётся защищаться самим». «А как же мама, Роберт, отец Филипп?», – «Их тоже защитим, что же остаётся?».

Адальберт почувствовал, что сжимает книгу до боли в пальцах. Отец наскоро улыбнулся и обнял сына за плечи, но в этих объятьях не было тепла. Так обнимают из благодарности. И почему-то это встревожило Адальберта.

V. «Забота о ближнем»

1530 год. Адальберту 15 лет.

Ноябрь запомнился жуткими морозами. Даже старожилы замка не помнили, чтобы в прежние годы было так холодно. Земля заледенела и потрескалась, снег валил и ночью, и днём. Люди старались без лишней нужды не выходить из домов, а старухи причитали о приближающейся голодной погибели. Но кого волновал неурожай, если холода могли простоять до самого Рождества? А это означало бы никаких гуляний и долгожданного отдыха от работы. К счастью, к концу декабря погода всё же смягчилась. Стоял покалывающий морозец, но гулять, щурясь от яркого снега, было даже приятно.

В сочельник семья фон Веллен отправилась в деревушку Альтдорф, что была в двух часах езды от замка. Стоявший при ней монастырь святого Ульфа – старый, как пепел, и крепкий, как кремень, – каждое Рождество проводил ярмарку с разными забавами. Сначала Адальберт и Роберт увязались за колядовавшими, громко и не в лад подпевая им. Затем разгромили местных мальчишек в игре в снежки. Они попробовали угощения с каждого прилавка и посмотрели праздничный спектакль. Ребят никто не останавливал: граф Рудольф всё это время беседовал со знакомым торговцем, а графиня Анна уговаривала мужа ехать обратно в замок. После ноября, проведённого в холодных стенах Веллена, мальчики вдоволь насмеялись.

На следующий день мать Адальберта проснулась больной. Она была в бреду и то и дело заходилась гаркающим кашлем. Суетились слуги. Из Трира вызвали лекаря, который пустил графине кровь, но к праздничному ужину Анна так и не спустилась. Рождество прошло в неуютной тишине. Горечи добавляли воспоминания о вчерашнем дне, полном светящейся радости, на смену которому пришли тревога и уныние.

Неделю спустя бледный слуга передал Адальберту: графиня фон Веллен ждёт его у себя. Всю неделю она никого не хотела видеть, а теперь звала любимого сына…

Юноша осторожно открыл дверь и вошёл в душные покои матери. Графиня Анна лежала под покрывалом, положа руку на грудь. Волосы её были растрёпаны, под глазами появились тёмные круги, на лбу проступили капельки пота; она с хрипом вдыхала воздух. Адальберт почувствовал, как в груди больно кольнуло от того, какой слабой выглядела мать. Увидев сына, графиня постаралась улыбнуться, но в глазах у неё застыла грусть. Адальберт сел на край кровати и взял мать за руку. Она была почти ледяной.

– Я рада, что ты пришёл, Берти, – ещё раз улыбнулась Анна.

– Как ты? Тебе принести что-нибудь? Какие у тебя холодные руки.

Графиня прикрыла глаза.

– Ты у меня такой добрый, Адальберт. Нет, ничего не нужно.

– Может, позвать лекаря? – спросил Адальберт не то с тревогой, не то с надеждой – он сам не мог разобрать, что чувствует.

– Ох, Берти. Он уже был у меня сегодня. Я хотела поговорить с тобой.

– Хорошо.

– Я всегда хотела сказать тебе это, но всё не… Неважно. Ты знаешь, как я люблю тебя. День, когда ты появился на свет – самый счастливый день в моей жизни. И ты не перестаёшь меня радовать, – она протянула к нему руку, и Адальберт припал к ней щекой. – Посмотри, каким ты стал. Умный, честный, заботливый. Каким прекрасным графом ты будешь, когда придёт время. Будешь заботиться о замке и тех, кто здесь живёт… Я верю, ты справишься. И я хочу, чтобы ты знал: я горжусь тобой и всегда буду гордиться, – с её лица пропала улыбка. – Жаль, я уже не смогу быть рядом.

Адальберт давно сдерживал слёзы, но теперь они предательски потекли из глаз, падая в холодную ладонь матери. Он не хотел, чтобы графиня видела его таким – слёзы сына всегда отзывались болью в её сердце, а она сейчас и без того была слаба… Адальберт быстро смахнул слёзы с лица и усилием заставил себя улыбнуться. Улыбка получилась странная, нелепая: в ней собралось смирение перед судьбой и в то же время смутная надежда, как если бы Адальберт сказал: «Ну что ты? Я знаю, это не так». Но кроме этой улыбки мальчик не смог выдавить из себя ни слова.

– Берти, можешь пообещать мне кое-что? – вновь зашептала графиня, спасая сына от тяжёлого молчания.

Адальберт кивнул. Он впился взглядом в руку матери, как будто от этого зависело, что она скажет. Анна судорожно поглаживала пальцы сына. Юный граф рассматривал проступившие узелки вен и небольшие морщинки, которыми была испещрена тыльная сторона ладони графини, и в этот момент его овеяла такая нежность… Он осмелился поднять глаза на вспотевшее лицо матери.

– Позаботься о Роберте. Он остался совсем один, бедный мальчик… Нельзя бросать его, он пропадёт. Кто-то должен быть с ним рядом. Поддерживать, помогать… – её голос совсем ослаб, будто сил хватило ровно на эти слова.

– Конечно. Я позабочусь о нём, мама, обещаю тебе.

Ему так много хотелось сказать ей. Что тем, каким он стал, он обязан ей – отец занимался образованием сына, но именно мать научила Адальберта заботе и состраданию. Что он тоже безмерно любит её и, если бы только мог, сделал бы всё, чтобы облегчить её боль. Что он всегда будет помнить каждую мелочь: её тёплый запах, маленькие морщинки у глаз, когда она улыбается, её голос и смех. И что он будет так скучать по ней… Тоска по умершим – неблагодарное дело. Они уходят в мир иной, а живые? Остаются здесь и мучаются болезненными воспоминаниями. Но зачем Адальберт думает об этом сейчас? Матушка должна поправиться. Она не может покинуть их. Не сейчас. Наверное, поэтому Адальберт и не сказал вслух всего, что хотел.

Графиня зажмурилась и закашляла, прикрыв рот покрывалом. Адальберт вздрогнул и отпрянул от матери. Ему было страшно смотреть на неё. Он хотел помочь, но не понимал, как, и от этого ком вставал в горле.

– Позови священника, – дрожащим от кашля голосом прохрипела мать.

Адальберт кивнул и почти выбежал из комнаты.

Он, граф Рудольф и Роберт ждали за дверью. Роберт был мертвенно-бледным, Рудольф держался стойко, но не шевелил ни одним мускулом, будто боялся смахнуть эту маску спокойствия. Адальберт переминался с ноги на ногу и поглядывал на дверь. Ему хотелось войти к матери, быть с нею рядом последние минуты её жизни, но страх того, что он там увидит, страх её добрых глаз, которые в один миг погаснут и уставятся в пустоту, сковывал его тело. Юный граф корил себя за этот страх. Мать назвала его заботливым, но заботливый сын никогда не оставил бы её одну в тяжёлую минуту. Ожидание затянулось; Адальберт с трудом сдерживался, чтобы не застонать от нарастающей тревоги.

Наконец, дверь открылась, из покоев как-то виновато выглянул священник и кивнул. Из груди Адальберта вырвался протяжный вздох; он с мучением зажмурился и бессильно уронил голову.

Всё стало иначе. Когда графиня была рядом, Адальберт знал, что всегда мог прийти к ней, и она выслушала бы всё, что накопилось у него на душе. Когда Анна сидела за обеденным столом или вышивала в большом зале, было так спокойно, потому что вот она – любящая и добрая. Теперь жизнь переменилась. Однажды Адальберт сел обедать и чуть не заплакал, не найдя слева от отца тарелки для матери. Ему не хотелось есть, он ни с кем не разговаривал и целый день сидел в своих покоях, а ночью не мог уснуть, как ни старался. Лицо его посерело и осунулось. Роберт, с которым раньше можно было ночи напролёт вести беседы о чём угодно, стал избегать встреч с кузеном. Даже книги, любимые герои и философы не могли утешить юного графа. Смерть, которая раньше была чем-то далёким и бесформенным, подошла совсем близко и обрела форму давящего в груди уныния. Читать о чужих страданиях не хотелось, когда душу терзали страдания собственные. Тоска по умершим – неблагодарное дело. Она затягивает хуже трясины.

Граф Рудольф видел, как тяжело Адальберт переносит первую в жизни утрату, и это удручало его едва ли не больше, чем сама эта утрата. Однажды, когда Адальберт снова закрылся в своих покоях, Рудольф постучал к нему. Отец сел на кровать рядом с сыном и положил руку ему на колено.

– Адальберт, я знаю, тебе тяжело. Но ты будущий граф… тебе ещё не раз предстоит столкнуться со смертью. Умирать будут близкие, друзья и слуги. Это неизбежно. Если каждый раз так мучиться… Давай, соберись. Думаешь, мне не больно? Ты не представляешь, как… Анна была моим светом, никого в жизни я не любил так сильно, как её… – он заглянул Адальберту в глаза, но тут же отвёл взгляд – глаза у мальчика были от матери. – Ну, полно же. У меня есть для тебя поручение.

Граф Рудольф отправлял сына в Италию. Война[7 - Война Коньякской лиги 1526—1530 гг. между Францией и Священной Римской империей. На итальянские земли претендовали король Франции Франциск I и будущий император Священной Римской империи Карл V, что и послужило поводом к войне.] наконец завершилась, и теперь Папа Климент VII собирался короновать Карла V в Болонье. Вся знать Священной Римской империи стекалась туда, чтобы лично поприсутствовать на этом знаменательном событии и, быть может, снискать благосклонность нового сюзерена. Рудольф хотел, чтобы именно Адальберт представлял на коронации род фон Велленов.

Это было для Адальберта первым серьёзным поручением; впервые он так надолго и без сопровождения отца покидал родной дом. Всё в этой поездке возбуждало в нём детский трепет. Сколько он слышал об Италии: от отца и от капеллана, в книгах и на пирах, – и вот, судьба даёт ему своими глазами посмотреть на святыни нового искусства, пройтись по местам, где свершалась история… И на время уехать из замка. Выбраться из этого места, тянущего на дно уныния. Хотя в том, что последнего он жаждал больше всего, Адальберт не признавался даже себе.

Возбуждённый суетой сборов, Адальберт вошёл в покои Роберта. Тот сидел на кровати, подперев рукой подбородок. Он с каким-то злобным безразличием посмотрел на кузена.

– Ещё не распорядился насчёт своих вещей? – спросил Адальберт, подсаживаясь рядом.

– Я не еду.

– Как? – Адальберт подскочил на ноги, не успев сесть. – Почему?

– Твой отец так решил. Сказал, мне лучше остаться здесь и быть благодарным за то, что он уже делает для меня.

– Что за глупости?

– Он так сказал! – вскрикнул Роберт. – А мне трудно спорить с твоим отцом, ты знаешь.

– Хорошо, я поговорю с ним.

Адальберт уверенным шагом направился к двери. Роберт смотрел на него исподлобья.

– Не надо.

– Это ещё почему? – Адальберт развернулся.

– Не очень-то я и хочу ехать, – с деланным безразличием пожал плечами Роберт. – К тому же, я там не к месту. Я ведь всего лишь сын рыцаря, куда мне до благородных господ?

Адальберт оглядел кузена с головы до ног и тяжело вздохнул. От этих слов внутри что-то надломилось.