Инквизиция

– Похоже, люди прислушиваются к Сархаддону. – Палати-на указала на быстро пустеющую площадь. Только мы оставались на балконе. Венатиты все еще стояли у помоста, и каждого окружала значительная толпа. – Этого он и хочет.

– А я с ними согласна, – заявила Алсиана. – Уже сколько месяцев с тех пор, как прибыли инквизиторы, все говорят о Священном Походе. Я каждый день вижу сакри, когда иду из дома на станцию гильдии, а родители рассказывают мне, что случилось в прошлый раз. Мои родные – еретики, но они не хотят умирать. И я тоже, но именно это случится, если будет Поход. Я слеплена не из того теста, из которого сделаны мученики.

В конце концов все сводится к этому, не в первый раз подумал я. Что важнее – вера или нормальная жизнь, или жизнь вообще? История важна, да, но самые великие злодеяния Сферы остались в прошлом, и Стоит ли история того, чтобы за нее умирать? За прошлое, которое было, возможно, совсем не таким, каким мы его считаем?

– Думаю, кое-что проясняется, – задумчиво молвила Пала-тина. – Мы все гадали, чего хочет Сархаддон, а теперь, кажется, знаем. Он отделит мучеников от всех остальных, потому что теперь каждый имеет шанс на бесплатное искупление, возможность спасти себя от инквизиторов и Священного Похода. А кто не воспользуется этим шансом, тех они будут преследовать.

– Сархаддон сказал, что он лишь пытается спасти тех, кто хочет спастись, – возразил я.

– Я полагала, что Сархаддон не сможет склонить на свою сторону так много людей, что это просто его мечта, причем несбыточная. Теперь я вижу, что даже ты сомневаешься, Катан, и эта мечта становится очень реальной.

– Вы друзья Персеи и, вероятно, связаны с диссидентами, – заговорила Алсиана и, помолчав, продолжила: – И вы не калатарцы. Вам это, наверное, уже говорили, но вы должны понять, что если начнется Священный Поход, он станет концом Архипелага. Мы потеряем ту свободу, что у нас есть, этот город будет захвачен. Все это знают. Мы не можем сопротивляться, мы просто недостаточно сильны. Что бы мы ни сделали, для них это будет не страшнее комариного укуса. Даже если бы мы сражались и победили, у них есть целый мир, чтобы набрать новое войско и попытаться снова. Вместе с императором.

Она затеребила рукав – жест, который как-то не вязался с ее ученым видом и напомнил мне Палатину.

– Мы едва знакомы, и я не знаю, почему я говорю вам это, но причиной всех бед будут люди вроде Персеи и Алидризи. Я стараюсь не думать о том, что случится, если придут рыцари, но в минуты душевной подавленности эти мысли не удается отогнать. Они превратят этот город в обугленную пустыню и разобьют свои шатры на его останках. И они убьют или поработят всех, кого я знаю, включая всю мою семью.

А меня, поскольку я молодая и прилично выгляжу, не убьют, а продадут как наложницу в Хэйлетту, если я переживу падение города. Вы понятия не имеете, каково это: знать, что такое может случиться, и ты не в силах этому помешать. Я не знаю, как понимать Сархаддона и его миссию, поэтому я приду на следующие проповеди, но я не настолько верю в Фетиду, чтобы умереть за нее. Поэтому, пожалуйста, если вы не верите Сархаддону, не говорите об этом всем и каждому и не пытайтесь опровергать его слова. Позвольте нам самим решать на этот раз.

– Справедливости ради надо заметить, что Катан уже позволил, – ответила Палатина, когда Алсиана устремила на нас свой очень серьезный взгляд. Я не пытался ничего сказать. – Сархаддон его знает – он пошел прямо к Катану, когда приехал сюда. Катан помог убедить вице-короля разрешить все это.

– Так это был ты? – удивилась Алсиана. – Я слышала, что кто-то это сделал, но не от Персеи и не от ее людей. Но почему, ведь ты даже не один из нас?

– Спроси Персею, – посоветовала Палатина, вновь опережая меня. – Она тебе расскажет.

«Разве Персея знает? – спросил я себя. – Разве кто-нибудь знает?»

Причина была та же, что у Алсианы. Кроме того, я не выношу страдания.

– Спрошу, – кивнула Алсиана, – но спасибо тебе.

Она отвернулась, ничего больше не говоря. Я заметил в гостиной Алидризи, наблюдающего за нами. Поймав мой взгляд, он тоже отвернулся и пошел в другую сторону. Все было таким же, как до речи: свет, сама комната – и люди по-прежнему были неуверенны. Но настроение стало более серьезным.

– Ну кто тянул тебя за язык? – спросил я Палатину. – Незачем было ей говорить.

– Они не должны считать нас докучливыми чужаками.

– А теперь мы станем своими?

– Не обязательно. Но они будут знать, что ты оказал им услугу, и если когда-нибудь мы попадем в настоящую беду, это может оказаться спасательным кругом.

– Опять рассчитываешь политическую выгоду, даже после этой речи? Твой расчет оправдается только в том случае, если здесь нет подвоха.

– Что с тобой, Катан? После встречи с Сархаддоном ты два дня почти не разговариваешь. Ты ведь не веришь его россказням об Этии и о прочем? Разве чудовище, о котором он говорил, могло написать «Историю»? Нельзя написать такую большую книгу о пережитом, не выдавая своей истинной натуры. Кэросий не был безумным палачом, так откуда у тебя такое мнение о нашей семье? Даже моя мать, как я уже сказала, была не очень хорошей матерью, но она не бессердечная. А ты сам? А я? Ты и нас считаешь чудовищами?

– Нет. Я ведь сын Персея? – Я пристально взглянул на Палатину. – Он всегда больше интересовался живописью и стихами, чем управлением империей. Мой другой отец – то есть граф Элнибал – сказал, что женитьба на моей матери была единственным решением, которое старый император принял сам. Много пользы это ему принесло.

– Ты и ее будешь презирать? – тихо, очень спокойно спросила Палатина. – Она не Тар'конантур, в ней нет ни капли жестокости. Она любит море, как ты, и она намного храбрее, чем был твой отец. Ты можешь думать, что кровь Тар'конантуров – единственно важная часть твоей личности, но все мы имеем двух родителей, а ты никогда не спрашивал о своей матери.

Все вокруг меня потеряло всякое значение, и я ощутил смесь вины и стыда, сознавая– насколько справедливы ее слова. Люди говорили о моем брате и моем отце, но только мой приемный отец, граф, однажды упомянул императрицу. Для меня моей матерью всегда была и будет графиня Лепидора. Персей никогда не будет моим отцом: он больше походил на деда, умершего до моего рождения.

– Ты ее знала? – спросил я наконец. – И почему никто о ней не говорит?

– Последний раз я видела императрицу, когда мне было пятнадцать лет. Персей умер молодым – ему было всего тридцать семь. Оросию тогда было три. И она осталась в Селерианском Эластре, чтобы растить сына. Я думаю, она изо всех сил старалась воспитать его нормальным. Но экзарх не выносил императрицу и в конце концов заставил или убедил Оросия ее прогнать. Я думаю, в последние несколько лет ваша мать была очень одинока, а Оросий превращался в исчадие ада, поэтому она, наверное, была ужасно несчастлива. Возможно, императрица была рада уехать, и перед отъездом она прокляла экзарха. Он по-прежнему там, стареет, так и не получив повышения.

Она была слишком живой для императорского двора, для всех, кроме Персея. И она была лучшей матерью, чем моя мать. У нее были медно-рыжие волосы, невероятного цвета, и зеленые глаза. И хотя императрица много смеялась, она никогда не была действительно счастлива. Ты знаешь, она была эксилкой. Ее дом там, в океане, далеко от суши и городов.

– Что с ней случилось, с императрицей, после того, как она уехала?

– Я не знаю. Императрица была моложе Персея. Думаю, она вернулась к эксилам и, вероятно, все еще жива. Я уверена, Танаис. знает. И один или два из правителей кланов, кто был ее настоящим другом в Селерианском Эластре, могли бы тебе что-то рассказать. Вроде Элин Салассы. Отец Элин был тем главным казначеем, которого казнили, когда ты родился.

О главном казначее я знал иное. Бителен погиб в Рал Тамаре, пытаясь вырвать меня из лап Сферы.

– Катан, важно то, что ты не похож на них. Ты внешне похож на своего брата, своего отца, каждого Тар'конантура, кто когда-либо жил. Но внешность ничего не значит. Никто не может быть абсолютно злым, тем более целое семейство. Забудь про Этия и Кэросия. Были они героями или убийцами – это уже все равно. А если не можешь забыть, то слушай свой разум, не свои сомнения. Ты все еще не нашел ни одной из тех двух вещей, что ты ищешь, так сосредоточься на них. Сархаддон – не наша забота, с ним мы ничего не можем сделать, можем только наблюдать.

Тон Палатины стал резким, но это помогло. Я был слишком впечатлительным, каждая услышанная новость заставляла меня сомневаться и беспокоиться, и все это лишь отвлекало меня от «Эона». Только ночью я вспоминал о нем, потому что этот корабль присутствовал в моих снах, огромный и всегда недосягаемый, закутанный в темноту. Я все еще не знал, как он выглядит.

– Из ДВУХ вещей? – спросил я.

– Да. Надеюсь, ты не влюблен в ту и другую одновременно.

Только фетийка сделала бы подобное замечание, даже такая нормальная фетийка, как Палатина.

– А что Алидризи?

– Спроси Персею, он ли твой контакт. Если не он, будем ждать дальше. Если он, – подвинувшись ко мне, Палатина прошептала, – мы последуем за ним. Ты к этому готов?

– Конечно. – Я огляделся и увидел Алидризи в середине группы людей на другой стороне комнаты. Казалось, никто еще не уходит, и большинство присутствующих держали полные или почти полные бокалы. Вероятно, Алидризи хотел узнать реакцию каждого, чтобы определить лучшую линию действия. У меня было такое чувство, что он окажется одним из тех, на кого не повлияло красноречие Сархаддона.

Персея. Где она? Возле Алидризи ее не было, и позади меня на балконе тоже. Она словно испарилась. Л нас поймал мой взгляд и поманил меня рукой.

– Если ты ищешь Персею, она вернется через минуту.

Он представил меня двум своим собеседникам. Судя по всему, он хорошо знал этих людей. Один, темнокожий, носил имя, похожее на кэмбресское. Возможно, они представляли здесь еще одну часть политического спектра. Казалось, в этом доме собрались представители нескольких еретических фракций: Алидризи и, вероятно, другие верноподданные фараона, океанографы. Чем больше я слышал о Персее, тем больше она производила впечатление жесткого диссидента. Я полагал, что Лиас, по существу, верен вице-королю, и я знал, что он выступает за кэмбресское вмешательство. Интересно, есть ли здесь фетийский агент влияния?

– Ну и что ты думаешь?

Лиас держался подчеркнуто нейтрально, а его собеседники имели задумчивый вид. Я не собирался навязывать им свое мнение.

– Я обеспокоен, – ответил я, что было правдой, хоть и по другим причинам. – После всего, чему нас учили…

– Это прошлое, а что ты думаешь насчет настоящего? – перебил кэмбрессец. – Я не собираюсь решать, менять мне веру или нет, на основании прошлой истории. Мне важно, что ты думаешь о Калатаре. Станет ли Калатар плясать под его дудку? А главное, было ли то, что мы сегодня услышали, таким искренним, как кажется?

– Я думаю, важно не то, что говорится. Сархаддон должен поколебать людей, и он нашел для этого действенный способ. Пока я беседовал только с Палатиной и Алсианой, поэтому я мало чем могу быть полезен.

Кэмбрессец в досаде закатил глаза.

– Ты можешь, Алсиана нет. Все океанографы одинаковы – безумно боятся кого-нибудь обидеть.