Стрела времени

В этот день немцы уже не пытались войти в подвалы и лишь два или три раза через рупоры обращались к осаждённым с призывом сдаться в плен и выжидали, надеясь, что обстановка заставит советских бойцов сложить оружие. А обстановка и в самом деле становилась критической.

Как ни зорко стрелки сторожили окна, все же гитлеровским солдатам удавалось иногда незаметно подобраться сбоку и забросить гранату то в одно, то в другое помещение. Гранаты рвались в толпе пассажиров, убивали, ранили детей, женщин, и каждый раз при этом возникала такая паника, что командиры лишь с большим трудом наводили порядок. Да и кормить эти сотни людей было нечем – маленький склад вокзального буфета, находившийся здесь, наполовину растащили, прежде чем его успели взять под охрану и перенести продукты с помощью Мамина и Пояркова. Впрочем, все равно для такой массы народа продуктов не хватило бы даже на день.

Телефонист беспрестанно пытался выйти на связь с крепостью. Мамина и Пояркова держали тут же неподалеку, под присмотром. Санчес переоделся в гимнастерку рядового, убитого еще днем.

– Павел Петрович, есть хорошая новость, – обратился к Басневу Стебунцов. – Наши бойцы обнаружили под потолком подвала колено водопроводной трубы. Сломали его. Теперь у нас появилась питьевая вода.

– Добро. Не забудьте про Воробьева, поделитесь, – похвалил ефрейтора Баснев.

Стебунцов с тоской посмотрел на Мамина. Он пулей летел на доклад к Басневу ровно затем, чтобы посмотреть на капитана, с которым его, как ему казалось, так много связывает. Ефрейтору не терпелось рассказать Мамину про Лизу и Славку, которые сидели рядом, через бетонную стенку, про интенданта Пилипенко, спасшего летчика, который тоже был здесь, только занимался раненными, у него обнаружился большой опыт и сноровка в извлечении пуль и осколков. Но, взглянув на старшину, Стебунцов не решился пока подходить к проверяемым лицам. И Мамин с Поярковым вновь остались предоставленными самим себе.

– Как мы выбираться отсюда будем. У тебя план-то есть? – спросил Мамин.

– Есть. В царские времена из подвалов был прорыт ход к Волынскому форту Брестской крепости. По одной из труб мы можем туда выйти, – пояснил Санчес.

– И что? Мы выйдем к Брестской крепости. А оттуда как? – изумился такому плану Мамин.

– Прорываться будем. А ты что хотел. Ты на войне или где? – улыбнулся Поярков.

– А ты чего такой веселый, Санчес? Прорываться из самой крепости – вариант не спасительный.

– Ладно, не ссы, Лемыч. В крепость мы не пойдем. Там свороток есть. Выйдем прямо к Бугу. Плавать-то умеешь?

– Умею. Так, надо всех вывести.

– Э, нет. Ты забыл, что я говорил тебе. Не нужно вмешиваться в ход истории – это раз. Вокзал притягивает силы противника – это два. Толпой в две тысячи человек нам не выбраться – это три. Не мудри, Лемыч. Помни, у нас задание. Выполняем и домой . Это не наше время.

– Это у тебя задание, Санчес. Я тут поневоле. Как домой возвращаться-то знаешь? – с надеждой спросил Мамин.

– Знаю. Поспи малехо. До подтверждения твоей личности мы отсюда все равно не уйдем. Так, что нам здесь куковать еще. Набирайся сил, – Санчес устало откинул голову к пористому, отдающему прохладой и сыростью, бетону, и закрыл глаза.

– «Железные нервы все-таки у человека», – подумал Мамин.

От усталости и голода его самого клонило ко сну, и хотя он был уверен, что уснуть не сможет, не заметил, как задремал. Засыпая, Алексей подумал о Маше и с бессильной яростью представил себе, что теперь, когда он попал в другое время, и не знает, как вернуться, он, может быть, никогда ее больше не увидит и даже ничего не узнает о ней. Во всяком случае, до тех пор, пока все не переменится самым крутым образом. Таким же крутым, как начало его путешествия.

Сначала ему приснился Летний сад, по которому шла Маша, одетая почему-то в военную форму, с погонами Следственного комитета; потом приснилось додже, как вошел сенсей Со Ден Гун, почему-то с лицом Гитлера и голосом Санчеса сказал: «Бей комиссара, политрука, рожа просит кирпича». Мамин полез в кобуру, но нагана на боку не было.

Он проснулся оттого, что кто-то грубо толкнул его. Над ним стоял сержант авиации, в руках он держал наган, наставленный на Мамина.

– Подъем, товарищ капитан.

Мамин встал, поправил изорванную гимнастерку. Потрогал новую петлицу, сделанную Шиховым.

– Давайте, туда, – сержант указал направление.

– Опять, – удивился Алексей, но подчинился. Пояркова на месте не было.

Из-за отсутствия освещения пробираться по подвалу возможно было только наощупь. Вдоль стен, под светом, пробивающимся с улицы через толстое стекло в узких подвальных окнах, были видны тени красноармейцев, женщин, детей. Кто-то лежал, кто-то сидел, кто-то стоял. Вид у всех был измученный и удрученный. Большинство из них имели ранения. Пахло сыростью, кровью, мочой и экскрементами. Сверху глухо доносились звуки стрельбы и взрывов.

Среди живой массы людей Алексей заметил одну женщину, как он потом узнал, ее звали Надя. До войны она работала следователем Брестской прокуратуры, а оказавшись, случайно, в первые часы войны на вокзале она взяла на себя уход за ранеными, как ни трудна была такая задача в этих тяжких условиях. Не было ни медикаментов, ни бинтов. Смекалистый летчик, который был теперь рядом с ней, обратился к пассажирам, втиснутым в подвалы. У многих были свои чемоданы. Там нашлось бельё, которое и пустили на бинты. Сейчас эта сухенькая женщина Надя тенью ходила от одного к другому и делала перевязки, а молодой летчик, в основном, брался за тяжело раненных и безнадежных, очищая раны и извлекая осколки.

Мамина втолкнули в приоткрытую дверь. За ней оказалось небольшое пять на пять метров помещение, без окон. Справа в стене виднелось вентиляционное отверстие. На бетонном полу стоял стол, принесенный из буфета и несколько табуретов. В комнате уже находились Баснев, Шимченко, Шихов и Санчес. Последний сидел на табурете посреди комнаты.

– У меня нет времени разводить турусы на колесах, – выговаривал Баснев Санчесу.

Увидев вошедших, старшина обратился к Мамину:

– Признаю, удивили письмом. В ОПАБе шустрее разобрались. Ну, да ладно. Так кто вы?

Мамин понял, что связаться с крепостью удалось. Удалось, видимо, поговорить с полковником Козырем. Что ж, по крайней мере, он жив. Это обрадовало.

– Я тот, кем представился, – Мамин не стал пояснять.

– Человек из будущего? Вы хотите, чтобы я поверил в эту ахинею?

– Я могу это доказать.

– Сильно. Как?

– Ответами на вопросы. Что вы хотите знать о будущем? Задавайте, я отвечу.

– А как я проверю?

Мамин пожал плечами.

– Хорошо. Первое, как вы оказались здесь?

Алексей взглянул на Санчеса. Тот сидел с невозмутимым видом, будто происходящее к нему не относилось. На взгляд Мамина Санчес молча кивнул, мол, расскажи, раз просят. Алексей рассказал про встречу с Поярковым, обед в кафе, путешествие.

– В письме вы указали точное время начала войны. Допустим, знали это. Развитие событий в ближайшие дни.

– Гарнизон крепости обречен. Будут предприняты попытки прорыва, небольшой части удастся выйти. Но делать прорыв нужно будущей ночью. Чем дальше, тем плотнее кольцо. Сейчас крепость более чем на сотню километров в тылу у немцев. Авиация бомбит все крупные города Украины, Белоруссии, Прибалтики. Через несколько дней, гитлеровцы будут у стен Минска.

– Иными словами, Красная Армия отступает? Бежит от врага? Все, как в агитках, – усмехнулся Баснев.

– Этого я не говорил. Мы знаем, что в первые дни войны и после советская армия явит немыслимые образцы доблести и мужества. Славой покроет русское оружие подвиги простых солдат. Но Армия отступает, это так. Будет отступать до Москвы. И только в ноябре 1941 года будет первое крупное поражение фашистов. Под Москвой.

Шимченко вскочил.

– Конвой, – обратился он к двум солдатам, стоявшим у входа. – Выводите его в коридор. Немца тоже.

Мамина и Пояркова повели дальше по коридору. Скоро они подошли к небольшому углублению. Оно имело полукруг, посередине два бетонных прямоугольных столба.

– К стене, – скомандовал Шимченко.

Мамин и Поярков встали к стене спиной, вплотную друг к другу.

– Именем советского народа, за проявленные трусость и предательство приговариваются к высшей мере социальной справедливости – расстрелу, – громогласно отчеканил Шимченко.