Стрела времени

Мамин прислушался. Тишина.

– Вот дурья башка. Ты что молчишь-то? Слышу же, сопишь за дверью.

На самом деле за дверью, конечно, никто не сопел. Это Мамин выдумал, чтобы спровоцировать часового. А если бы и сопел, вряд ли арестованный мог это услышать. В 19-ом веке умели делать хорошие казематы, огнеупорные и шумоизоляционные.

За дверью по-прежнему молчали.

– Послушай, парень, – Мамин перешел на спокойный голос. – Я действительно попал сюда из будущего. Не важно, веришь ты мне или нет. Я знаю, что началась большая, кровопролитная война. Знаю, как она будет протекать и чем закончится. Я помню основные сражения и стратегические планы гитлеровцев. Все это – бесценная информация для командования. Меня арестовали, потому что не поверили в начало войны. Ты же сам видишь, я не выдумал. Только представь, как мы сможем помочь нашей Родине, если ты доставишь меня к месту, где я смог бы передать сведения, куда положено. А потом хоть снова в тюрьму.

Мамин прислушался, пытаясь всеми чувствами повлиять на решение солдата. Через некоторое время Алексей удовлетворенно услышал, как за дверью отчетливо зашевелились.

– Хм. Мне не положено с вами разговаривать, – послышался мальчишеский голос.

– «Так», – протянул про себя Мамин. – «Уже что-то».

– Так ты и не разговаривай. Ты меня послушай. И отведи отсюда, от греха подальше. Серьезно тебе говорю, скоро здесь будут немцы.

– У меня приказ. Часовой обязан не отвлекаться от непрерывного и неослабного наблюдения. Охраняя арестованных, никого к ним не допускать и не выпускать их из помещения без личного приказания начальника караула, – отрапортовал голос из-за двери.

– Так вызови начальника караула? – попросил Алексей.

Часовой принял решение соответствовать уставу караульной службы, поэтому замолчал. Мамин, подождав немного, опустился на солому и прикрыл глаза.

– «Беда».

Снаружи, сначала далеко, потом все ближе и ближе стал нарастать звук голосов и выстрелов. Мамин старался прислушаться и понять, что происходит наверху. Часовой тоже смолк, прислушиваясь.

Внезапно, по бетонным ступеням каземата послышался топот. Потом прекратился. В темноте холодного сырого каземата стало тихо. Воздух как будто повис, время остановилось. Слышно было, как по подвалу гуляет ветер. Где-то капнула вода. Потом, глухой щелчок, свистящий звук и барабанная дробь скатывающегося по ступенькам каземата предмета.

– Граната, – закричал часовой за дверью.

Мамин отпрянул от металлической двери. Раздался взрыв.

***

Поярков со своим отделением Ваффен СС шел по территории укрепрайона, только что захваченного немцами. Диверсионная группа смогла под видом отступивших от границы частей проникнуть в штаб 18 ОПАБа и ликвидировать командование. Дезорганизованные солдаты стали легкой добычей моторизованного полка, прокатившегося здесь железным катком.

Поярков не мог покинуть вражеское отделение. Во-первых, это соответствовало его задаче – попасть на территорию Бреста. Пусть и окольным путем, но сбор взвода назначен у железнодорожного вокзала в Бресте. Во-вторых, он надеялся обнаружить следы Мамина, который как раз и должен оказаться в 18 ОПАБе. Наконец, его интересовала цель, ради которой он отправил лучшего друга в пекло войны.

Поярков, прошедший хорошую подготовку в ГРУ, мог бы с легкостью уничтожить приданное ему в подчинение отделение по дороге к ОПАБу. Но это не входило в го планы сейчас. Пока отделение ведет его к цели, он будет плыть по течению. Когда отделение СС станет поперек его пути, он решит эту проблему. Опытный спецназовец, он хладнокровно выжидал удобного момента. Одна мысль не давала покоя. Где Мамин. Без него операция под угрозой срыва. Сложность в том, что Мамин действует вслепую. Там, в кафе DEL MAR, задавая вопрос Мамину о путешествии, Пояркова не интересовал ответ. Все уже было решено. С момента последнего рапорта Марии Куделиной, которая познакомилась с «объектом» за неделю до встречи Санчеса и Лемыча, решение было принято. Мамина согласовали на путешествие. Секретный пакт к договору 1918 года – не более, чем легенда! Пустышка! Основное задание у Пояркова другое. А Мамин, единственный, кто может его привести к цели. Только Мамин об этом не знает. Поярков надеялся найти следы Лемыча здесь.

– Клюзенер, – окликнул Пояркова Хуммельс. – Слева казарменные казематы.

С этими словами роттенфюрер рукой указал на вход в подвальное помещение. На перепаханной снарядами земле догорали остатки деревянный построек, укрытий и остовы транспорта. Вокруг в неестественных позах лежали искореженные тела, многие лишенные частей тела. У входа в каземат стоял бетонный столб с выбитой надписью «1877». Удивительно, как он устоял в том аду, который здесь творился.

Двое эсесовцев подошли к столбу и принялись его подкапывать, чтобы свалить. Арийцам мозолил глаза этот безмолвный истукан, напоминавший о силе русского духа и силе русского оружия. Поярков понял, что не в состоянии допустить это надругательство.

– Прекратите, Ваак, – крикнул он по-немецки. – Возьмите Кирхе, и осмотрите каземат.

Ваак с неудовольствием бросил затею и побежал к входу. Кратко заглянул в темную пустоту, вытащил из-за пояса гранату М-24, отвинтил предохранительную крышку. Из полости деревянной ручки выпал ролик на шнуре. Ваак жестом показал Кирхе, чтобы тот спустился на один пролет вниз. Потом последовал за ним. Остальная группа вместе с Клюзенером расположилась у входа.

На пролете Ваак и Кирхе встали справа и слева от входа, за кирпичной стеной в метр шириной. Автоматы MP-40 были наизготовку. Кирхе подал знак, что внизу кто-то есть. Ваак дернул ролик вниз, отсчитал две секунды и бросил гранату в зияющую дыру дверного проема. «Толкушка» с грохотом покатилась по ступеням вниз, отбивая чечетку своей деревянной ручкой.

Раздался взрыв. Из дверного проема повалил густой дым. В воздухе запахло порохом и аммиачной селитрой. Бойцы дали дыму немного рассеяться, после чего, от пояса разом из двух автоматов прочесали чернеющую пустоту.

Через несколько минут у входа в крепостной вал лежали двое красноармейцев. Они лежали ничком. У обоих были изорваны гимнастерки, лица и руки закопчены от дыма и пыли. В петлицах одного темнела капитанская шпала, на другой петлице шпалы не было. Звание второго невозможно было понять, поскольку гимнастерка его сильно обгорела. Красноармейцы были живы.

– Какие будут приказания, герр Клюзенер? – обратился к Пояркову Хуммельс, намекая на судьбу красноармейцев.

Унтерштурмфюрер не нашелся, что ответить.

– Аааа, – застонал красноармеец без звания.

– У этого перебиты ноги,– Ваак указал на изодранные остатки ботинок, из который мясом торчали ошметки плоти. – Он перед взрывом успел впрыгнуть в печное отверстие в фасадной стене. Только ноги снаружи остались. Прикажете расстрелять?

Поярков понимал, что сейчас он этим двум несчастным в форме Красной Армии ничем помочь не сможет. Итог разговора с командиром разведгруппы Вааком очевиден.

Не то, чтобы полковник ФСБ был сентиментальным. Это было не так. Поярков с курсантских времен слыл человеком прагматичным и сухим. Личный интерес, или, скажем, долг занимали первостепенное значение в споре с чувствами и состраданием. Он, конечно, не был лишенным человеческих качеств. Как говорится, ничто человеческое ему было не чуждо, но в нужный момент, Поярков всегда выбирал логику трезвого ума, а не голос сердца. Он и сейчас мог с холодным расчетом (не провалиться) отдать приказ о расстреле красноармейцев. Но что-то его останавливало.

Из каземата выбрался Кирхе.

– Герр унтерштурмфюрер, в подвале была командирская планшетка, – Кирхе передал Пояркову найденное. Тот осмотрел содержимое. Планшетка сильно обгорела, но внутренности сохранились. Он вынул свернутый вчетверо платок, развернул и в его руках оказались два странных предмета. Оплавленный сургуч и черно-белая фотография девушки.

– Мммм, – продолжал мучиться красноармеец без звания.

– Scheisse (дерьмо), – скрежетнул зубами Ваак, будто стон раненого доставлял ему самому страдания, и нажал на спусковой крючок автомата.

Раздалась короткая очередь и русский солдат затих.

Это произошло так внезапно, что Поярков вздрогнул.

– Ваак, твою мать!

От выстрелов очнулся капитан с одной шпалой в петлице. Он попытался подняться. Но смог встать только на четвереньки. После некоторых усилий Мамин (а это был он) сел на согнутые ноги и обхватил голову руками. Его закопченное лицо было малоузнаваемым. Из носа и левого уха вытекали узкие полоски крови.

Внутри головы Алексей ощущал мутящее до тошноты хаотичное движение. Как будто железный обруч сжимал мозг, а изнутри обруча бил царь-колокол. Взрыв – было последнее, что он услышал. Почувствовал толчок взрывной волны, удар о стену и все. Тишина. Как его волокли по кирпичным ступеням и бездыханного бросили на траву, Алексей тоже не помнил. Сначала он очнулся от доносящихся справа стонов, потом автоматная очередь окончательно привела его в чувство. Левая же сторона была для него безмолвной. Из-за повреждения барабанных перепонок левого уха был нарушен слух. Мамин мотнул головой вправо и увидел своего часового. Это был парнишка лет восемнадцати, худой, несуразный, детский. Он лежал на животе, нелепо раскинув руки, будто хотел обнять землю. Его ноги по колено были иссечены осколками гранаты. Зрелище было ужасным. Осколки буквально разорвали мышечные ткани, обнажив местами кость. Мамина замутило и он отвернулся.

Поярков продолжал вглядываться в фото. Он поправил автомат и медлил. На капитана полковник не смотрел.

Группа эсесовцев стояла полукругом, в центре которого был теперь только один живой раненый красноармеец. Потом один из штурмовиков подошел к Мамину и с хохотом пнул сапогом в спину капитана. Он удара Алексей рухнул лицом в траву под диких хохот гитлеровцев.

– Майерс, – прикрикнул Поярков.

– Проверьте, Ваак. У капитана должны быть документы, – распорядился унтерштурмфюрер.

Ваак подошел и рывком перевернул Мамина. Из груди капитана раздался хрип, а правая рука безжизненно упала на траву.

– У него ничего нет. Что не удивительно. Капитана мы обнаружили за стальной дверью. Там у русских, по-видимому, была тюрьма, – сказал Ваак.