Стрела времени

От бетонных стен повеяло могильным духом. Мамина прошиб пот. Солдаты выстроились в шеренгу напротив. Алексей не мог поверить в происходящее. Снова, как вчера днем, его охватил ужас от понимания, что сейчас все оборвется. Он потерял надежду, считая, что один в прошлом, но встретил Санчеса; ждал бомбы, но ее удалось избежать; забрезжил свет, появилась возможность вернуться и вот тебе. Стенка.

– «Коридоры кончаются стенкой, и кончил стенкой, кажется», – вспомнил Мамин стихи Высоцкого. Он задышал учащенно, в последние секунды жизни пытаясь больше вдохов сделать, и никак не могли надышаться.

– «Не может быть. Как же так? Вот так оборвется моя жизнь? В глухом подвале Брестского вокзала. Даже тел не найдут».

Мамин приготовился что-то сказать, попытаться изменить ситуацию. В этот момент он взглянул на Санчеса. Тот стоял совершенно спокойным. Как у него это получается. Алексей устыдился своего малодушия и промолчал.

Солдаты неторопливо подняли винтовки. Привычным движением дослали патрон в патронник. Лязг затвора. Все готово к казни.

Мамин вдруг ощутил себя необъяснимо большим в стенах этого каземата. Бледнеющий в тусклом освещения подземелья металл ствола и черная зияющая дыра дульного среза глядели в грудь капитану. Мамин из большого превращался в огромного, занимая все пространство подвала. Теперь конвоир, казалось, куда бы ни стрелял, попадет в него.

Под гимнастеркой Алексей чувствовал точку, которая расходилась кругами, виток за витком, как бы вырисовывая цель. И в эту секунду его из леденящего ужаса бросило в невыносимый приступ злобы. Как будто, тот парень, с винтовкой наперевес, был единственным виновником его, Мамина, несчастий. Как будто, по его злой воле случились все то, что случилось.

Лейтенант Шимченко поднял руку.

– Предлагаю вам признанием спасти свои жизни. Даю слово, сообщите обстоятельства предательства, оставим вас в живых. Пойдете под трибунал. Будете продолжать упрямиться – кончим сейчас. Ну…

Мамин взглянул снова на Санчеса. Тот стоял с презрительной улыбкой.

– Пли…

***

23 июня 1941 года, железнодорожный вокзал г. Бреста, утро.

Лейтенант 291 артиллерийского дивизиона Николай Иванович Шимченко приехал в Брест вечером 21 июня 1941 года. Он направлялся в свою часть и остановился на вокзале из-за проблем с транспортом.

Это был обычный деревенский парень с Полтавщины. С семьей переехал в г. Грозный. Отучился после срочной службы в военном училище и был направлен под Брест молодым лейтенантом. Желтая копна волос, непослушно выбивающихся из-под фуражки, мешковато спадающая гимнастерка на чрезмерно худом теле, большие серые близко посаженные глаза и длиннющие пальцы пианиста – таким предстал Шимченко утром 22 июня.

Утром осаждённым предъявили ультиматум – в течение получаса сложить оружие, иначе будут применены «крайние меры». Убедившись, что этот ультиматум не принят, немцы начали действовать. Сверху, из вокзального зала, сапёры пробили отверстие в один из отсеков подвала. Через дыру туда вылили несколько вёдер бензина и следом бросили гранаты. Отсек был охвачен огнём. К несчастью, это оказалось помещение импровизированного продуктового склада, куда были снесены все взятые в буфете продукты. Защитникам подвалов грозила опасность остаться без пищи. Все, кто мог, бросились спасать продукты. Но вынести успели только несколько ящиков с печеньем и карамелью – всё остальное сгорело. С трудом удалось остановить и распространение пожара в сторону отсеков, занятых гарнизоном. Огонь пошёл в другую сторону – к вокзальному ресторану. Немцы спохватились – пламя грозило всему зданию вокзала. К перрону срочно пригнали паровозы и из шланга принялись заливать огонь. А гарнизон подвала продолжал держаться. Новые попытки проникнуть вниз не дали результатов. Теперь против входной двери осаждённые под руководством неутомимого Баснева устроили баррикаду из мешков с сахаром. Укрываясь за ней, бойцы встречали залпом каждого, кто открывал дверь.

У всех окон по-прежнему дежурили стрелки, подстерегая зазевавшихся гитлеровцев. Огонь из подвалов мешал немцам – они торопились наладить движение поездов через Брест. Сапёры получили приказ закрыть эти окна снаружи. Окна находились не в стене: отверстия площадью около одного квадратного метра были вырезаны в перроне рядом со стеной здания вокзала и закрыты стеклянной плиткой. Свет попадал в подвал по наклонной. Из–за такого устройства окон защитники отстреливались из глубины подвалов, не давая противнику проникнуть внутрь. Немцам приходилось подкрадываться к каждому окну сбоку и стараться неожиданно прикрыть чем-нибудь оконную амбразуру. Иногда это не удавалось сделать сразу и бесшумно. Тогда из окна вылетала граната – сапёры всё время несли потери. В конце концов, им удалось заложить все окна толстыми листами железа, шпалами и рельсами. Но стрелки ухитрялись отыскивать какие-то щели или пробивали рядом маленькие амбразуры и продолжали стрелять, хотя, конечно, уже с меньшим успехом; немцы теперь могли вести восстановительные работы.

Жизнь осажденных текла мучительно и тягуче. Время стало вдруг невыносимо долгим, превратившись в бесконечность. От этого сводившего с ума чувства спасались, как могли. То тут, то там можно было услышать разговоры про политику и международные отношения, про ошибки и промахи, про веру в спасение Красной Армией. Слухи о событиях на вокзале растекались по подвалу вместе с предрассветным туманом.

Один из 30 сотрудников линейного отделения милиции, которые в ту ночь на 22 июня 1941 года находились на службе, рядовой Кулеша, обливаясь потом от нестерпимой жары, рассказывал рядом сидящим детям, пытаясь рассказом отвлечь их:

– Уже на дежурстве ко мне подошла группа пограничников, в ней было человек 30, они приказали отправить их служебным поездом в Высокое и показали документы. Мне сразу что-то в их поведении показалось подозрительным. Я незаметно проследил за ними, – вкрадчиво зашептал Кулеша и ребятня притихла. – И… услышал немецкую речь.

– А что потом? – таким же вкрадчивым голосом спросил один из ребят.

– После этого, я доложил дежурному, как полагается, – назидательно сказал Кулеша.

– Так это фашисты были? Поймали их?

– Конечно поймали, всех, – соврал Кулеша, потому что на самом деле дежурный махнул рукой, сказав, что рядовому причудилось.

А пограничников отправили в Высокое, где те и совершили диверсию.

В другом углу женщина лет сорока щебетала:

– В два часа ночи начальнику линейного отдела милиции Брест-Литовской железной дороги позвонили из оперативного пункта милиции на станции Ивацевичи. Звонивший доложил, что в районе станции Береза-Картузская неизвестный самолет обстрелял состав пассажирского поезда, который следовал в Брест из Москвы. Среди пассажиров поезда есть жертвы.

Слушавшие ее женщины заохали. Две перекрестились.

– А еще из станции Жабинка сообщили, что связь с Брестом прервана, не работают телеграф и телефон.

Командиры бдительно следили, чтобы слухами не культивировались пораженческие настроения и, как могли, пресекали. Но где там уследишь в двухтысячной толпе на тысяче квадратных метрах в полной темноте.

***

Вместо выстрелов раздались щелчки. Через несколько минут Мамин, Поярков, Баснев и Шимченко сидели за столом вместе. Старшина объяснил, что ему удалось связаться с крепостью. Перекинуться словами с полковником Козырем. Полковник не то, чтобы поверил в перемещение из будущего, но отрицать точность предсказаний было невозможно. Поэтому разбирательства оставлены на потом. Одно ясно точно – Мамин и Поярков не предатели. Эксперимент с мнимым расстрелом – придумка Шимченко. Баснев пошел на это нехотя, но объяснил так:

– Важно, чтобы доверие было абсолютным. Нам здесь спиной к спине стоять. Николай не мог поверить до конца, сомневался. Теперь – другое дело. А когда меж своих все понятно, это же…другое дело, – повторил Баснев.

Где документы, который упомянул Мамин в письме, Козырь не знал. Ну, да это обстоятельство, в свете «расстрела», Мамина не очень сейчас интересовало. Во- первых, Санчес был рядом, а это повышало шансы на возвращение от нуля до девяноста девяти; во-вторых, у него самого было мнение, что документы если и существуют, то могут находиться в обкоме.

Баснев спросил, что будет с вокзалом. Мамин честно ответил, что не знает. Этот эпизод битвы за Брест ему не встречался. Поярков, который по мнению Алексея, мог знать, отмолчался. Вообще, Санчес совершенно не изменил своего поведения и демонстрацию отношения к защитникам. Когда они его подозревали и расстреливали, он держался отчужденно и даже надменно. Теперь, когда они готовы были его принять, как своего, он оставался на том же расстоянии. На импровизированном совещании решили, что Мамин с Поярковым вдвоем будут прорываться при первой возможности. Ближайшая из них, как сказал Поярков, сегодня ночью.

Последовал новый ультиматум врага. Теперь гитлеровцы угрожали защитникам подвалов газами. Противогазов было всего несколько штук, поэтому Баснев приказал всем держать при себе платки или любой другой материал, смоченный в воде. Приоткрывая заложенные окна, гитлеровские солдаты начали бросать в подвалы бомбы со слезоточивым газом и химические гранаты. Едкий газовый туман заволок подвальные отсеки. Люди кашляли, задыхались, нестерпимо резало глаза. Газовая атака длилась несколько часов. К счастью, погибли при этом немногие. Газ, видимо, находил какие-то выходы наружу, и концентрация его постепенно уменьшалась. Мало-помалу воздух очистился.

Положение осаждённых становилось все более тяжёлым. Но основная беда пришла не оттуда, откуда ее ждали.

Подвал – замкнутое пространство. Не хватало места даже, чтобы все могли лечь. Спертый, удушливый от недостатка кислорода, воздух после газовой атаки стал нестерпим. Горсточка военных с винтовками и гранатами, то и дело стрелявших из окон, держалась мужественно, без колебаний выполняя свой долг, свою боевую задачу. Этот подвал стал их боевым рубежом, и они были готовы стоять тут насмерть. Но большая часть «жителей подвала» не имела присяги, и их запас прочности оказался гораздо ниже, чем у военных.

Чтобы оборона была крепкой, ей необходим крепкий тыл. А тыл подземного гарнизона отнюдь не способствовал укреплению обороны подвала. Все эти растерянные, охваченные тревогой люди, подверженные панике женщины, голодные, плачущие ребятишки создавали атмосферу крайней нервозности, невольно угнетавшую бойцов. Исправить эту ситуация не мог даже решительный Баснев.

Но он попытался. На 17.00 был объявлен митинг. В самом большом помещении подвала собрались все, кто мог двигаться. Были также подростки и дети. Стол накрыли появившейся красной материей, на рукавах у многих были красные повязки.

С речью выступил сам Баснев. Твердым, но медленным от еле сдерживаемого кашля, низким голосом старшина сказал, что сдаваться никто не собирается; что в Брестской крепости также идет сражение и голос сражающейся крепости зовет их к борьбе, подбадривает, укрепляет их волю и упорство; что есть надежда на то, что вот-вот с востока подойдут наши войска и снова отбросят врага за Буг, за линию границы; что. защитники вокзала заставляют немецкое командование держать на станции отряд солдат.

Несмотря на то, что говорил Баснев тихо, к концу речи, и он охрип.

Вечером 23 июня в некоторых частях подвала гулко разлеталось эхо взрывов. Немцы методично забрасывали гранаты в окна. Безопасных мест в подвале было немного. Только в глубине помещений, где не было окон. По коридору пройти в полной уверенности, что не попадешь под осколки, было нельзя. В любой момент из любого отверстия могла прилететь пуля и скатиться под ноги граната. Люди настолько привыкли находиться в постоянной опасности, что на очередной взрыв не обращали особого внимания.

Стебунцов повел Мамина и Пояркова к Лизе. Девушку тоже переодели в красноармейскую форму, взамен испорченного платья. Лиза сидела вместе со Славкой, которому от Семена перепал сухарик. Ефрейтор также позаботился и добыл для них охапку соломы. Вообще, Мамин отметил, что со времени их расставания молодые люди стали ближе друг другу. Поярков внимательно выслушал злоключения Кухарчиков.

Во время разговора с ним подошел молодой человек в летной форме. Он был анерексично худ и бледен. Тонкими хирургическими пальцами летчик так стиснул руку Мамина, что тот чуть не вскрикнул. В этом тщедушном теле непонятно как жизнь держалась, но силой он обладал чудовищной.

– Бертов Самсон Пантелеевич, – представился летчик.

Это был спасенный Пилипенко летчик. На голове его еще оставались бинты. Летчик подсел к Славке и подал тому что-то съестное.

– Чо, вы мянэ як малого, – обиделся Славка, но печенье взял.

– Ешь, ешь. Тебе силы понадобятся скоро, – летчик погладил Славку по голове.

У Самсона голос был тихий, вкрадчивый, елейный. Тембр приятный. Но Мамина почему-то бросало в холод от этого голоса. Он как будто открывал своими звуками бездну чего-то темного и ужасного.