Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Гостиница Hotel Luna мне еще незнакомая (рекомендовали в Москве Поленовы). Взяли две комнаты. Спустились вниз в столовую. Пусто. Только в углу какой-то долговязый господин кончает ужин. Батюшки, знакомый – синьор Рота, наш знаменитый московский баритон.

Он тоже очень похвалил отель. Поужинали, Рота пошел скоро спать, а мы, конечно, неудержно побежали к св. Марку, тут же рядом, только шмыгнуть под арку Прокураций. И долго-долго блуждаем по Piazza и Piazzetta, любуемся в полутьме Марком, лоджеттой, porta della Carta…

Сильно устали и пришли спать, но – боже! – что за номера! Сырость отчаянная. Все мы были непривередливы, но белье было буквально насквозь мокрое, и мы не знали, как лечь в эти болота-постели. Мы всю ночь полуспали, утром пошли искать другую гостиницу.

У Даниеля, к сожалению, подходящих номеров не нашли. Пошли дальше по Riva и тут облюбовали простенький Hotel Sandwirtt (позднее, «Аврора»). Хозяин гостиницы был очень симпатичный старичок-тиролец, Herr Sandwirtt, он очень нам понравился, и мы сразу подружились. Он отвел нам прекрасные комнаты в бельэтаже с балконом на Riva (с этого балкона Серов написал свой превосходный этюд Венеции, который в моем собрании)[275 - Остроухов И. Посещение Вены и путешествие по Италии в 1887 году // Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Т. 1. Л., 1971. С. 250–251. Ср. в письме И. Остроухова к Е. Г. Мамонтовой от 29 мая 1887 г. (н. ст.): «Хотели мы пробыть в Венеции три дня, а вот доживаем седьмой. Трудно вырваться отсюда. Устроились мы к тому же удивительно счастливо: две больших комнаты окнами на Riva, в десяти шагах от Palazzo Ducale у прекраснейшего и честнейшего старика-тирольца так дешево, как и не гадали. Теперь мы можем хвастаться, что Венецию знаем сколько-нибудь порядочно, потому что довелось посмотреть ее исподволь и всласть, смотреть, сколько хотелось и как хотелось; впрочем, нет: хотелось бы смотреть, смотреть бесцельно, только ради данной минуты еще много и много дней, месяцев, вернуться через год и смотреть еще и еще, обманывать себя, переносясь мысленно к эпохе Фальера и Тицианов» (Там же. С. 254). В этом же отеле, уже когда он назывался Albergo Aurora, жил ученик Мейерхольда режиссер Г. А. Кроль (см. его письмо к О. Синьорелли от 9 августа 1923 г. // Русско-итальянский архив IX. Ольга Ресневич-Синьорелли и русская эмиграция. Переписка. Т. 1. Салерно, 2011. С. 476).].

Венецианская гостиница, специализировавшаяся на обслуживании русских путешественников, называлась Hotel Bellevue et de Russie: путеводитель Филиппова, наскоро перечислив все, названные нами выше, около нее одной делает пометку: «Единственная, находящ. на площади С. Марко, – Бельвю, недорогая и порядочная»[276 - Западная Европа. Спутник туриста под редакцией С. Н. Филиппова. С. 87.]. Вряд ли с ним бы согласился ее прихотливый постоялец, уже знакомый нам А. Н. Маслов-Бежецкий:

Гостиница «Belle vue» была устроена по общепринятому образцу. Вход, оснащенный электрическим шаром, и выходящий на сравнительно широкую улицу, т. е. около трех сажен ширины. Швейцар в какой-то ливрее, с голодным и тоскующим взглядом; узкая деревянная лестница, бюро отеля в квадратную сажень с исхудалым молодым секретарем и торчащим около него мальчиком в жокейской шапке; «salon de lecture», тоже ничтожных размеров с разбитым пианино и с небольшим столом, на котором разбросаны газеты и несколько старых путеводителей; наконец, горничные в белых передниках и чепчиках… Одним словом, все то, что вы встречаете повсюду за границей.

Какую бы вы маленькую комнату ни наняли, как бы скромны ни были ваши требования, вам все равно будут служить трое: лакей во фраке, коридорный в неопределенном костюме и горничная в белом чепчике. Только что вы вошли в ваш номер – швейцар и еще какой-то человек без названия с здоровыми мускулами и в бедной одежде втаскивают ваши вещи; оба они страшно суетятся над развязыванием и установкой вашего чемодана или сундука. Потом входит лакей во фраке и спрашивает вас: «не угодно ли вам чего-нибудь», потом коридорный вырывает у вас какую-нибудь часть вашего платья; иногда даже срывает насильно с вас брюки и тащит их чистить; потом лезет горничная со всякой посудой; все вас спрашивают «не надо ли вам чего-нибудь», хотя это «им» надо «что-нибудь», а не вам; все вам желают доброй ночи или чорта в ступе и уходят от вас с такой очаровательной улыбкой, что вы непременно должны им дать что-нибудь на чай. Одним словом, это какой-то ходячий, живой «чайный прибор» (?). Я поставил вопросительный знак, потому что, право, сам не знаю, удачно ли это сравнение. Но дело не в сравнении, а в том, что нищенское вымогательство все более и более развивается в больших городах западной Европы, и скоро сами хозяева отелей будут просить на водку у своих клиентов. В особенности же это должно появиться в Венеции, где из ста двадцати тысяч жителей – одна четверть нищие. Я забыл сказать, что два раза на переезде от вокзала до гостиницы, первый раз – когда я садился в гондолу, и второй – когда я вылезал, ко мне подходили нищие с протянутой рукой и с обычными «la carita, signor! Per amor di Dio, signor!».

Синьор Инсенги отвел мне небольшую комнату, выходящую окном на улицу четырехаршинной ширины, так что можно было видеть все, что делается в противоположном доме.

Когда я зажег свечу и осмотрелся, то первое, что мне бросилось в глаза, это было большое объявление от хозяина гостиницы, своею суровостью и определенностью напоминающее эдикты совета Десяти. Сначала в объявлении расхваливалась гостиница, устройство и обстановка номеров, способности прислуги, отличный вид на площадь св. Марка и т. д. Затем говорилось, что в ресторане отеля можно получить всевозможные яства и напитки в свежем и вкусном состоянии и за умеренную цену; общий обед в шесть часов вечера и т. д. Затем следовало ядовитое предостережение, что всякий из путешественников, замеченный в уклонении от табельд’ота в гостинице, обязуется платить от одной до двух лир дороже за комнату[277 - Бежецкий А. Н. Медвежьи углы. Под небом голубым. С. 260–262.].

Компания русских гидов, обслуживавших организованные экскурсии (подробнее см. далее), предпочитала отель Albergo Leone Bianco, которого не знает даже Бедекер. Б. Грифцов, назначавший рандеву В. Стражеву, писал: «Быть может письмо это найдет тебя лучше, чем я ища тебя на Piazza и ты найдешь нас в Albergo Leone Bianco, что сейчас же позади прокураций, camera № 9. До пятницы пребудем здесь»[278 - Письмо от 7/20 июня 1910 г. // РГАЛИ. Ф. 1647. Оп. 1. Ед. хр. 310. Л. 3. Подробнее см. с. 980–981 наст. изд.]. Там же Е. Муратова (тесно связанная с этим кругом) ждала приезда из Москвы В. Ходасевича, о чем сама вспоминала много лет спустя: «Затем встреча в Венеции на лестнице отеля „Leone Bianco“. Я „танцовщица“, Владислав лечится от туберкулеза в Нерви»[279 - Цит. по: Андреева И. Неуловимое созданье. М., 2000. С. 123.]. Она же вспоминала о встрече с Грифцовым, который приходился ей кузеном: «Проездом я была в Венеции. Однажды утром я слышу за стеной, в соседнем номере гостиницы „Leone Bianco“, знакомый голос. Я ужасно обрадовалась. Боря приехал из Москвы в Италию. Был гидом, водил русских туристов, позднее к нему присоединился поэт Владислав Ходасевич, которого он очень ценил»[280 - Там же. С. 127.].

Некоторые из путешественников, особенно рассчитывавших на пляжи и купание, предпочитали жить на Лидо, где был один большой и роскошный отель Exelsior[281 - На принадлежавший ему корт, в частности, отправила играть героиню «современного романа» «Над любовью» Т. Краснопольская (Шенфельд), см.: Петроградские вечера. Книга третья. <Пг., 1914.> С. 140–141. Ср., кстати, более позднее замечание И. Эренбурга: «В огромном отеле „Эксельзиор“, мраморным леденцом отгородившем пляж от прохожей голытьбы, обдаваемые пеной „асти-спуманте“ и поэзией д’Аннунцио, переведенной на различные языки, двести или триста вдохновенных тел репетировали посмертное разложение» (Эренбург И. Необычайные похождения. СПб., 2001. С. 736)] (с 1900 года конкуренцию ему составлял Grand Hotel Des Bains) и множество небольших и непримечательных гостиниц, расположенных вдоль береговой линии. В одной из них поселился Л. Андреев с женой и сыном, о чем в своей обычной манере рассказывал матери:

Милая моя маточка, вот мы и в Венеции, подвинулись немножко к дому. Приехали мы вчера утром, и оказалось, что погода тут размокропогодилась, совсем ненастье, дождь и ветер в хвост. Долго мы искали гостиницу, и наконец устроил нас Господь в двух комнатках, похожих на небольшие ватерклозеты – но зато на Лидо, где кроме нас живут все остальные – тоже аристократы и грахфы. И хотя дождь шел главным образом наружи, в наших клозетах так сыро, что утром сегодня, когда я встал с постели, Анна меня выжимала. Кроме того, Анна вчера потеряла квитанцию от вещей, а в вагоне мы забыли машинку, но и она, дьявол, и все остальное нашлось, а то вчера под голову я клал две лиры пятьдесят чентезимов. <…> Вчера в пансионе нашем на обед давали маслины с засахаренными яблоками и сардинки со свежим апельсином, и Анне очень понравилось, я тут же за столом разрыдался и вообще долго катался по полу. Подает нам кушанья (они это так называют) сам диретторе, господин красоты неописанной, изящества невыразимого, ума необъятного; одет он в черный сюртук с талией и борода у него такая, что так бы вцепился в нее обеими руками и не выпустил. Ко мне он относится, как к младшему сыну. А сама синьора диретрисс председательствует за столом, сама говорит, а сама так и смотрит в рот, сколько взял; и слышно, как шепчет: чтобы ты подавился, сукин сын. А портье изучает языки, уже изучил семь языков, в том числе и русский по самоучителю. Знает по-русски две фразы: «Бог есть на земле» и «Скажите, казначей дома? – Нет, казначея нет дома»[282 - Письмо Л. Н. Андреева к матери от 27 апреля 1914 г. – «Верная, неизменная, единственная…» Письма Леонида Андреева к матери Анастасии Николаевне из Италии (январь – май 1914 г.). Вступ. ст., публ. и коммент. Л. Н. Кен и А. С. Вагина // Леонид Андреев. Материалы и исследования. М., 2000. С. 125–126.].

Конечно, приведенный список венецианских отелей не только не является исчерпывающим, но даже не приближается к нему: у нас, например, нет никаких сведений (за исключением простого упоминания) о гостинице Albergo Ferrari Bravo, где жили экскурсанты из группы И. М. Гревса[283 - Анциферов Н. П. Из дум о былом. Воспоминания. С. 285.] и Casa Kirsche, где останавливался И. Грабарь[284 - Грабарь И. Письма 1891–1917. М., 1974. С. 47.]; мы ничего не знаем об H?tel Belvedere, где летом 1899 года Вяч. Иванов и Л. Д. Зиновьева-Аннибал скрывались от ревнивого мужа последней[285 - См. письмо Вяч. Иванова к М. М. Замятниной от 17/30 июля 1899 г. // РГБ. Ф. 109. Карт. 9. Ед. хр. 31. Л. 4 об.]; очень мало нам известно об Hotel Neumann, где жили Блок с женой[286 - Бедекер характеризует его «Good second-class hotel, in the italian style with trattorie» (Baedeker K. Italy. First part: Northern Italy. P. 243) и оценивает стоимость тамошнего пансиона в 5 лир.] (характерно, что в принадлежавшем им бедекере помечены две другие гостиницы[287 - См. с. 557 наст. изд.]) и т. д.

Иные путешественники, особенно в 1950?е годы, вообще предпочитали останавливаться еще на материке – так, К. Померанцев, путешествовавший по Европе на двух колесах, выбирал себе отель в районе Местре: «Несись же, мотоцикл! Несись во въедающийся в глаза, в уши, в рот, в каждую пору венецианский блеск. Несись! Взрывай этот мир, сметай его сытое благополучье! Остановился, как прошлый раз, сразу же при выезде с автострады, за десять километров от Венеции: просто и дешево. В самой Венеции больше для благополучных: звездочки и комфорт. Горячей воды в комнате не было и мотоциклетный загар пришлось смывать химическим порошком „Омо“»[288 - Померанцев К. Итальянские негативы // Мосты. 1965. № 11. С. 151. Подробнее об этом авторе и его венецианских впечатлениях см. на с. 860–862 наст. изд.].

Дополнительную сложность этой области придает взаимное аффилирование гостиниц и ресторанов: так, среди финансовых бумаг Брюсова хранится счет на бланке Orientale cappello nero, где отмечено трехдневное проживание в номере 41, две чашки кофе и какие-то неразборчивые мелочи[289 - См. с. 571 наст. изд.]. Отеля такого в венецианском реестре нет, но есть кафе Capello Nero, имевшее общий вход с уже известным нам отелем Bellevue: «Хозяин кафе оказался в то же время и владельцем гостиницы, которую прежде, как говорят, держала какая-то немка из Австрии. Новый патрон хотя и был вежлив к путешественникам, но в то же время имел вид суровый и мрачный. Таковы почти все содержатели отелей, которых мне приходилось наблюдать в Северной Италии; все они мрачны, все куда-то торопятся, вследствие чего и имеют вид несостоятельных должников»[290 - Бежецкий А. Н. Медвежьи углы. Под небом голубым. С. 260. Здесь же (называя это место «комнаты „Cafе Negro“») останавливался по совету И. Э. Грабаря М. В. Добужинский, см.: Добужинский М. Воспоминания. М., 1987. С. 167.].

21

Кстати, о ресторанах. Русский турист в массе своей гурманом совсем не был, да и Венеция (как и Италия вообще) отнюдь не воспринималась как место, располагающее к чревоугодию. По большей части приезжие столовались там же, где и жили: это считалось само собой разумеющимся, и даже предполагалось, что владелец отеля может слегка уступить в цене комнаты, чтобы наверстать упущенную прибыль за табльдотом. В тех (кажется, не слишком частых) случаях, когда путешественника это не вполне устраивало, причины скорее были социального плана, нежели гастрономического. В эпистолярных венецианских сетования З. Гиппиус нет ни слова про качество еды – а только про соседей по завтраку: «Есть и здесь, как везде, свои мрачные стороны, а именно: табльдот. Мучительнее и нелепее этой выдумки я ничего не знаю. В былое время, когда люди не сторонились так друг друга… Теперь же это ужасно. Ни одного русского. Все мучительно-гранитные англичане, которых я теперь ненавижу. Один в особенности: ест медлительно и засовывает в рот вилку до самой рукоятки»[291 - Письмо к А. Волынскому от 7 апреля 1891 г. – Письма З. Н. Гиппиус к А. Л. Волынскому. Публ. А. Л. Евстигнеевой и Н. К. Пушкаревой // Минувшее. Т. 12. М.; СПб., 1993. С. 279.].

В тех случаях, когда качество провизии решительно не устраивало, можно было попробовать сменить место трапезы. А. Н. Бежецкий, в номере гостиницы которого висело особое предупреждение, обещающее штраф в 1–2 лиры тем, кто станет манкировать общими обедами, решил все-таки нарушить это предписание:

Помня угрозу хозяина отеля, я отправился предварительно в его кафе завтракать, но там мне дали такое скверное молоко к кофе, что я поклялся более сюда ни ногой, тем более что в этом кафе, на большом столе, нагруженном провизией, рядом с земляникой стояла сырая рыба, отбивавшая своим запахом весь аппетит. Я, впрочем, скоро разыскал другой ресторан тоже поблизости, принадлежащий содержателю отеля «Italia», австрийцу Гринвальду, где питаются все иностранцы[292 - Бежецкий А. Н. Медвежьи углы. Под небом голубым. С. 265.].

Большинство путешественников либо не упоминают еду вовсе, либо ограничиваются проходным замечанием: «Шумный ужин с неизбежными макаронами, веселые лица итальянцев, прислуживающих за столом, пение „Santa Lucia“ – все весело, все хорошо!»[293 - Е. К-ва. Венеция. Страничка из моих воспоминаний // Русские учителя за границей. Год третий. М., 1912. С. 206.] или «Завтракали в кухмистерской средней руки с вином за 2 фр.»[294 - Донской И. Н. Стихотворения. Рассказы. Дневник туриста. СПб., 1905. С. 141.] – лишь редко снисходя до надменной похвалы: «…Я должен сказать, что богатым немцам далеко до нищих итальянцев по части кухни и, вероятно, именно потому, что последние такие нищие. Так есть, как я ел тут и за такую цену, я в Германии нигде не ел. Но и дешевизна же тут, просто невероятно»[295 - Письмо И. Э. Грабаря к В. Э. Грабарю от 29 августа 1895 г. // Грабарь И. Письма 1891–1917. М., 1974. С. 48.]. Собственно, большая часть рекомендаций по гастрономической части весьма расплывчаты и лишены имен собственных: «В центре, около Piazza S. Marco, на одной улице есть целая серия очень хороших и дешевых маленьких ресторанов. Не помню названия улицы и ни одного из ресторанов, но Вы можете справиться в каком-либо из тех многочисленных магазинов, где продаются бусы. Меня туда отправил один такой старичок-продавец»[296 - Письмо О. И. Ресневич-Синьорелли к Е. Д. Шору от 24 августа 1933 г. – «Я же знаю, какой Вы духовный режиссер!»: Переписка О. И. Ресневич-Синьорелли и Е. Д. Шора. Публ. Д. Сегала и Н. Сегал (Рудник) // Русско-итальянский архив IX. Ольга Ресневич-Синьорелли и русская эмиграция. Переписка. Т. 2. Салерно, 2011. С. 435.].

Более того, достаточно частый мотив в венецианских травелогах – ощущаемое тонкой душой путешественника жгучее противоречие между многовековыми декорациями и низменной прожорливостью туристов. Иногда это встраивается в общие ламентации по поводу упадка нравов («Но времена меняются: там, где прежде жила Дездемона, теперь открыт ресторан; где жил Отелло – торгуют стеклом, на мосту Риальто и около него разбросаны дрянные балаганы, в которых торгуют всяким скарбом; дворцы патрициев испещрены крикливыми вывесками и банальными рекламами; воды, былые зеленоватые воды каналов, не исключая Большого канала, наполнены разной вонючей ветошью и отбросами…»[297 - Попов И. И. Великая могила прошлого. Путевые заметки по Италии. М., 1912. С. 40–41.]); иногда – представляется отдельным огорчением:

Кто ходит теперь по пустым гулким залам? Кто ломает бледные руки под сказочными плафонами Тинторетто? О чем задумались усопшие дожи на почерневших холодных полотнах? Кто, опьяневший от стонов и крови, разыгрывает странные мистерии в той комнате, которая так не удовлетворила туристов? Но время ли помнить об этом в уютной каменной зале площади St. Marco, обращенной во всемирный ресторан.

У тонких колонн упраздненной Прокурации рядами белые столики. Звенят венецианские рюмки, шмыгают лакеи, гудит легкомысленный улей веселых гостей. Пьют, смеются, напевают, посылают через столики цветы и немые вопросы. И в ответе качаются разноцветные страусовые перья, шуршат оборки шелковых юбок и скрещиваются на миг опьяненные взгляды, а ночь нежна и равнодушна, как продажная ласка чьих-то красивых спокойных рук[298 - Петровская Н. Мертвый город (Письмо из Венеции) // Петровская Н. Разбитое зеркало. М., 2014. С. 397–398.].

Это же зрелище столиков на пьяцце возмутило другую нашу свидетельницу, дочь Л. Андреева:

Мы спустились на площадь, являвшуюся самым большим сухим пространством города. По сторонам ее расположены были многочисленные кафе и рестораны с выставленными на панель столиками. «Все-таки в еде есть что-то безнравственное, – подумала я, – такое низменное занятие! И неужели нельзя обойтись без нее? Вокруг такая красота, а эти люди с плотоядным блеском в глазах, с лоснящимися от жира губами, жуют, глотают, обсасывают кости цыплят с единственной заботой наполнить свои бездонные желудки – какая гадость![299 - Андреева В. Эхо прошедшего. М., 1986. С. 248. Неприязнь к праздно едящим в этом случае подпитывалась острым чувством голода: из?за дорожной неурядицы мемуаристка и ее спутники были сильно стеснены в средствах.]

Приятным исключением на этом фоне выглядел И. Ф. Анненский, подробно описывавший в письмах домой свои гастрономические впечатления:

Набегавшись часам к 4–5, идем в какой-нибудь скромный ресторан. Тут кормят плоховато, но сытно и дешево. На первое кушанье я беру обыкновенно суп con piselli, т<о> е<сть> с горошком и рисом, в него прибавляют еще целое блюдечко тертого сыру… На второе беру Costoletta alia Milanese или Vitello (телятина). За обедом пью местное вино с водой и заедаю скромный обед кусочком сыру. Вот и все[300 - Письмо к Н. В. Анненской от 10/22 июня 1890 г. // Анненский И. Ф. Письма. Т. 1. 1879–1905. С. 71. Эта степень подробности (вызывающая у нас восхищение своей щедростью) удручала его сына, готовившего письма к печати: «Вообще, мне несколько жаль, что именно эти, молодые, во многих своих местах нехарактерные вовсе для А-го письма идут его первыми печатающимися письмами. Все эти упоминания о ценах, завтраках, разорванных пиджаках и т. д. – все это случайное, – ах, до какой степени случайное, нехарактерное, непохожее на А-го! Во всем этом даже, если хотите, какая-то нарочитость: вот, ты хочешь все знать – и я пишу все до мелочей. Эти интимности как бы разжижают изумительные по своей силе и красочности описательные страницы. Этим я руководствовался, когда приводил их частично в своей работе („Литер. Мысль“). Конечно, отсылая свои „письма путешественника“ жене, А-й не ожидал, что menu завтраков попадут в печать, и особенно рядом с письмами других авторов, которые уже обмакивая перо в чернильницу, имели в далеком, отдаленном, но несомненном виду широкую публику их читающую и, в соображении с этим, обсасывающих каждый абзац!» (письмо В. И. Анненского-Кривича к Н. С. Ашукину от 5 января 1936 г. // РГАЛИ. Ф. 1890. Оп. 3. Ед. хр. 160. Л. 4 об.).].

Это подтверждается записной книжкой с тщательно зафиксированными расходами, которую он вел в путешествии. Так, среди трат дня, предшествующего этому письму, значится «сaffe nero» (35 чентезимо), «zuppa a piselli» (40), «filetto al Madera» (80), «formaggio parmegiano» (20), хлеб (5) и вино кьянти (75)[301 - РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 262. Л. 8.].

Что касается последнего, то снисходительность туриста к местным напиткам простиралась обычно дальше, нежели к местной пище. Чрезвычайной редкостью был убежденный трезвенник, наподобие В. Р. Менжинского, будущего председателя ОГПУ, а на тот момент – скромного интеллигента, начинающего прозаика: «Петербуржцу естественно вспоминать своих и писать письма в стиле Пал Палыча <Конради>, т. е. написать целую страницу и ничего не сказать. Впрочем, я веду дневник: 30-го утром пил цитронад со льдом на площади Св. Марка, в 4 часа – на Лидо; в 8 часов – перед мостом вздохов и пр.»[302 - Письмо к А. Н. Верховской от 14 сентября 1902 г. (н. ст.) // РГАЛИ. Ф. 427. Оп. 1. Ед. хр. 1986. Л. 1.]. Другой крайностью выглядел И. Бунин, фраппировавший венецианских официантов своей требовательностью по части напитков: «Италию впервые в Венеции увидал. Почему-то на вокзале стал требовать разного вина. Принесут бутылку, а я другого хочу попробовать, получше. Бутылок двадцать принесли. А я всё говорю „ancora“. Весь стол заставили, бегают, обалдели совсем, ничего не понимают. Потом начали хохотать, как сумасшедшие»[303 - Беседа И. А. Бунина с В. М. Зензиновым 29 октября 1934 г. – Записи В. М. Зензинова // Новый журнал. Кн. 144. Нью-Йорк, 1981. С. 134. С этим легко сочетается предложение Б. Зайцева: «Иван, живы будем, заедем в Венецию, выпьем Valpolicello в узкогорлых графинах, я покажу тебе такого Тинторетто в Scuola di San Rocco, что ты… (твое словцо!)» (письмо к И. Бунину от 12 августа 1928 г. // Зайцев Б. Собрание сочинений. Т. 11. Письма. 1923–1975 гг. М., 2001. С. 59).]. Классический же турист хоть и не без оговорок, но снисходил к продукции местных виноделов: «Сидим на веранде у моря и пьем холодное „асти“»[304 - Донской И. Н. Стихотворения. Рассказы. Дневник туриста. СПб., 1905. С. 141.]; «Читаю только итальянские газеты, пью только итальянское вино. Газеты скверные, вино – тоже. Цена вину – от 50 сент. до 1 лиры за ? литра. Красное лучше белого»[305 - Письмо В. Я. Брюсова к отцу от 22 мая 1902 г. (ст. ст.) // РГБ. Ф. 386. Карт. 142. Ед. хр. 8. Л. 38.] и т. д. Иногда желание продегустировать аутентичные напитки встречало почти непреодолимые трудности в форме языкового барьера:

Незнакомый сиплый голос говорил:

– Русским языком я тебе говорю или нет: принеси мне лампадочку вермутцу позабористее.

Голос слуги при кабинках – старого выжженного солнцем итальянца-старика в матроске (я его видел раньше) отвечал:

– Нон каписко.

– Не каписко! Чертова голова! Не каписко, а вермут. Ну? Русским языком я тебе, кажется, говорю: вермуту принеси, понимаешь? Винца!

– Нон каписко.

– Да ты с ума сошел? Кажется, русским языком я тебе говорю… и т. д.

– Слушайте! – крикнул я. – Вы русский?

– Да, конечно! Кажется русским языком говоришь этому ослу…

– На них это не действует… Скажите ему по-итальянски…

– Да я не умею.

– Как-нибудь… «прего, синьоре камерьере, дате мио гляччио вермуто»… Только ударение на у ставьте. А то не поймет.

– Ага! Мерси. Эй ты смейся, паяччио! Дате мио, как говорится, вермуто. Да живо!

– Субито, синьоре, – обрадовался итальянец.

– То-то брат. Морген фри[306 - Аверченко А. Экспедиция в Западную Европу сатириконцев: Южанина, Сандерса, Мифасова и Крысакова. С. 70–71.].

Путеводитель Лагова рекомендовал рестораны Savoy Restaurant et American Bar («C сев. – зап. стор. площ. Св. Марка. Французск. кухня. Завтр. – 3 л. Обед – 4 л.»), Bauer Grunvald («На Calle Larga Ventidue Marzo (ряд. с гост. Италия). Веранда. Немецк. пиво») и Academia («Удобен для посещающих Академию художеств. Простой»[307 - Лагов Н. М. Рим, Венеция, Неаполь и пр. С. 65.]). Путеводитель Филиппова тоже советует Бауэра, а также «Пильзен, Нейман, Капелло-Нэро»[308 - Западная Европа. Спутник туриста под редакцией С. Н. Филиппова. С. 87.] («Нейман» – это, вероятно, Hotel Neumann, где жил Блок, а «Капелло-Неро» – несомненно Capello Nero, где останавливался Брюсов).

Близки к этому были рекомендации В. Немировича-Данченко, который, впрочем, ресторан Бауэра не любил (выше мы приводили его отзыв): «Хотите есть хорошо, дешево и весело, идите в чисто итальянские рестораны: на Мерчерии в Capello Nero, в Vapore[309 - Между прочим – любимый венецианский ресторан М. Ф. Кшесинской и в. к. Андрея Владимировича (см.: Кшесинская М. Воспоминания. М., 1992. С. 221). Мы вернемся к этому сюжету через несколько глав.], за площадью св. Марка в Citta di Firenze. Хотите платить дороже, ступайте, тут же, под Прокурациями, к Квадри – у него на стенах кстати картины величайших мастеров!»[310 - Немирович-Данченко В. И. Волны. <М., 1907.> С. 256.]

Названное последним кафе Квадри – одно из трех знаменитых кафе, располагавшихся на пьяцце – Florian, Aurora, Quadri и единогласно рекомендуемых путеводителями. В русской литературе больше всего повезло первому из них – не считая отдельной новеллы в цикле И. Эренбурга «Условные страдания завсегдатая кафе»[311 - Эренбург И. Необычайные похождения. СПб., 2001. С. 734–741.] и россыпи поэтических упоминаний, учтенных в нашей антологии, оно запечатлено – хоть и мимолетно – в десятках прозаических текстов: «Заходил ли он в кафе, шумное и ярко освещенное электричеством, он грезил, что сидит под арками кафе Флориана, о котором упоминается в записках всех путешественников по Венеции»[312 - Ашукин Н. Венеция // Художественное слово. 1920. № 1. С. 33.]; «На открытом воздухе сидели за разноцветными столиками посетители кафе „Флориан“, ели крем карамелата, слушали маленькие струнные оркестрики и бойко раскупали у бродячих продавцов сувениров игрушечные гондолы с музыкальным ящиком и балериной в газовой юбочке, которая, стоило только слегка повернуть ключик, начинала кружиться под нехитрую мелодию»[313 - Галанов Б. Четыре года и вся жизнь. М., 1985. С. 430.]; «Сижу перед кафе Флориан на площади Св. Марка, под арками. За большими полосатыми занавесками солнце милостиво – тень, пронизанная светом. Вкусна в холодном стакане малина со льдом»[314 - Волконский С. М. Мои воспоминания. Т. 1. М., 1992. С. 370.] и мн. др.

Чрезвычайно показательно в туристах было недоверие к рациону местных жителей. Лишь некоторые, особенно отважные, осмеливались попробовать какие-нибудь из классических венецианских блюд: «В 12 часов позавтракали по-итальянски: криветки <sic>, вареный омар, макароны, фрукты и вино; нагрузились в гондолу и поплыли на вокзал»[315 - Донской И. Н. Стихотворения. Рассказы. Дневник туриста. СПб., 1905. С. 145.]; обычно же и вид, и запах местных тратторий вызывали резкое отторжение:

Кто не знает тратторий для простонародья, тот не знает Венеции.

На Виа алла поста есть одна такая траттория, мимо которой я часто проходила, торопясь за письмами с родины.