Карельская сага. Роман о настоящей жизни

Кирилл рассудительно, по-взрослому, покачал головой: конечно, он почти ничего не понял, но не желал выглядеть ребенком и еще раз переспрашивать, особенно про пожарных, которых даже воспитательница в детском саду, показывая картинку через диапроектор, называла пожарниками. Конечно, мама в этом отношении для него была куда большим авторитетом, но всё же.

– А где мы будем жить?

– Найдем где, Кирюш, есть одно место.

– А почему мы не переехали обратно в комнату?

– Потому что эта комната, Кирюш, уже не наша. Нам взамен дали с тобой квартиру, а в той комнате, наверное, уже живут другие люди. Да и дом этот скоро снесут, Кирюш, – ответила Лена, поправляя спортивную шапку-петушок, заправляя под нее волосы.

Должно быть, в этой шапке и в зимнем пальто она смотрелась довольно нелепо, но другой подходящей теплой одежды у нее после пожара не осталось. Пожалуй, впервые за всё время, что прошло с момента переезда, казавшегося панацеей от всех трудностей и началом новой жизни, Лена вспомнила о прежнем пристанище. Холодная комната, маленькая кухня, одна на несколько семей, вечная суета вокруг газовых баллонов, заканчивавшихся в самый неподходящий момент, походы в дровяной сарай, закупка этих самых дров. Ругань с соседом, который развешивал на окне своей комнаты сушок и пригонял мух со всей округи. Страх провалиться вниз в уборной, где совсем покосились половицы, с лампочки в двадцать пять ватт свешивалась хлопьями паутина, а деревянное сооружение, лишь габаритами отдаленно напоминавшее унитаз, покачивалось и заставляло периодически хвататься за вбитый в стену длинный гвоздь, на котором обычно, проткнутая посредине, висела газета. Всё это показалось лишь забавными недоразумениями, не способными убить ощущение дома, стабильности, покоя.

– Мам, мне есть хочется, – недовольно пробурчал Кирилл, переводя взгляд на сетку с апельсинами. – Почисть пельсин.

– Не пельсин, а апельсин. Мы ведь недавно поели, – Лена с трудом отогнула манжет и посмотрела на часы. – Хотя уже давно, ты прав. Но всё равно потерпи. Я не буду чистить апельсин в электричке. Мы скоро приедем, доберемся на место, и почищу.

– Так куда мы едем, мам? – не унимался Кирилл, ерзая на жестком, обитом деревянными рейками сиденье электрички. – Мы к дяде Саше едем? Скажи, мам!

– Нет, не к дяде Саше, он в Полярных Зорях живет, Кирюш.

– Тогда куда?

– В деревню, Кирюш, там дом есть. То есть должен быть. Вот мы с тобой сейчас приедем и посмотрим, стоит еще дом или нет.

Кирилл нахмурился и пододвинулся поближе. С серьезным видом затворника он спросил:

– Мам, так ты этот дом видела? Он есть? Как же мы едем, а дома нет.

– Видела, конечно, видела, – Лена нагнулась и затянула потуже узел на одеяле, внутри которого был радиоприемник. – Видела, когда была постарше тебя. В этом доме жили мои бабушка и дедушка, родители моего папы, то есть твои прабабушка и прадедушка. Они давно сделались старенькими и умерли, прадедушку я даже не помню, знаю только, что он участвовал в войне, был в ополчении, ездил на танке, участвовал в обороне Сулажгоры. Помнишь, мы с тобой ходили туда, памятник смотрели?

– Помню! – грозно ответил Кирилл, хотя на самом деле ничего не помнил, точнее – не мог вспомнить с ходу: уж слишком много было впечатлений за два дня – от пожара, пожарной машины, ночевки в чужой квартире до покупки апельсинов и поездки на электричке.

Взглянув в окно, Лена уловила очертания знакомых пейзажей. Поворот электрички, ряд берез, болотце, вдалеке колхозный коровник – длинное приземистое здание из белого кирпича. Где-то там, в лесу, должна была быть старая железная вышка, с которой летом следили за лесными пожарами и колхозным стадом, которое от недосмотра забредало на просеку, ведущую к линии электропередач. Электричка прошла еще немного – и Лена увидела ту самую вышку, железную, покосившуюся. Ее сердце заколотилось: после вышки была остановка, а потом еще одна, конечная, на которой и следовало выходить.

– Так вот, прабабушкин дом я помню с тех пор, когда была там, это было давно, очень давно. Чуть постарше, чем ты, была. Прабабушка была уже старенькая-старенькая. У нее была коза, жутко сердитая. Бабушка поила меня козьим молоком, которое я не очень люблю.

– А меня заставляешь пить, – обиженно сказал Кирилл. – Это нечестно.

– Но я же тебя заставляю пить обычное, коровье, а оно совсем другое, – Лена посмотрела на торчавшую из сетки бутылку ряженки. – Так вот, с тех пор, как твоя прабабушка умерла, дом стоит закрытый. Давно стоит, уже пятнадцать лет, даже больше. Я когда перебирала наши документы, которые вынес Аркадий Ильич, нашла бумаги на дом. Вот и посмотрим, Кирюш, что от него осталось.

– А вдруг он тоже сгорел? – Кирилл посмотрел маме в глаза и понял, что спрашивать о таком не стоило: на глазах Лены выступили слезы, но она тут же вздохнула и улыбнулась.

– Кирюш, да о чем ты таком говоришь! Не сгорел он, а если и сгорело в нем, скажем, крыльцо или еще что-то, то починить проще, вокруг лес. Дома в деревне деревянные. Где досочка отвалилась или прогнила, там новую выстрогают и приколотят. Так, Кирюша, бери сверток, только не урони, и свою сумку бери, нам выходить.

Либо из-за того, что электричка была дневной, либо по причине удаленности станции сошли на ней только Кирилл с мамой и больше никто. Электричка дала гудок и тихо отошла на резервный путь, в тупик. Платформа, больше похожая на большущий подтаявший сугроб, чем на железнодорожную станцию, была пуста. Лена осматривалась по сторонам, вспоминая, куда идти, но, сколько ни силилась, окрестностей не узнавала.

– Подскажите, а на второе озеро как нам попасть? – спросила она у железнодорожника, спрыгнувшего из кабины электрички и курившего, постукивая носком башмака по колесам локомотива.

– Не знаю, там спросите, – он показал окурком в сторону деревянного домишки возле станции, оказавшегося местным магазином. – И не ходите по путям. С ребенком, а какой пример показываете!

Лена промолчала, хотя хотела заметить, что тыкать окурком неприлично. Продавщица посмотрела на вошедших Лену и Кирилла, на сетку с апельсинами и, присвистнув, пафосно произнесла:

– Городские пожаловали.

Из стоявшей на подоконнике старой радиолы, похрипывая, вырывался голос Валерия Леонтьева, сообщавшего о вере в неиссякаемые возможности прикрепления к спине крыльев и полета на дельтаплане.

– Подскажите нам, пожалуйста, как пройти на второе озеро, – осторожно попросила Лена, перекрикивая радиолу.

Кирилл молчал. Он смотрел то на маму, то на продавщицу и сжимал в руках сверток, чтобы не выронить его.

– Сразу поняла, не нашенские, – ухмыльнулась продавщица. – Только это вам долго плестись, там уж не живет давно никто.

– Как? – Лена удивилась не меньше Кирилла, который всё еще не мог поверить, что у них с мамой будет почти сказочный домик, заброшенный среди леса в деревушке и доставшийся от прабабушки. Это было неуловимо, неясно, волшебно, так, как не случается в реальности, где тесные холодные комнаты в гнилых деревянных бараках да квартиры в бетонных домах, в которых время от времени случаются пожары, сгорают вещи и игрушки, и ночевать приходится в соседских квартирах прямо на полу.

– А вот так, свету там нет, не провели, столбы через болото не стали тянуть. Это вы сейчас пройдете туда легко, а потом растает – и всё, ни пройти ни проехать. Почти все сюда перебрались еще лет десять назад, когда с перепою умер старый председатель колхоза, вскрылась недостача, и проверка шерстила вдоль и поперек. Оказалось, в документах деревня значится как электрифицированная. Тогда людям лес выделили под постройку, участки. Вы, значит, совсем не местные?

– Совсем, – призналась Лена.

– Может, ищете кого? Так все почти, считай, тут живут, в поселке, за вторым озером только… тьфу, глаза б мои не глядели.

– И всё же, куда идти?

Лену этот разговор насторожил: она начала припоминать, что в доме у бабушки не было ни холодильника, ни лампочек, вечером зажигали свечи, а всё молоко, полученное от козы, выпивали или пускали на нечто, напоминавшее творог. Теперь же всё вставало на свои места. Впрочем, ей было всё равно, живет кто-нибудь в той деревне или не живет, главное, чтобы дом был цел и в нем как-нибудь удалось обосноваться. Возвращаться назад, в город, решать вопрос с выгоревшей квартирой, с работой, на которую она благополучно не вышла, было выше ее сил.

– Мне, девушка, всё равно, кто там живет и какие сплетни по этому поводу распускают. Мне просто нужна помощь. Я давно тут не была и не помню, куда идти, честное слово.

Продавщица уставилась на Лену, видимо, стараясь понять, кому из местных она приходится родственницей, затем взглянула на Кирилла, странно улыбнулась, должно быть, решив, что какого-то нерадивого мужичка из колхоза ждет сюрприз с нежданно нагрянувшим былым увлечением, когда-то обрюхаченным, а затем покинутым.

– Сейчас выйдете, дорога будет направо. Пойдете и всё время направо, через два мостика пройдете, а там увидите.

Лена бросила «спасибо», уже повернувшись к выходу и ведя за капюшон Кирилла.

– Мам, а почему ты мне не рассказывала, что у меня была прабабушка?

– Кирюш, прабабушки были у всех. И прапрабабушки, и прапрапрабабушки. И прадедушки, и прапрадедушки, и пра-прапрадедушки. Ну и прочая родня.

– А они все жили при царе, да, мама?

– Да, жили. Ты лучше под ноги смотри.

– А потом пришли большевики и Владимир Ильич Ленин сверг царя! – гордо заявил Кирилл заученной в детском саду фразой.

– Вот видишь, ты и сам всё знаешь, – вздохнула Лена.

За городом оказалось гораздо холоднее. Ветер дул в лицо всё время, пока они шли по открытому пространству. Пахло талой водой. Ветер стих, когда дорога пошла лесом. В лесу совсем нетронутым лежал снег, закрывая собой маленькие деревца и зеленые пушистые елочки. Вдали покрикивала птица – гу-гу-гу. От ощущения одиночества и оторванности других охватили бы страх, щемящая никчемность, желание повернуть и выбраться обратно. Но Лена была настроена решительно. А Кириллу было просто любопытно. Он устал, промочил ноги и натер их валенками, которые стали уже малы и на которых ярко-красные галоши давным-давно протекали. Болели руки – сверток с приемником и небольшая сумка с немногочисленными уцелевшими игрушками взрослому показались бы легкой ношей, но он с ней еле справлялся. Правда, боялся признаться маме, что он устал, а ноша тяжелая. Ему поскорее хотелось взглянуть на тот самый домик. А вдруг их встретит прабабушка, вдруг она жива? И напоит козьим молоком. Вдруг только маме оно кажется невкусным, а на самом деле от него не оторваться? Кирилл уже сталкивался с таким: мама говорила, что плавленые сырки с паприкой гадость и их едят только плохие дяди, когда пьют пиво, а ему они безумно нравились, и каждый раз, когда приезжал дядя Саша, он украдкой просил его их купить. Конечно, Лена всё знала об их проделках, но делала вид, что не замечает, как Кирилл перемигивается с дядей Сашей и прячет за спиной обрывки фольги, в которую был завернут сырок.

IV

Они шли почти час. Лене уже казалось, что где-то по пути они свернули не туда: они прошли первый деревянный мостик, а второй никак не показывался. Наконец за поворотом они увидели и его. Внизу текла небольшая речушка. Лена вспомнила, как там, чуть дальше на поляне, паслась коза, а бабушка полоскала в речушке белье, ступая на два связанных между собой тяжелых бревна, заменявших помост. Сразу за деревьями показалась деревушка – с десяток домов, лишь один из которых, судя по колее от колес, ведшей к нему, был обитаем. Кирилл кашлянул – и из-за самого дальнего забора залаяла собака.