Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

В Вене в начале ХХ века было семь вокзалов – едва ли не рекорд для европейской столицы. Поезда в Венецию следовали с Южного (он сохранился и сейчас, изменилось только здание); обычных, т. е. пассажирских, скорых и курьерских отходило по нескольку в день, а Общество спальных вагонов, напротив, отправляло один-единственный состав направлением Вена – Рим, двигавшийся через Венецию.

Вена. Отпр.: 21.00.

Амстеттен. Приб.: 23.12. Отпр.: 23.17.

Понтафель. Приб.: 9.06. Отпр.: 9.28.

Венеция. Приб.: 14.15.

Дорога из Вены до Венеции в первом классе стоила 94 франка и 15 сантимов, во втором – 53 франка и 83 сантима.

Насколько мы можем судить по многочисленным мемуарам, большинство путешественников предпочитали дневные поезда, выходившие из Вены ранним утром и прибывавшие в Венецию ночью. Многоголосым был и хор пассажиров, возмущенных австрийскими железными дорогами, но даже в нем выделялся баритон Евгения Львовича Маркова, этнографа, банкира и гимназического преподавателя:

Зато поезда цивилизованных австрийцев – избави Бог какие! Русские вагоны приучили нас к изрядной тряске, но все-таки, как говорится, в меру, по-божьи. На здешних же дорогах, из Вены через Амстетен на Понтеббу, Удино и Венецию, – не только трясет немилосердным образом, так что рискуешь проглотить собственный язык и зубы, но кроме того еще безбожно кидает вас из стороны в сторону, и вагоны все время прыгают точно по косогору, опускаясь то одним, то другим плечом и стуча своими железными костяками будто под ударами огромного кузнечного молота, так что ежеминутно ожидаешь, что вот-вот эта отчаянная морская качка и эта оглушающая вас зловещая стукотня вышвырнут безумно несущийся вагон из рельсов, и вагоны ваши начнут взлетать друг на друга и разбиваться друг о друга, как пасхальные яйца[177 - Марков Е. Царица Адриатики. Из путешествия по европейскому югу. С. 218.].

Похожие чувства вызвал этот участок дороги у во всем прочем несходной с ним Зинаиды Гиппиус:

Едва ли можно здесь писать, трясет небывало и к тому же (остановка) качает с боку на бок, точно в каюте в дурную погоду. Я никогда так не ездила. Курьерский поезд через Земмеринг, ночью, можете представить, что это такое. Каждую минуту мы боялись катастрофы, почти не спали, хотя едем царски, одни во всем поезде, в громадном купе и можно было раздеваться до тла, а это для меня главное. Сейчас поедем, опять начнутся каракули[178 - Письмо к Н. М. Минскому от 6 марта 1892 г. // Переписка З. Н. Гиппиус с Н. М. Минским. С. 183.].

Другой, более склонный к анализу путешественник, уже знакомый читателю грузинский артиллерист Нацвалов, больше обращал внимание на различия общекультурного характера: похвалив конструкцию вагона с боковыми дверями, открывающимися прямо из купе (за то, что дают возможность «скорее выйти из вагона, особенно с багажом и нет той давки, как у нас»[179 - Нацвалов Л. Г. Рассказ о путешествии по Западной Европе, Египту и Палестине в конце 1912 года. Тифлис, 1913. C. 109. Ср., кстати, противоположное мнение путешественника, ехавшего в Венецию со стороны Берлина: «В Ala вы пересаживаетесь в вагоны итальянской железной дороги; они не представляют ничего нового: все та же неудобная система поперечных купе, какие существуют в Баварии, Австрии и Бельгии, с тем только различием, что купе эти не отапливаются и что в них горят вместо газа претусклые масляные лампы» (Васильев С. Картинки Италии. Письма из Рима и Флоренции. М., 1894. С. 26–27).]), он с удовольствием отметил возможность управления внутрипоездным климатом, наличие освещения (иногда даже электрического), высокую скорость поездов (от 60 до 100 верст в час) и редкость встреч с контролерами. Отличался и общий ритуал проверки билетов: сначала их предъявляли при входе на вокзал, затем – уже в вагоне – их осматривал кондуктор, и после, при выходе с перрона, их отбирали уже безвозвратно. Еще одна деталь, непривычная русскому путешественнику, – при покупке билета в городской кассе, при входе на вокзал на него нужно поставить специальный штемпель – и заплатить за это символическую, но обязательную мзду[180 - Об этом, впрочем, рассказывает нам единственный респондент: Жданов Л. Г. Русский в Италии. С. 44.]. Еще дополнительно сократившиеся по сравнению с предыдущим участком пути остановки делались порой (совершенно как в рассказе Чехова[181 - Который сам, кстати, к этой части пути отнесся более чем скептически: «От Вены до Венеции ведет красивая дорога, о которой раньше мне много говорили. Но я разочаровался в этой дороге. Горы, пропасти и снеговые вершины, которые я видел на Кавказе и на Цейлоне, гораздо внушительнее, чем здесь» (письмо родным от 25 марта (6 апреля) 1891 г.) // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем. Т. 22. М., 1976. С. 204).]) предметом театральных недоразумений:

Приехал в Венецию вчера в 1 час пополудни, мог приехать ранее – третьего дня ночью 11? часов, но со мной случилась маленькая история, задержавшая меня в дороге на 12 ч<асов>, причина та же – незнание языка. Я попал на одной станции на поезд, идущий обратно в Вену, провезли меня лишка станцию, я ждал обратного поезда на этой станции 2 ча<са> с лишком. <…> Билет до станции остался действителен, поэтому я проиграл немного[182 - Письмо В. М. Васнецова к А. В. Васнецовой от 16(4) мая 1885 г. // Виктор Михайлович Васнецов. М., 1987. С. 63.].

Те же, кому удалось справиться с трудностями, налагаемыми железными дорогами, по преимуществу любовались пейзажами: таким путь запомнился И. И. Попову – журналисту, педагогу (между прочим, бывшему однокашнику Ф. Сологуба по Учительскому институту), путешественнику, политическому ссыльному:

Rapide c головокружительной быстротой мчал нас к югу. Вена быстро исчезла в утреннем тумане, и мы неслись среди равнины. Пирамидальные тополя с опавшею листвою, виноградники, окутанные на зиму соломой, фруктовые сады, белые, желтые и оранжевые здания, покрытые красной черепичной крышей, фабричные трубы, дачные виллы мелькали перед нашими окнами. Пробежав часа полтора, мы почти внезапно въехали в живописную местность, прорезав растянувшийся на несколько километров сосновый лес.

Картина благодаря выпавшему снегу нам живо напомнила родину; чем дальше мы подвигались к югу и поднимались на горный хребет, тем снег становился все больше и больше, и за Леобеном перед нами развернулась картина настоящей сибирской зимы, с сугробами снега, обсыпанными инеем соснами и елями, с замерзшими небольшими озерами, с санями, лыжами, на которых бегают альпийские охотники и пр. Мы жадно вдыхали морозный воздух и задавались вопросом, чем-то нас встретит Венеция[183 - Попов И. В Италию // Женское дело. 1911. № 9. С. 13–14. Год спустя этот мемуар был (с некоторыми изменениями) перепечатан в книге: Попов И. И. Великая могила прошлого. М., 1912. Позже был опубликован еще один вариант его итальянского травелога, где он возвращается к тому же железнодорожному перегону: «Веной остались довольны. Рано утром через Земмеринг выехали в Венецию, чтобы быть там в тот же день вечером. Дорога необыкновенной красоты, тирольцы в шляпах зеленоватого отлива, обязательно с пером, лыжи, местами сани, в которые впряжена лошадь с султаном, девушки в красочных платьях – все привлекало внимание моих спутников. Пассажирами они мало интересовались и не разговаривали с ними, но я не мог молчать, если кто-нибудь сидел с нами в купе. Вблизи итальянской границы к нам сел какой-то милостивый государь, по внешнему виду напоминающий тирольца. Я заговорил с ним, но мы не могли понять друг друга. Пассажир говорил только на своем родном языке, в котором слышалось много славянских корней и были даже русские слова, перемешанные с латинскими. Мы стали показывать друг другу разные вещи, части костюма, белья и тела, называя их – я по-русски, а пассажир на своем родном языке. Нашлось немало общих и очень похожих наименований. В счете было много одних и тех же названий чисел. В конце концов мы разговорились. Незнакомец оказался, кажется, словаком» (Попов И. И. Забытые иркутские страницы. Записки редактора. Иркутск, 1989. С. 182–183).].

Это внешнее сходство с покинутой родиной дорого обошлось другому завзятому путешественнику, А. Я. Брюсову, который вместе с молодой женой (сестрой одного автора нашей антологии и будущей супругой другого) переваливал через Альпы в феврале 1909 года и застрял в Филлахе:

Снежный занос! Лавины! Поезд отправляется может быть завтра, может быть послезавтра, может быть через неделю. 61 километр заносов! Отели переполнены. Станция заставлена поездами. Австрияки потеряли голову и не знают, что им делать со снегом; лопаты неприспособлены, руки не привыкли, работают на расчистке так, что московские дворники, увидав, умерли бы от смеха. Пока смешно и смеемся до колик в желудке. All-right – посидим в Villah’е. На станции кутерьма, служащие, начиная с начальника станции и кончая последним мальчиком, мечутся, как угорелые, под градом ругательств и укоризн. Вот те и чорт. Поехали в теплые страны, а попали в снежную мятель. Плевать! Сейчас получили известие, что пробудем здесь три дня minimum. A maximum? Гостиница великолепная, номер чист и светел. Все в аккурате. Нюрка довольна и весела. Вот тебе и путь через Понтеббу, вот тебе и солнце Италии. А в Венеции, говорят, на коньках по каналам катаются, во Флоренции, как тоже говорят, в снежки играют. Чем южнее, тем холоднее – двадцать два несчастья. О Рим, Рим, не все дороги в тебя ведут. От ужаса даже я по-немецки заговорил. Они-то, голопятые немцы, понимают меня, а вот я плохо соображаю, что мне отвечают. Тож на тож выходит, как если бы и не знал ни слова по-немецки. Однако пока все идет как по маслу. Вспоминаю Восточно-Китайское море, когда тайфун загнал нас в Натранга, место глухое и дикое: так и теперь приходится ознакомиться с Villah’ом[184 - Письмо А. Я. Брюсова к В. Я. Брюсову от февраля 1909 г. // РГБ. Ф. 386. Карт. 78. Ед. хр. 20. Л. 5–5 об. Нюрка – Анна Ивановна Ходасевич (урожд. Чулкова; в первом браке: Гренцион; во втором: Брюсова; 1887 или 1886–1964). Натранг (вьетн.: Nha Trang; сейчас обычно произносится Нячанг): порт в Индо-Китае. О путешествиях А. Я. Брюсова см. предисловие к публикации его переписки с В. Ф. Ходасевичем (Russian literature. 2016. Vol. 83/84. P. 264–267).].

Благосклоннее судьба оказалась к С. Н. Южанину, ехавшему тем же маршрутом в начале зимы:

10 декабря в поезде поднимаюсь на Альпы. Что за чудная картина! Вот еду в облаках, вот проехали четыре туннеля, взбираемся всё выше, облака видны уже внизу, вот пятый туннель.

Поезд остановился на горах у станции Klamon. Простоявши три минуты, он пошел вперед и делает крутой поворот; я вижу, как вагоны ползут в гору, опять туннель, мост над громаднейшим обрывом, изредка встречаются станционные будки, выложенные из дикого камня, второй мост и крутой поворот; туннель гораздо длиннее предыдущего, с небольшими просветами; опять туман. Снег большими слоями; мост малый, мост, туннель, мост большой, туннель большой, мост и крутой поворот; всё залито туманом и ничего не видно, что делается внизу… снегу много.

Остановка у станции Zemmiring. Поезд, постояв минуты две, двинулся дальше. Еще большой туннель; много снегу, и почти выехали на вершину гор; всюду растительность, и исключительно ель; какое-то селение из каменных построек, протекает какая-то река…

Начинается спуск. Всего проехали при подъеме на горы 15 туннелей. Остановка, станция Murzzoschlag. 10.30 утра. Большой город; масса заводов, протекает довольно быстрая, но неширокая река… Поезд мчится, я еще никогда не ездил с такой быстротой.

Проезжаем место, где положительно зима; много снегу, холодно. Поезд идет у подножия гор, и вершины, по которым только что ехали, как бы врезались в облака. Картина чудесная! Я готов выскочить из вагона, чтобы написать здесь сотню этюдов.

4 ч. 20 м., станция Виллах. Зима настоящая, сугробы снега[185 - Володин В. И. Возвращение С. Н. Южанина. Самара, 2009. С. 40 (дневниковая запись 1906 года, описывающая путешествие, совершенное за десять лет до этого).].

Иные оттенки пейзажа достались путешествующему летом И. Ф. Анненскому:

Дорога от Вены до Венеции – это что-то волшебное. Поезд выезжает в 7 часов утра, а уже в 8 он в горах, среди ущелий. Какие горы. – Когда на них смотришь, то глаза невольно расширяются, хочется больше захватить взглядом. На меня вообще природа действует не сильно; но здесь точно все видишь во сне. Представь себе, что поезд летит в горах, лепится по горам, пропадает в ущельях, гремит по мостам. Ты видишь где-нибудь в стороне черную дыру в горе, и вдруг поезд непонятным и невидным зигзагом влетает в туннель. До итальянской границы 15 туннелей: самый большой в 1? минуты. Земмеринг – это станция на высшей точке поднятия дороги. Вокруг ее горы, крытые лесом, по большей части хвойным, кое-где лежит белая полоска – это снег, или вершина закутана в туман, кое-где бежит серебряная струйка – это горный поток.

Но вот приезжаешь на итальянскую границу Pontebba: изменяется население, порядки, и природа новая, по-моему, еще прекраснее. Первая итальянка, которую я видел, торговала вишнями и была прехорошенькая, после я не видел ни одной настояще красивой, но стройны и грациозны почти все молодые; кокетливы даже дети, а старухи – это такие ведьмы, каких я себе и не представлял никогда[186 - Письмо Н. В. Анненской от 7 июня 1890 (н. ст.) // Анненский И. Ф. Письма. Т. 1. 1879–1905 / Сост. и коммент. А. И. Червякова. СПб., 2007. С. 66.].

Это же наблюдение над связью пейзажа и женской красоты на том же материале сделал и М. В. Нестеров:

Целых пять минут поезд несся по туннелю. Жутко, трудно дышать. Но вот блеснул свет, и мы очутились в Италии. Все сразу переменилось, и горы, и селения – все другое. До туннеля было все сурово, густые облака стелились по вершинам гор, тут же все ясно и приветливо. Начинают попадаться итальянки – красавицы почти поголовно, даже и в безобразии своем интересные[187 - Письмо родным от 19/31 мая 1889 г. // Нестеров М. В. Из писем. Л., 1968. С. 24.].

16

В Понтеббе пассажиров ожидало последнее перед Венецией пересечение границы и очередная таможня: она, в свою очередь, последней отнюдь не была, поскольку в Италии было заведено иметь по отдельному таможенному посту (ostroi) перед каждым достаточно крупным населенным пунктом. Главным объектом внимания итальянских таможенников был табак и сигары, которых можно было беспошлинно провезти по 10 штук на человека. За килограмм табака (сверх нормы) взималась пошлина в 26 франков. Нельзя было провозить также игральные карты (государственная монополия!), спички, чай и оружие всякого рода. Городские таможни были менее придирчивы, занимаясь по преимуществу местными жителями, а к путешествующим иностранцам благоволя[188 - Не такова, впрочем, была собственная венецианская таможня, доставившая несколько неприятных минут одному из вкладчиков нашей антологии, приплывшему из Триеста: «Но наше прекрасное настроение снова было омрачено очень придирчивой венецианской таможней (кроме пограничных, в Италии существуют еще и городские „ostroi“ при въезде в каждый город или местечко); снова теребили наш багаж, снова опрашивали, нет ли у нас табаку, вина, чаю» (Путешествие по Юго-Западной Европе Ж. Альфреда. Путевые заметки. <М., 1901.> С. 66–67).].

Впрочем, предприимчивый русский турист старался обойти и эти ограничения. Вот довольно характерный отрывок, принадлежащий перу неизвестного нам лица; история этого документа по-своему замечательна. В архиве скрипача Л. С. Ауэра сохранились записки неопознанной московской барышни, названные строчкой романса «Connais-tu le pays ou fleurit l’oranger?»; в них подробно описывается путешествие в Италию, совершенное в 1896 году самой барышней, ее братом и его молодой женой (Татьяной Михайловной). По многочисленным упомянутым там лицам (она накоротке с О. С. и М. С. Соловьевыми, хорошо знакома с семьей Ауэров и т. п.) возникает ложное чувство близости узнавания, но вотще – определить автора не удалось. Записки начинаются с отъезда из Вены:

Весь длинный день с тех пор, как мы сели в Вене в поезд, я не отрывалась от окна, боясь потерять мимолетные видения покрытых снегом гор, глубоких долин с живописными опрятными селениями, темных лесов, проносившихся мимо меня в то время, как поезд, извиваясь, карабкался на вершину Земмеринга или нырял в черноту тоннелей. Было по-зимнему холодно, и только к вечеру, спустившись в долину, мы открыли окно, и на нас пахнуло мягким южным воздухом и ласково потянуло вдаль. На итальянскую границу мы приехали вечером и, растерявшись, вели себя на таможне вроде «русских за границей» Лейкина.

Началось с того, что еще в поезде, перед границей, мы принялись вынимать из ручного багажа и засовывать во все карманы папиросы брата, а вез он их в изрядном количестве, так как советы бывалых людей еще в Москве его убедили, что у русских слишком тонкий вкус, чтобы курить ту дрянь, которою довольствуются все без исключения курящие за границей. Перед отъездом, еще в Москве, он заказал себе огромное количество коробок с папиросами для продолжительного путешествия по Италии. Наибольшая часть этих коробок была тщательно спрятана в наших сундуках, часть же мы везли в нашем ручном багаже. Приехав в Понтеббу, мы отправились в таможенный зал с оттопыренными от папирос карманами, с решительным и отважным видом – моя belle-soeur впереди, мой брат и я за ней. Первое, что, по-видимому, раздражило итальянских чиновников, было то, что мой брат, перепутав ключи, долго не мог открыть наши сундуки. Уже в этом они увидели известную преднамеренность с его стороны и пришли в неистовство, а когда наконец сундуки были открыты, то набросились на них с ожесточением и из-под кружевных юбок и модных платьев моей belle-soeur Т. М., комкая их ужасно, вытащили все коробки с папиросами и тут же со злорадством их конфисковали. Итальянские чиновники были так невежливы и грубы, что нарочно делали вид, что не понимают негодующих протестов Татьяны Михайловны, когда она, пустив в ход все известные ей итальянские слова, приходившие ей на память, старалась доказать им всю несправедливость их поступков. Они только махали руками и, в свою очередь, болтали на непонятном языке. Вообще они вели себя так угрожающе, что мы почувствовали себя точно среди бандитов. Наконец, совершенно разбитые, мы вырвались из их рук и стремглав побежали к нашему поезду, уже проявлявшему намерение отправиться в дальнейший путь без нас. И тут-то мой брат, лишенный большей части своих папирос, с разочарованным жестом бросил куда-то в пространство вместе с пустой папиросной коробкой и квитанцию от нашего багажа. Пропажу квитанции мы обнаружили только тогда, когда уже сидели в купе и поезд мчал нас в темноту, издавая поминутно пронзительные вопли и немилосердно бросая нас из стороны в сторону.

Юркие, суетящиеся, бестолковые итальянцы после аккуратных, методичных австрийцев не внушали нам никакого доверия[189 - Ср., кстати, наблюдение И. С. Остроухова: «Удивительны все въезды в Италию, и самый трогательный (для меня по крайней мере) это въезд через Понтебба.Как-то сразу попадаешь из дисциплинированной жизни, порядка, чистоты, довольства и даже мишуры богатства в итальянскую сутолоку, нищету и грязцу» (Остроухов И. Посещение Вены и путешествие по Италии в 1887 году // Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Т. 1. Л., 1971. С. 249).], и нам стало не по себе одним в нашем купе; мы не чувствовали себя в безопасности, нам казалось даже, что поезд, никем не управляемый, летит во мраке по собственной прихоти и испускает пронзительные вопли отчаяния, как бы предчувствуя неминуемую гибель.

Мы сидели усталые, раздраженные, не в духе, и наконец, после ряда горьких упреков по адресу брата, Т. М. по-детски опустила кончики рта и неудержимо разрыдалась, представив себе пропажу всех наших сундуков и вместе с ними всех ее туалетов, которые она с таким увлечением заказывала в лучших магазинах Вены. А поезд все летел и летел, неистово крича и подбрасывая нас так, что наши дорожные вещи ежеминутно грозили вывалиться из сеток прямо нам на головы. Со всех сторон нависали снеговые громады, отверзались бездонные пропасти с мелькавшими где-то внизу красными огоньками, сотрясаясь гремели железные мосты, а поезд летел в кромешную тьму беспорядочной, бешеной скачкой, своим ритмом напоминая страшную балладу «Ленору»[190 - «Connais-tu le pays ou fleurit l’oranger». Воспоминания юной барышни, путешествовавшей по Италии. Публикация И. Л. Решетниковой // Встречи с прошлым. Вып. 11. М., 2011. С. 20–21.].

Другим нашим путешественникам преодоление последнего барьера далось легче – впрочем, часть их предусмотрительно пересекала границу Италии через пост в Ala, славившийся своим дружелюбием:

Сверх всякого ожидания, осмотр вещей был самый поверхностный и спешный. Мне почему-то показалось, что таможенные итальянские чиновники делали это исключительно с тою целью, чтобы не нарушать у туристов общего торжественного настроения, вызываемого их родной природой. На мой взгляд, они с какой-то особой любезностью и предупредительной заботливостью торопились пропустить через свою границу дорогих гостей, широко и радушно распахнув перед ними дверь в свою благословенную страну[191 - В. М. С. В стране художественных настроений. Письма экскурсанта из Италии. Вып. 1. Венеция. СПб., 1913. С. 4.];

Осмотр на австрийской и итальянской границах не что иное как формальность, оканчивающаяся в две минуты: вы открываете ваш сундук; досмотрщик, ничего не перебирая, кладет руку на то, что лежит у вас сверху, и спрашивает: нет ли у вас с собою табака или сигар. Тем дело и оканчивается[192 - Васильев С. Картинки Италии. Письма из Рима и Флоренции. М., 1894. С. 26–27.].

Трудности (впрочем, легко преодоленные) возникли только у И. Грабаря, приближавшегося к Венеции со стороны Инсбрука, – и то из?за своеобразного багажа:

Таможенные досмотрщики представили мне первый образчик итальянского, пока, я надеюсь, только обер-итальянского остроумия. Когда они увидали мой чемодан, то разразились страшным хохотом, осматривая его со всех сторон, и все повторяли «armonica, signore, armonica», и хохот снова. Потом они, по-видимому, сказали несколько чрезвычайно остроумных вещей, потому что пришли все сторожа и тоже очень весело смеялись, и в заключение сказали мне несколько лестных слов. Но я не понял ни того, ни другого. При слове sigari мое самочувствие вернулось ко мне снова, и я великодушно протянул им пачку в 20 штук, которую благополучно спрятал снова. Чемодана не осматривали, но зато заинтересовались ящиком с красками, который я и открыл. Они перебрали все краски и остались, по-видимому, очень довольны, когда я им объяснил, что это, собственно говоря, pittura, а я ни больше, ни меньше, как pittore. Отсюда я был вправе сделать следующий вывод: народ очень веселый, очень великодушный и очень любознательный. Спустя несколько станций я умственно присоединил к этим глубокомысленным выводам еще один: не очень быстрый народ. Тут звонки, тут по 15 мин., даже по 20 на станциях сидят, и везде буфеты: совсем юго-зап<адной> ж<елезной> дороги[193 - Письмо В. Э. Грабарю от 29 августа 1895 г. // Грабарь И. Письма 1891–1917. М., 1974. С. 50.].

М. О. Гершензон, пересекавший границу в Понтеббе, был даже почти разочарован тем, насколько безболезненной оказалась процедура:

– Сегодня в 2 часа переехал через итал<ьянскую> границу; багаж осмотрели поверхностно, и пошлины не взяли, даже за чай. Все эти осмотры, пересадки и вообще дорога вовсе не так страшны, как мне казалось раньше. За Веною познакомился в вагоне с молодым иезуитом, к<о>т<орый> знает и нем<ецкий>, и итал<ьянский> яз<ык> и тоже едет в Рим; теперь едем вместе; и он выручает меня, где нужно. Впрочем, и я сам смело говорю по-итал<ьянски> и, оказывается, могу объяснить все, что мне нужно, даже комплименты выслушиваю[194 - Письмо родным от 23 апреля 1896 г. // РГБ. Ф. 746. Карт. 18. Ед. хр. 13. Л. 20.].

Наступил последний участок пути:

Начиная от Понтеббы, где таможенные чиновники даже не осматривали багажа, а только открыли чемоданы и поставили кресты мелом, вместо чистых немецких построек пошли дома с обвалившейся штукатуркой, в живописных позах спящие итальянцы, виноградники, грязь, красивые дети. Кондукторы на станции не звонят, а кричат: один partenza, а другой pronti (готово). Но природа лучше всякой попытки вообразить красивое место. Горы становятся диче, огромнее, между ними бегут быстрые потоки голубые, с розовой полосой посередине, от каменистого дна. Первое время просто дуреешь: 26 туннелей сразу, на секунду выскочишь, увидишь спереди красноватые желтые горы с туманными шапками, сзади розовые, воздушные, которые невольно принимаешь за облака, только неподвижные, – и вот опять в темный туннель, где мигают по сторонам какие-то огоньки (факелы, что ли). Но вот кончились туннели, горы расступаются шире и шире (день был серый, краски заката пропали), и наконец мы в долине, мелькают живописные городки и деревни, и наконец, чтобы дать покой утомившимся глазам, спадает южная ночь, без звезд и луны, но не наша белая, а темно-темно-серая. Перед самой Венецией с полчаса поезд идет по дамбе, с обеих сторон море[195 - Письмо И. Ф. Анненского к Н. В. Анненской от 7/19 июня 1890 г. // Анненский И. Ф. Письма. Т. 1. 1879–1905. С. 66–67.].

17

Железнодорожный мост Ponte della Liberta (3850 метров и 222 арки) – на момент строительства – длиннейший в мире – первое из венецианских чудес («колоссальное сооружение во вкусе древнего Рима»[196 - Марков Е. Царица Адриатики. Из путешествия по европейскому югу. С. 223.]), которые видел прибывающий в город путешественник, так что без его описания не обходится почти ни один прозаический травелог. Выехавшие из Вены ранним утром прибывали к пункту назначения при свете луны, что дополнительно украшало картину: «Сразу за Веной начались дикие горы, как в Тироле: стало холодно, грозно, туманно; на одной станции вышли гулять; весь день тянулись горы; вечером очутились в Италии: стало тепло; а когда блеснуло по обоим сторонам поезда бирюзовое, освещенное луной сквозь туман Адриатическое море, то стало радостно; показались огни Венеции»[197 - Письмо Андрея Белого к матери от 17 декабря 1910 г. (н. с.) // «Люблю Тебя нежно…» Письма Андрея Белого к матери. 1899–1922 / Сост. С. Д. Воронин. М., 2013. С. 112.].

Последние километры пути произвели особенное впечатление на сестру любителя беспошлинных папирос: «Я посмотрела в окно и, пораженная, воскликнула: „Что это?“ Поезд мчался будто по воде, и с той и с другой стороны его была вода, он как бы рассекал широкую, тихую лагуну. Луна из?за туч озаряла ее нежизненным серым светом, серебрилась вода, серебрилось небо, и даль терялась в серебряной мгле…»[198 - «Connais-tu le pays ou fleurit l’oranger» Воспоминания юной барышни, путешествовавшей по Италии. Публикация И. Л. Решетниковой // Встречи с прошлым. Вып. 11. М., 2011. С. 26.]

Совсем по-другому восприняла их другая наша свидетельница, Вера Леонидовна Андреева, дочь Леонида Андреева. Юная героиня ее полуромана-полумемуаров в сопровождении брата и сестры едет из Рима в Прагу через Флоренцию и Венецию:

Поезд шел по сероватой, покрытой предрассветным туманом равнине; сквозь волны низко стелющегося тумана были неясно видны силуэты бесплотных деревьев, их верхушки, как паруса призрачных кораблей, кругловращательным <так> движением плыли по волнам, не рассекая их, а двигаясь как бы вместе с ними к каким-то неведомым берегам. На фоне туманной стены были отчетливо видны только телефонные столбы с проводами – столбы стояли близко к железнодорожной насыпи, и было видно, как провода все разом слегка спускались вниз и потом стремительно возносились вверх к столбам и те ударяли по ним с какой-то злорадной силой, как бы пресекая их вдохновенный порыв и бросая обратно на скучную землю. Постепенно туман стал похожим на прозрачную кисею, сквозь которую проступали и предметы, более удаленные от железнодорожной насыпи. Все видимое стало понемногу окрашиваться в розовый цвет, розовым блеском засверкала роса на траве, порозовели поверхность пруда и легкая завеса колышущегося тумана, а в зеркальной поверхности воды отразилось длинное алое облачко, неподвижно стоящее в розовом небе. И вдруг длинные лучи, как красные стрелы, брызнули откуда-то слева – и я поняла, что взошло солнце.