Сомнамбула

Догадка была настолько неожиданной, насколько обидной.

– И вам донесли? – с некоторым оттенком ревности спросил Бурцов.

– Происшествия в разных участках города. Значит, были вызваны разные доктора. При этом общая информация собралась в одних руках. Больница Св. Николая Чудотворца о своих пациентах не распространяется. А вот Общество как раз собирает подобные случаи и публикует популярные отчеты без фамилий. Осталось предположить, что вы лично знакомы с кем-то из его членов.

Бурцову оставалось признаться:

– Под большим секретом мне рассказал Николай Петрович Вагнер, председатель Общества.

– Это тот Вагнер, что вместе с Аксаковым считается столпом русского спиритизма?

– Зря иронизируете, Родион Георгиевич… Да, это он… Теперь занимается сложными вопросами психологии.

– Не удивлен. Психология не далеко ушла от спиритизма.

– Тем не менее факты имеются, – резко ответил Бурцов, чтобы исправить течение разговора. – Господин Вагнер был удивлен частотой случаев, их схожестью, внезапным началом и стремительным завершением.

– Он лично опрашивал господ начудивших?

Бурцов коротко кивнул.

– И выразил опасения: ни с чем подобным ему сталкиваться не приходилось.

– Осенью слабым головам особенно тяжело, – сказал Ванзаров.

– Нет, причина сезонных обострений исключена.

– Полагаете, эти случаи – результат действия machina terroris?

Александр Васильевич должен был признать, что общаться в Ванзаровым не слишком приятное занятие. Чем дальше, тем сильнее чувствуешь себя глупцом. Чтобы отогнать печальное открытие, Бурцов нахмурился.

– У вас найдутся иные объяснения?

Встав, Ванзаров спрятал руки за спиной.

– Господин Зволянский строго указал: дело не заведено – сыскной полиции соваться нечего. Не могу ослушаться приказа. – И он поклонился на прощание.

– Постойте! – вскрикнул Бурцов, видя, как чиновник сыска направляется к двери. – Так вы займетесь розыском машины страха?

– Прошу простить, Александр Васильевич, нельзя найти то, что отвергает логика.

Ванзаров крепко захлопнул за собой дверь.

Судебный следователь подошел к ящику телефонного аппарата, что висел сбоку от его стола, покрутил ручку и назвал в воронку амбушюра номер из трех цифр. Его быстро соединили.

– Он возьмется, – сказал Бурцов и, выслушав, ответил: – Да, я уверен в этом вполне…

8

Екатерининский канал

Веселый народец, что живет от Сенного рынка, промышляет кто чем может. Одни собирают в мясном ряду обрезки и кости, которые волокут на Никольский рынок, где ядреное месиво вываривают в больших чанах и разливают за копейку в миску с краюхой хлеба. Другие сгребают овощные очистки, листы капустные, хвосты морковки, луковую шелуху, гнилой картофель, все, что выбрасывают торговки, и продают ведрами в рестораны, где держат молочных поросят. Кто-то крадет помаленьку, что плохо лежит, пока не поймают и не побьют.

А есть ловкачи, что выуживают из канала вещицы, что в нем очутились. Ловля нехитрая: выстругивают длиннющую палку, цепляют на конец самовязаный сачок, идут себе по набережной, и давай шерудить по дну. Много чего находят. Порой золотое колечко с камушком, что с пальчика барышни упало и пропало. Но по большей части всякий мусор, которому тоже применение находится.

Семка, известный удильщик, вышел на свой промысел с голодухи. Третьего дня спустил в известном трактире[7 - Трактир с крепкими напитками.] Васильева Иоакима Емельяныча на Сенной все до копейки, есть совсем нечего. Вот и пришлось в самую мерзкую непогоду тащиться с сачком на канал. Идет он вдоль ограждения, но ничего не попадается. Сачок воду процеживает, ничего путного. Как вдруг что-то нашлось. Да такое, что «с месту не сдвинуть». Тут Семка затаился, чтобы другие товарищи не заметили: наверняка большая добыча выпала. Подождал, будто отдыхает на ледяном ветру. А тут у набережной как раз спуск к воде имелся, весь в граните, как раз невдалеке от Кокушкина моста.

Не отпуская палку, Семка сошел по ступенькам и давай к себе подтягивать. Добыча большая, тяжелая, идти не хочет. Но Семка умелый, приноровился и сдюжил. Из воды показался верх большого куля. Наверняка прачка обронила ворох одежды. Продать, так рубля два заработаешь.

Не замечая холода гранита – к холоду народ привычный, – Семка встал на колени, сунул руку в ледяную воду и вцепился в свою находку накрепко, чтобы не упустить, а как вцепился, так и другой рукой подхватил ее, и потащил, и дернул, и вытянул из воды.

– Это, что там такое? – раздался голос сверху.

Оглянулся Семка беспомощно. У спуска стоял городовой Ермыкин – принесла нелегкая… Семка хотел было оттолкнуть от себя, бросить в воду то, что повезло выловить, но руки не отпускали.

– Вона чё… – пробормотал он с виноватым видом.

А городовой уже спускался к нему, припечатывая подковами сапог гранит ступеней.

– Мать честная… Так это же плавунец…

Страшное слово прозвучало, и некуда было Семке от него спрятаться.

Так и держал улов…

9

Литейный проспект, 45

По проспекту шел гигант в расстегнутом пальто с желтым саквояжем, от которого шарахались дамы и лошади. Точнее, от облака, источаемого сигарильей, что плыло за ним. Запах был столь крепок, что ни октябрьский холод, ни ветер, ни морось не могли с ним справиться. Голубь, залетевший в облако, упал камнем и беспомощно бил крыльями по тротуару. Городовой, до которого долетела волна, хотел было прекратить безобразие и даже схватился за шашку, но, заметив, кто изволит баловаться сигаркой на свежем воздухе, отдал честь и пожелал доброго дня. Господин кивнул ему с высоты своего роста и величественно зашагал дальше. Вопли и стоны несчастных, попавших под новые волны дыма, он не замечал, принимая за уличный шум.

Настроение у него было отличное. И было от чего. Аполлон Григорьевич взял себе неприсутственный день[8 - Выходной.]. Вот такое у него случилось настроение. Отдавая криминалистике все дни, а если требовалось и ночи, что не были заняты актрисками, Лебедев решил, что и ломовой лошаденке требуется отдых. Захватив походный саквояж, с которым он никогда не расставался, великий криминалист покинул свою лабораторию на третьем этаже департамента полиции и отправился куда глаза глядят.

Его характера хватило бесцельно слоняться по улице ровно на пять минут. Свернув с Пантелеймоновской на Литейный проспект, Лебедеву потребовалась цель. Она нашлась довольно легко. Вспомнив, что недавно обидел хорошего, в сущности, человека, хоть немного свихнувшегося на спиритизме и фотографировании животного магнетизма, он направился прямиком к дому поблизости от Невского проспекта. Такие мелочи, как неприлично раннее время для визита, в расчет не брались вовсе…

…За последнее время доктор Погорельский пережил столько потрясений, столько утрат, что вера его в нужность дела, которому он отдавался целиком, сильно пошатнулась. Он смотрел на черно-белые снимки ладоней, из которых исходили иголочки наподобие морозных узоров, и думал, что неведомая сила, оставившая отпечаток, так и осталась загадкой. Да есть ли она вообще? Не обман ли, или того хуже, самообман – спиритизм и его проявления?

От тяжких мыслей Погорельский впал в хандру, что случается с жителем Петербурга гораздо чаще насморка. На звонок в дверь он лениво повернул голову: все приемы пациентов были отменены, никого не желал видеть. Позвонят и уйдут. Не принимает доктор, нет его.

Гость проявил упорство. Трезвонил так, будто собрался вырвать звонок с корнем. Чтобы отделаться от незваного посетителя, доктор прошлепал босыми ногами, в домашнем халате, к двери.

– Приема нет, уходите, – довольно грубо прокричал он, не отпирая замок.

– Отопритися-отворитися, месье Погорельский, к вам гонец прибыл, подарочек принес…

Голос был знаком. Меньше всего доктор желал видеть этого человека, поступившего с ним… да что уж тут скрывать: поступившего по-свински. С ним, его честью ученого и его изобретением. После такого руки ему подавать не следовало. Но, вместо того чтобы прокричать спиритическое проклятие на веки вечные и вернуться в кабинет, Погорельский открыл замок. А может, испугался, что гость вынесет плечом его не слишком крепкую дверь. С него станется.

– Что вам угодно? – спросил доктор, стоя на пороге и разглядывая цветущую усатую физиономию. Пахло от гостя чем-то изумительно мерзким.