В доме на берегу

Не различить заснеженные вехи.
Не узнавая, смотрит Инкерман
Сквозь каменные стылые прорехи.

Лодочник

Факультет исчезнувших вещей
Времени, сбежавшего с откоса:
Лодочник в брезентовом плаще
В сизом ореоле папиросы.

Осень в зыбком воздухе дрожит
И переливается, как будто
Сторожат, мерцая, миражи
Акварельный сон Стрелецкой бухты.

Спит в воде заброшенный понтон.
Здесь – ни корабля, ни пешехода.
Только тишина фантомный звон
Льет в раскрытые ладони лодок.

Механический ящер

Механический ящер над бронзой предутренних вод,
Черепичной грядой городов, пестрой кромкой яйлы,
Там, где в горных лесах можжевеловый ветер поет,
Там, где ястреб парит, где следят за добычей орлы.

В птичьем небе летит над задумчивым морем живых
В винных пятнах восхода на скользких дельфиньих хребтах;
Это небо для птиц, в нем купается чаячий крик.
Можжевеловый ветер, трепавший прожилки куста,

Затихая к рассвету, улегся дремать и ослаб,
Лишь подсохшие листья шуршат, устилая откос.
Это небо – для птиц, для пернатых, их клювов и лап,
Их свободного крика, а дикие скалы – для гнезд.

Металлический коршун взрезает крылом горизонт
Неуклонно и быстро – размеренным взмахом ножа,
И, ловя на себе его тень, заворочался Понт
Сонным зверем, почуяв, что рядом крадется чужак.

Понт не любит чужих и, вскипая, терзает суда,
Но кругом тишина, у нее металлический вкус.
И скользящую тень от себя отторгает вода
Мертвой зыби ознобом, тошнотным скопленьем медуз.

Подзорная труба

М. М.

В подзорную трубу над гладью черепичной
В разбитое стекло чердачного окна
Смотри, смотри, замри, – такой у нас обычай —
В стекающий закат тоску запеленав.
Запеленав ее и дальше пеленая,
Качая на руках, опутав рукавом,
В подзорную трубу смотри-замри у края,
За тесный горизонт расширив окоем.
Подзорная труба, дистанция и зоркость,
Подальше от себя, и, локоть отведя,
Глаза не отводи от жизни бренной, горькой,
От сонных кораблей за шторами дождя.
От листопадов лет, кружащих парашютом
Над блеском мокрых крыш, над лунной мостовой,
От этих вечных бухт, куда текут минуты,
С собой неся поток просодии живой.
Подзорная труба свернула время в трубку,
К груди приблизив так, что пульс эпох в ушах.
Смотри в нее, смотри! Знай, созерцанье хрупко,
И не спугни себя, испуганно дыша.
И если речи нет, молчи – молчанье лечит,
Поется – не взыщи, что ткань стиха груба
И горше прежних строк, иди ему навстречу,
Пока в твоих руках подзорная труба.

Обезьянья баллада

В огромных скругленных окнах уже золотился вечер,
Закатом над бухтой соткан и зыбью морской подсвечен.

Жара теряла на трапах тягучие капли сока
И с ветром соленый запах вливался в проемы окон.

На улочках перевитых дремала древняя память,
Был город ею пропитан насквозь ночными часами.

А там, где в тиши рассветной с причала слышались склянки, —
В окошке стояла клетка с тропической обезьянкой.

И мимо толпы прохожих по тающему асфальту
Брели на жаре, – но все же ее обезьянье сальто

Притягивало их взгляды, смешком освежая лица,
К запущенному фасаду, к окну, где она томится.

И вроде бы отвечала она не в лад и глумливо
На смех внезапным оскалом, но были глаза-оливы,