Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Довольно бесцеремонно я растолкала Тина, и мы спустили тяжелую раму – свежий холодный воздух упруго ударил по лицам и как бы обмыл их ледяной водой. Ослушавшись строгого приказа железнодорожного бога, мы высунули головы из окна. Всего одно мгновение смотрела я вперед, но этого мгновения было достаточно: я запомнила – поезд мчится прямо на восток, в клубах белого дыма от паровоза встает огромное багровое солнце, а впереди до самого горизонта простирается бесконечно широкая гладь воды… Я оглянулась на Тина и увидела его широко открытые глаза: казалось он видел мираж, чудо, которое нельзя осознать, которому нельзя верить…

– Ты видел? – прошептала я. – Это же море!..

– Море! – как эхо повторил он. – И мы летим прямо в море!..

Действительно, уже не оставалось сомнения, что безумный поезд сейчас будет поглощен волнами. Сзади оставалась только узкая полоска суши, еще мгновение – и синяя гладь раскинулась под окном и закрыла землю… Как же так – поезд не погружается в воду, а летит дальше – и колеса все так же мерно перестукивают по рельсам над самой ее поверхностью… Мы кинулись в коридор, к противоположному окну, но и там было море, а берег едва различимой полоской виднелся позади. На наших лицах так красноречиво было написано наше недоумение, что пожилой итальянец, стоявший у окна, усмехнулся и сказал:

– Чего вы удивляетесь? Мы едем по насыпи, специально сооруженной через Венецианскую лагуну для проезда поездов в Венецию. Скоро вы увидите город! – и он махнул рукой куда-то в глубь моря.

Чуда никакого не оказалось, но все-таки было очень странно, что вокруг поезда вода, к этому нельзя было привыкнуть. Прозрачная голубоватая вода не была глубокой. Было даже видно главное песчаное дно.

– Метра три-четыре, – сказал Тин.

Я снова высунулась из окна и посмотрела вперед – и увидела поднимавшиеся прямо из воды купола, башни и дома большого города. Без признака земли, без кромки берега, без растительности выросли из воды золотистые стены домов, хаос низких и высоких, плоских и островерхих красноватых крыш, белые мраморные дворцы, ажурные арки, зеленоватые купола, а поезд все шел, золотисто-розовый город приближался и вскоре занял все видимое пространство. Через несколько минут поезд замедлил ход, и мы въехали под темные своды вокзала – самого обыкновенного вокзала с перронами, с киосками, с шарканьем многочисленных ног, с шипением паровозного пара, с возгласами носильщиков, с приветственными объятиями и поцелуями встречающих. Было дико думать, что мы только что мчались среди голубой теплой воды…[199 - Андреева В. Эхо прошедшего. М., 1986. С. 242–244.]

При ярком дневном свете подъезжал к Венеции будущий автор подробного итальянского путеводителя, скрывший свое имя за псевдонимом В. М. С.:

Наш путь лежал через огромный мост, считающийся одним из замечательных в мире. Он переброшен через лагуну всего 60 лет тому назад, состоит из 222 арок и имеет в длину 3? килом., служа искусственным перешейком, соединяющим с материком этот удивительный и, в своем роде, единственный по своему местоположению город. В самом деле, где же во всем мире можно найти двойник Венеции? Для глаза как-то непривычно было видеть посередине воды человеческое жилье и, тем более, целый город, окруженный предместьями, проливами, мелями и широким поясом моря. Издали представлялся он каким-то огромным чудовищем, которое выплыло из морской глубины погреться и понежиться с семьей своих детенышей на теплом южном солнышке. Воздух был влажен и сливался с бледно-голубым морем. Казалось, что чешуя чудовища тонула где-то в голубом просторе. На безоблачном небе ярко и весело сияло солнце, мягко озаряя тихую гладь лагун, среди которых, по бесконечно длинному мосту, быстро несся наш поезд. Там и сям на зеркальных лагунах виднелись рыбачьи лодки и баркасы для перевозки тяжестей с характерными венецианскими парусами. Чем ближе к городу, тем число судов разного типа увеличивается. Вот уже в золотистой мгле воздуха стали нежно вырисовываться мягкие очертания морской красавицы и прежней гордой и непобедимой царицы Адриатики. Казалось, что мы приближались к ее сказочному царству, отрезанному от всего мира, где все должно быть так фантастично и призрачно, полно самого живого и захватывающего интереса. Я сгорал нетерпением поскорее ознакомиться с этим волшебным царством[200 - В. М. С. В стране художественных настроений. Письма экскурсанта из Италии. Вып. 1. Венеция. С. 5–6.].

Впрочем, иным путешественникам удавалось устоять и перед очарованием дороги, и перед необычностью моста, хотя и их беспристрастность пасовала перед конечным пунктом путешествия:

Из расхваленной и неописуемой красоты итальянских пейзажей, признаться, я ничего за целый день езды не увидел, кроме станционных будничных зданий и пыльных участков земли с деревьями, перевитыми гирляндами дикого винограда. Несмотря на усталость я жадно вглядывался в эти участки, ища обещанных апельсиновых рощ и зреющих лимонов, – увы, напрасно! Все те же станционные сараи и тощие запыленные деревья, обвитые серым плющом.

Но вот – какая-то дамба, мы едем по ней; справа и слева – вода; начинается что-то вроде сна[201 - Пастернак Л. Записи разных лет. М., 1975. С. 67.].

18

Обычно путеводители рекомендовали путешественнику оставить багаж на станции за символическую плату (10–15 чентезимо с единицы) и, не торопясь, выбрать себе гостиницу, а уже потом послать за пожитками, – но в Венеции план действий был другой. Некоторая доля прибывающих бронировала номера заранее по телеграфу, поскольку в сезон можно было столкнуться с нехваткой мест: так, сюжет рассказа банкира-мистика В. К. Келлера «Призраки Венеции» завязывается благодаря тому, что для визитера не находится комнаты в отелях и он вынужден пользоваться гостеприимством гондольера[202 - «– Теперь сезон; комнаты надо заказывать заблаговременно телеграммой.– Да вы, вероятно, полагаете, что я сам деньги делаю? Телеграммой заказывать комнату. А! Подумаешь, принц путешествует» (Келлер В. Глаза зверя. Пг., 1916. С. 248).]. Некоторая доля независимых странников садилась на пароход-вапоретто, ходивший по Большому Каналу до Giardini с раннего утра до полуночи (интервал движения – 15 минут, билет – 10 чентезимо, багаж бесплатно)[203 - Ср. афористическое описание транспортной дилеммы: «<…> vaporetti зато – шумные и веселые, и на них можно узнать много любопытных вещей. Они были бы, пожалуй, вполне терпимы, если бы эти милые бывшие республиканцы курили менее демократический табак и если бы собаки капитана не клали тебе на колени свои мокрые лапы» (Конопницкая М. Сочинения: В 4 т. Т. 4. М., 1959. С. 150). Впрочем, уже в начале века технический прогресс, воплощаемый вапоретто, иным казался несовместимым с Венецией: «И как ко всей этой поэме не подходят наши пароходики, которые снуют по каналу, свистят и шипят и волнуют тихие воды. Впрочем, эти пароходики очень удобная и дешевая штука, можно по всему каналу взад и вперед ездить любоваться дворцами – и это удовольствие стоит гроши» (письмо К. Ф. Богаевского К. В. Кандаурову от 29 января 1909 г. // Панорама искусств. Т. 4. М., 1981. С. 150).]. Но основным транспортом для поездки от вокзала до отеля была гондола.

У перрона прибывающий поезд встречали комиссионеры всех крупных венецианских отелей – те, у кого были заранее забронированы номера, просто передавали им багажные квитанции и садились в гондолу; прочие могли выбрать между конкурирующими предложениями гостиниц. Непосредственно в процедуре препровождения пассажиров в гондолу принимало участие несколько лиц – facchino (ведающий багажом носильщик), rampino – старичок с багром, придерживающий лодку[204 - Об этом характернейшем венецианском типаже вспоминают многие мемуаристы: «Гондола наша приблизилась к берегу, и перед нами тотчас выросла худая, небритая фигура в характерной шляпе и плаще итальянского пролетария, с багром в руке, которым он живо притянул нас вплотную к ступеням пристани. Это тоже промысел своего рода, которым бедняки набирают себе несколько десятков сантимов в день на стакан вина и кусок хлеба. Сеньор этот будет ждать нас до выхода из церкви, кликнет, когда нужно, гондольера, расположившегося, в ожидании своих пассажиров, отдыхать или завтракать, и опять поможет нам сесть в гондолу, как помогал сейчас выйти из нее» (Марков Е. Царица Адриатики. Из путешествия по европейскому югу. С. 260).] в небезосновательной надежде на два сольди, комиссионер-распорядитель и сам гондольер. Смена земной стихии на водную и первые минуты пути между вокзалом и гостиницей – один из центральных пунктов любого венецианского травелога. Приведем первым отрывок из воспоминаний М. Де-Витта, чей единственный известный нам вклад в литературу – публикация мемуарного отрывка в сборнике, издававшемся учениками Уманского среднего строительно-технического училища. В момент путешествия ему было семь лет:

В Венецию мы прибыли поздно, часов в 12 ночи. Пройдя вокзал, мы вышли на другую сторону здания. К моему удивлению, вместо улицы я увидел большой, широкий канал, наполненный водою, который, как мы потом узнали, называется «Канал Гранд»; он заменяет в Венеции главную улицу: вместо извозчика нам подали «гондолу» – род лодки, окрашенной в черный цвет. На гондоле помещается будка, обтянутая снаружи и внутри темным сукном. Руля гондола не имеет, лодочник, или как он там называется «гондольер», стоит на корме лодки-гондолы лицом к ее носу и гребет одним веслом.

В эту гондолу да еще и ночью было довольно жутко садиться при слабом вообще освещении Венеции. Когда мы сели в гондолу, то она погрузилась в воду почти до краев, и я, имея от роду 7 лет, испугался не на шутку… Мы ехали долго, около часу до гостиницы[205 - Де-Витт М. Воспоминания о Венеции // Сборник «Литературный путь» / Сост. под руков. препод. В. А. Зыкова. Умань, 1916. С. 8.].

Совсем другим было впечатление у семнадцатилетней М. А. Пожаровой, с чьими путевыми заметками мы уже встречались:

Поезд прошел через лагуны. Мы в Венеции.

Когда я вышла с вокзала и стала в гондолу, передо мной развернулись очарованные берега сказки и сама я стала играть роль заблудившейся странницы, попавшей в фантастический город.

Лунная ночь задумчиво ласкала трепетную воду осеребренного, убегавшего в смутную даль канала; длинные красноватые отражения фонарей дробились в мерцающей зыби, а ряд темных зданий, погруженных в сонное безмолвие, отбрасывали, как траурные вуали, мглистые полосы холодных теней. Я смотрела едва дыша, охваченная оцепенением, вся во власти нового, неизведанного чувства, которое постепенно спускалось в душу глубокой и таинственной истомой.

Длинная и тонкая гондола легко и спокойно скользила вперед, под убаюкивающие всплески весел, и чудилось, что это черный лебедь несет тебя по волшебной стране. Вот тусклая линия маленького канала выбегает из сумрака зеленоватой лентой – и быстрым, почти неощутимым поворотом мы въезжаем в чужое пространство воды, сдавленное почерневшими, местами облупившимися, стенами. Два-три одинокие огонька мерцают рубиновыми точками, старый мост перекинулся изогнутой аркой, как единственное звено между этими мрачными домами, загадочно выплывающими из его водной глубины. И чувствуешь, что ты – в средневековой легенде, и спрашиваешь себя, наяву ты или во сне. Фантазия растет с каждым мгновением, пополняя таинственными образами эту удивительную, невообразимую действительность. Невольно вздрагиваешь от звука шагов по мосту, представляя себе нагнувшуюся к перилам сумрачную фигуру в атласном плаще, с надвинутой на лицо шляпой. Еще несколько маленьких улиц – и перед вами развертывается Большой канал, весь светлый от лунного блеска и от горящих фонарей, весь серебристо-зеленоватый, с широким горизонтом вдали, с ласкающей красотой своих мраморных палаццо, которых не успеваешь разглядеть, но уже чувствуешь все обаяние их тонкой и прихотливой прелести. Последний поворот, последние взмахи весла, разбивающие искристую воду. Ошеломленные всем увиденным, озадаченные до глубины души, чувствуя, что этот странный город перевернул все мои прежние понятия, я схожу на берег и бросаю последний взгляд на рассеянную вокруг загадочную красоту[206 - ИРЛИ. Ф. 376. Ед. хр. 217. Л. 11–12.].

Уже хорошо знакомая нам семья, неудачно прятавшая папиросы перед итальянской таможней, была избавлена от хлопот с потерянной багажной квитанцией (легковерным итальянским носильщикам оказалось достаточно того, что ключи пассажира подошли к замкам сундуков), но не без труда поместилась в неустойчивое транспортное средство:

Действительно, мы были in dreamy-land. Час был поздний, тот час, когда верится, что призраки оживают на земле, и перед нами призрачно и пустынно простиралась вода, а анфилада дворцов, опрокинувшись в серебристую струю, будто догорала в глубине ее огнями давно минувших праздников. Все было безмолвно, и как во сне отсутствовал звук. У широких ступеней, таинственно закрытая, вся черная, ждала нас гондола с молчаливым гондольером на корме. Наш спутник, закутавшись в плащ, с учтивостью и вежливостью какой-то давно прошедшей эпохи подал нам руку, чтобы спуститься в гондолу, но вряд ли мы проявили подобающую грацию знатных дам былых времен; помнится мне, что мы скорее проявили некоторую неловкую робость, и Т. М., высокая и полная дама, так ухватилась за своего мужа, что едва не повалила его в воду. Этот инцидент вызвал едва заметную улыбку у нашего элегантного спутника, но зато, когда мы все вчетвером втиснулись в низкую закрытую гондолу, стало совершенно весело.

Мы плыли по Canale Grande, и, как все итальянцы, с любовью и гордостью относящиеся к своей стране, молодой офицер рассказывал нам историю каждого знаменитого палаццо, мимо которого мы проплывали. И неудивительно, что мне, слушая его, начинало казаться, что мы не прозаичные русские путешественники, мчавшиеся весь день в поезде в сутолоке современной жизни 19-го столетия, а что-то вроде призраков 15-го века, в апогее славы Венецианской республики, и плывем на блестящий маскарад или какой-нибудь торжественный морской праздник. В темноте гондолы кто-то, близко наклонившись, произносил певучие слова, и черные глаза сверкали из-под низко надвинутого головного убора. Два-три раза, пока мы плыли, наш гондольер протяжно прокричал: «Sta-ii», и звук застывал в темных волнах, и в ответ ему раздавался другой возглас отдаленный, как эхо: «Fre-nii», и такая же, вся черная, таинственная гондола, тихо мерцая огоньком, как блуждающий дух, тихо проплывала мимо нас[207 - «Connais-tu le pays ou fleurit l’oranger». Воспоминания юной барышни, путешествовавшей по Италии. Публикация И. Л. Решетниковой // Встречи с прошлым. Вып. 11. М., 2011. С. 27.].

Почти всегда основная часть плавания проходила по Canale Grande, на который, собственно, выходили парадные подъезды главных венецианских отелей (о чем см. далее), но гондольер, нанятый О. А. Израэльсоном (выступавшим в печати под мимикрирующим псевдонимом Осип Волжанин), решил срезать путь и повез своего седока короткой дорогой:

– Venezia, signore!

Поезд остановился, и пассажиры стали выходить из вагонов. Вслед за другими вышел и я. Длинный дебаркадер был плохо освещен; мелькали желтые огни одиноких электрических фонарей. Скоро мы достигли площадки перед выходом с вокзала. Кругом чернела масса воды, все тонуло во мраке ночи. Смутно выступали стоящие прямо в воде ряды белых зданий. Как раз перед вокзалом высилось здание, увенчанное большим куполом, по-видимому, церковь. Это было очень оригинально и необычно и сразу давало представление о своеобразной, единственной внешности города на воде. Около вокзала в темноте копошились длинные гондолы.

Публика мало-помалу стала усаживаться в них, как у нас усаживаются с вокзалов на извозчичьи пролетки, вместе с багажом и уплывала бесшумно в темноту, к смутно белеющим зданиям.

Сначала мы плыли широким каналом, потом завернули в какой-то узенький коридорчик, с домами, стоявшими с двух сторон так близко, что можно было дотронуться до них. Из этого коридорчика завернули в другой, третий и проплыли их целый ряд; иногда над нашими головами темнели небольшие узкие мостики. Через эти мостики изредка проходили одинокие путники, и шаги их странно-гулко звучали в тишине и безмолвии ночи. Каждый раз, перед тем, как завернуть в новый коридорчик, гондольер наш в довольно широкополой, по-видимому, традиционной шляпе что-то резко кричал, иногда ему в ответ откликались, и тогда навстречу нам неожиданно выползала такая же гондола и как-то удивительно легко пролетала мимо нас, точно это была не лодка, а черная, странная, загадочная птица.

Проблуждав по целому лабиринту узких, темных коридорчиков, мы снова выплыли на широкий канал, – это был Canal Grande, – с рядами больших зданий и освещенных окон в них. Где-то подле них в нескольких местах маячили желтые огоньки. Это встречали с фонарями в руках у отелей приплывающие лодки с туристами. К одному из этих зданий с блуждающими огоньками внизу направились и мы[208 - Волжанин О. Венеция // Русская иллюстрация. 1915. № 18. С. 15.].

Классическим путем везли Андрея Белого и А. А. Тургеневу: их венецианская поездка представляется среди всех писательских едва ли не рекордной по соотношению проведенного в Венеции времени и объема итогового травелога: Белый описывал ее трижды, каждый раз наособицу, в трех больших очерках[209 - Белый А. Путевые заметки. I. Венеция // Речь. 1911. № 24. 25 января. С. 3; Белый А. Офейра. Путевые заметки. Часть первая. М., <1921; на обл.: 1922>. С. 11–25; Белый А. Путевые заметки. 1. Сицилия и Тунис. М., 1922. С. 20–40.] (не считая писем с пути и упоминания в мемуарах):

Помню, как встала из моря Венеция стаями дальних домов, открывавших пунцовые и золотые огромные очи; на нас поглядела очами; и к нам приплывала домами; втянула в вокзал, переполненный гомоном, рыком и свистом:

– «Facchino!..»

И он – появился, схватив наши вещи; мы мчались куда-то за ним сквозь вокзал мимо касс, обвисающих черными, петушиными перьями бравых жандармов с такими усами, что – ооо!

Оказались у берега, в берег, живее, плескали яснейшие воды канала; и то – «Canal Grande»; он весь – в диадеме огней, раздробляемых, пляшущих змеями; тихо плывут, подплывая, какие-то черные лебеди; ближе – и нет: катафалки. Подплыли: гондолы!

Изогнутым носом одна закачалась у ног; задрожала корма под ногою у Аси; когда гондольер протянул свою руку; другою вцепившись в весло, им отталкивал нас; полетели по ясной воде; диадемы огней зализали гондолу, перебегая от дальнего берега: встретились с грезой своей, в ней зажили; а прошлое: Вена, Варшава, Москва – отплывали. <…>

Я помню тот миг: гондольер, повернувшийся к нам, показуя куда-то веслом, говорил:

– «Дворец Ферри!»

Пятнадцатый век обставал; вот – Риальто; и вот – Джакометто; и некогда тут проходили суда, нагруженные винами; тут от Риальто до Марка шли линии ароматических лавок.

Смежили глаза; и – бесшумно скользили куда-то; открыли: все – пусто; ни звука, ни тени; пожалуй, есть звук переплеска подъездов (подъезды ступенями сходят в зеленую воду); пожалуй есть тени домов: косяки, как платки, на луне; и – канал проходил за каналом.

Площадь размерами с комнату изредка справа и слева порой открывалась; от серого, тусклого бока палаццо над ней изгибался, тусклейший фонарь, освещая резное, какое-то неживое пространство; и призрак гондолы чернеющим клювом скользнул мимо нас.

Поворот: и вот – мостик; под ним проезжаем; по мостику сверху бегут: топотня голосов и шагов; края модного магазинчика бросили ярко в канал светоглазые окна; и светопись, переливаясь рыбёшками, пробриллиантилась в мутно-зеленой воде; и опять – никого; тихо плакало в сумрак весло под немыми палаццами; тихо мелькнула своим катафалком гондола; и тихое тренье гондол; громкий окрик, и – лебедь иль гроб (я не знаю) такой теневой, такой черный, изрезанным клювом – прошел в темноту[210 - Белый А. Офейра. Путевые заметки. Часть первая. М., <1921; на обл.: 1922>. С. 17–19.].

19

Пассажирские гондолы были двух типов (вероятно, свободно трансформируемые из одного в другой) – с кабиной, обитой мягкой черной тканью, и полностью открытые; первые обходились немного дороже[211 - Письмо И. Ф. Анненского к Н. В. Анненской от 7/19 июня 1890 г. // Анненский И. Ф. Письма. Т. 1. 1879–1905. С. 67. Ср. в его венецианских дневниковых записях: «Гондолы закрыт<ые> и открыт<ые>. Нет глупого любопытства. Важное спокойств<ие> вот характ<ерная> ч<ерта>. Каждый самостоятелен» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 262. Л. 57).]. Для русской читающей публики рубежа XIX и XX веков, благодаря многолетним усилиям иллюстрированных журналов[212 - Вот для примера предварительный каталог венецианских изобразительных материалов, по большей части с прозаическими пояснениями, помещенных лишь в одном из них (правда, зато, в самом популярном) – в «Ниве»: Венецианка XVI века // 1879. № 9. С. 168–169; Вечер в Венеции // 1880. № 1. С. 4–5; Венецианка // 1880. № 32. С. 641; Венецианка у колодца // 1887. № 8. С. 200, 212; Последние минуты венецианского дожа Марино Фальери // 1887. № 28. С. 701–703; Венецианский рыбачок // 1887. № 32. С. 789, 796; На празднестве в Венеции // 1887. № 37. С. 909, 915–916; У венецианского мастера // 1889. № 18. С 453, 470; Венецианская рыбачка // 1890. № 3. С. 73, 82; Голуби Сан-Марко в Венеции // 1891. № 4. С. 73, 88; Перед Советом Трех в Венеции // 1891. № 40. С. 860–861, 872; Венецианские разносчики // 1893. № 20. С. 473, 476; Карнавал в Венеции // 1894. № 8. С. 172–173, 178; Вербное воскресенье в Венеции // 1894. № 15. С. 340–341, 352; Б. п. Мост чудес. Венецианское предание // 1894. № 39. С. 927–928; Праздник цветов в Венеции // 1896. № 36. С. 903, 905; На Риальто в Венеции // 1898. № 20. С. 385, 396; Венецианка. Карт. Цеццос // 1900. № 3. С. 45; Венецианка. Карт. Блааза // 1900. № 17. С. 333, 339; Венеция. На Canale Grande // 1900. № 35. С. 685, 699; Объявление эдикта в Венеции в XV веке // 1900. № 47. С. 936, 940; В Венеции. Карт. Барисона // 1901. № 7. С. 125, 135–134; Падение колокольни Св. Марка // 1902. № 28. С. 562; № 29. С. 579–581; Венецианка. Картина Кржежа // 1903. № 35. С. 697; В Венеции в XV столетии // 1904. № 34. С. 668; Венецианские купцы-грабители. Карт. И. Мясоедова // 1910. № 12. С. 225; Вельц И. В лагунах Венеции // 1914. № 32. С. 624.], внешний вид и устройство гондолы давно не были секретом, так что подробные ее описания в мемуарной литературе немногочисленны:

Мы великолепно уселись на мягких кожаных сиденьях, с откидными и весьма удобными спинками, тихо отчалили от берега и предались «полному кейфу» и новым впечатлениям.

Старик гондольер, хриплым голосом, с каким-то особым акцентом, пытался завязать с нами разговор, очевидно желая дать нам те или другие разъяснения и быть нашим «cicerone», чтобы заработать на «чаек», до которого итальянцы большие охотники. Мне же так хотелось сосредоточиться на всем виденном, ничего не пропустить, все схватить, запомнить, осмыслить, пережить и перечувствовать… Я весь превратился в зрение и слух, отдавшись всецело новым настроениям, сразу охватившим душу и сердце. Медленно и плавно скользила наша гондола. Меня чрезвычайно заинтересовало ее устройство. Нигде во всем свете, кроме Венеции, нет такой гондолы. Это в высшей степени своеобразное сооружение, напоминающее своим видом сигару. Приблизительная длина гондолы около 15 аршин, а ширина от полутора аршин и более, смотря по надобности. На передней части ее, крытой деревом, находится красиво выгнутый металлический гребень, с несколькими горизонтальными зубцами, окрашенный в один цвет с гондолой. При плавном и ровном ходе ее чрезвычайно грациозный гребень удивительно похож на красиво изогнутую шею лебедя. Венецианцы называют это оригинальное украшение «il ferro della gondola» (железо гондолы). В подражание такому характерному предмету они делают «ricordo da Venezia», – «на память о Венеции», разные мозаичные безделушки: ручки, ножи для бумаги, брошки, брелоки и пр. Около задней части гондолы, также плоской и крытой, оканчивающейся острым крючком, обычно помещается гондольер на особой подставке, или палубке, называемой «pоppa». Он гребет всегда стоя, действуя чрезвычайно ловко и быстро одним веслом, вставленным в особого рода уключину. Посредине гондолы устроен великолепный кожаный диванчик, в два сиденья, с высокими, мягкими и откидными спинками, а по сторонам его, с такими же мягкими и удобными сиденьями и спинками, скамеечки и подвижный стул. Для жарких, солнечных дней гондола снабжена прекрасным паланкином, а для холодной и ненастной погоды деревянной будочкой, с дверцами и оконцами, вполне заменяющими нашу карету, только с гораздо большими удобствами и комфортом[213 - В. М. С. В стране художественных настроений. Письма экскурсанта из Италии. Вып. 1. Венеция. С. 116–117. Ср. развитие этого же сопоставления в травелоге военного инженера А. Н. Маслова-Бежецкого: «Гондола, в которую я уселся вместе со своим чемоданом, была длинная, черного цвета лодка с высоким носом, украшенным чем-то в роде алебарды, и, не знаю почему, напомнила мне петербургские дрожки. Посередине устроено что-то такое среднее между каютой и балдахином, тоже черного цвета» (Бежецкий А. Н. Медвежьи углы. Под небом голубым. СПб., 1897. С. 256).].

Твердого тарифа на поездки не было, так что сведения о ценах значительно разнятся – в 1900 году путеводитель советует платить за гондолу с одним гребцом – одну лиру в час, с двумя гребцами – две (последним вариантом почти никогда не пользовались[214 - Отрадным исключением из этого правила был профессор А. Н. Веселовский, пробывший в Венеции один день в 1861 году: «Вам кажется плавучим гробом эта гондола с тесною каютой посредине, вся закрашенная в черный цвет. Вы просто недовольны; но мало-помалу глаз приучается, и вы скажете, что ничего не видали изящнее той же самой гондолы, когда, высоко подняв окованную железным гребнем шею, она неслышно скользит по лагуне. С ней сравнится разве только константинопольский каик, но каика я не видал. Вода не шелохнется; из ее глубокого зеркала смотрят на вас, по обеим сторонам лодки, два смуглых лица: это гондольеры свесились и гребут так тихо, что едва слышны всплески» (Веселовский А. Один день в Венеции (1861) // Веселовский А. Н. Собрание сочинений. Т. 4. Вып. 2. СПб. 1911. С. 14–15).], за исключением поездок на Лидо, о чем см. далее); перевозка багажа стоила 15 чентезимо за место[215 - Жданов Л. Г. Русский в Италии. С. 54.]. В путеводителе 1911 года указано:

4- и 6-местные гондолы с их кожаными, набитыми перьями, подушками, в Венеции заменяют извозчиков. На больших каналах с ними конкурируют пароходы, но на малых – они составляют единственное средство сообщения, если не идти пешком. В черте города им по часам платят за 1 или 2 пассажиров по 1 лире; за 3 или 4–1? л.; за 5 или 6–2 л. За каждые полчаса дальше – половина этого тарифа. За город на 50 чент. в час больше. С начала зажигания фонарей на улицах на 30 чент. дороже. На чай дается 50 чент. и за многочасовую поездку 1 л. О цене всегда нужно уговориться заранее. При найме по часам нужно показать гондольеру который час, сказав Allora. Для небольших концов всегда можно предложить цену ниже тарифа. При посадке на берег непременно является «rampino», помогающий держать гондолу. Ему достаточно дать 5 чент. Остерегаться поскользнуться на мокрых ступенях[216 - Лагов Н. М. Рим, Венеция, Неаполь и пр. С. 65.].