Карельская сага. Роман о настоящей жизни

«Значит, не одни будем, уже спокойнее, кем бы ни были те люди, вот и слушай продавщиц и всяких случайных типов», – решила Лена. Дом бабушки был вторым, если идти от станции.

– Пришли, мам? – спросил Кирилл, когда увидел, что мама остановилась и поставила сумки в мокрый сугроб. – Мам, тебе тяжело? Ну, мам!

– Пришли, Кирюш, вон, посмотри, дом твоей прабабушки.

Кирилл повернул голову, но ничего с высоты своего роста не увидел: дом от него был скрыт забором, занесенным снегом. Вместо резных ставней, которые бабушка никогда не закрывала, Лена увидела уже успевшие сгнить доски, которыми наглухо были заколочены окна. Такими же досками была заколочена дверь с низким, по карельской традиции, пролетом, о который, если не нагнуться, можно было больно удариться головой и разбить в кровь лоб. К дому они пробирались медленно, утопая при каждом шаге выше колена в мокром снегу. Лишь на крыльце, положив вещи, они смогли отряхнуться.

– Чего так руки-то замерзли, Кирюш! И ноги, ноги мокрые? Ты простудишься! Давай, попрыгай, согрейся, сейчас мы что-нибудь придумаем, сейчас.

Лена с усилием налегла на одну из досок, которой была заколочена дверь. Доска затрещала и переломилась пополам, оставшись в руках темной, похожей на ржавчину трухой: судя по всему, в тот момент, когда дом заколачивали, доски уже были подгнившими.

– Видишь, я сказала, что-нибудь придумаем! И получилось, видишь?

За дальним забором не унималась собака. Треск ломающихся досок разнесся по округе. Последняя, самая нижняя, укрытая от дождя и снега крыльцом, никак не поддавалась, а потом, когда Лена ударила по ней ногой, разломилась со звуком выстрела. Собака совсем обезумела: было слышно, как вместе с лаем она злобно хрипит, стараясь оборвать не то поводок, не то цепь.

– Заткнись! – прогремел грубый женский оклик, и собака мигом замолчала.

Дверь перекосилась. Лена дергала и открывала ее потихоньку, по несколько сантиметров. Внутри дома было темно: заколоченные окна свет не пропускали, да и, будучи открыты, они, совсем маленькие, едва освещали бы большую комнату, которая вспоминалась Лене. Когда дверь оказалась распахнута, Лена увидела посреди комнаты большой стол, деревянную лавку, служившую кроватью, два стула, на которых были сложены дрова и кипа пожелтевших газет.

– Ну, чего ты, зайди, посмотри! – позвала Кирилла мама. – Не бойся, здесь ничего страшного нет, просто темно. Сейчас найдем инструмент, откроем окна, и будет замечательно, уж всяко лучше той комнаты, где ты постоянно мерз и простужался.

– Лешего боюсь и Бабы-Яги, – шепотом сказал Кирилл и попятился назад.

– Ну, Кирюш, ты же уже большой мальчик, скоро в октябрята и в пионеры. Это сказки, они про домики в лесу, с бабками-ежками, а здесь, посмотри, люди живут вокруг.

По правде, Лене самой в собственные слова не очень верилось. Было страшновато, да и дом, несмотря на то, что принадлежал он бабушке, был для нее совсем чужой. Несколько раз в детстве она приезжала сюда, один раз даже почти на всё лето: родители тогда поругались и, стараясь спасти отношения, уехали куда-то отдыхать. Только тогда дом казался большим, просто огромным. И массивный стол, и подоконники из тяжелой, пахнущей смолой доски, и скрипучая лестница наверх, в комнату бабушки, с натертыми до блеска ступеньками – в доме не разрешалось ходить в обуви, бабушка каждому вязала из грубой шерстяной нити тапки. Тапки были колючими и щекотали пятки.

Кирилл с опаской зашел за мамой в дом. После дневного света, многократно отраженного от снега, глаза не сразу привыкли к полумраку. Он видел огромную беленую печь, закрытую истлевшую соломенной циновкой, беспорядок, наступивший не от того, что кто-то разбросал немногочисленные вещи, а просто по причине необитаемости дома уже много лет.

– Мама, мы тут и будем жить? Прямо тут?

– Тут, Кирюш, тут, – Лена осматривала комнату в поисках каких-нибудь инструментов и наткнулась на топор, затянутый палью и паутиной, и кочергу, которой двигали тяжелые закопченные печные заслонки. – Здесь просто нужно как следует убраться. Ты устал?

– Нет, – проворчал Кирилл, не желая признавать свою слабость и слышать в ответ, что он еще совсем маленький. – Мне здесь не нравится.

– Не нравится? – впервые за долгое время вспылила Лена, так и не найдя место, где можно было бы присесть и отдохнуть. – А что, там, где всё сгорело, лучше?

– На старую комнату, мам…

– Да нету у нас старой комнаты, Кирюш, пойми ты это, наконец! Вот наш дом, вот он, посмотри! У нас с тобой никого нет, дядя Саша сейчас далеко, у него вахта еще нескоро закончится, и, может, он не приедет к нам в этом году, он мне писал, что у него другие важные дела. Нам не на кого надеяться. И то, как ты себя сейчас ведешь, это очень нехорошо, Кирюш, нехорошо.

Она взяла кочергу и вышла из дома. Посапывая, за ней отправился Кирилл. Лена пошла к окнам, но, едва ступив по дорожке, провалилась в снегу выше колена.

– Ух ты! – воскликнула Лена и дальше ступала уже осторожнее.

Со стороны могло показаться, что она крадется, сжимая в руках кочергу, и готовится совершить какое-нибудь хулиганство. Лена держалась за стену дома, продолжая ступать вперед. Добравшись до окна, Лена дернула за доски: в отличие от тех, которыми была заколочена дверь, эти оказались крепкими.

Лена подсунула кочергу под нижнюю из досок и надавила что было сил. Доска заскрипела. Кирилл в нетерпении прыгал на месте, стараясь согреться и разглядеть, как там дела у мамы. С треском доска вышла из рамы вместе с гвоздями, далее следующая и еще одна. Она радостно крикнула:

– Стекла целы, Кирюша!

Лена двигалась от окна к окну: вскоре, забежав внутрь дома, Кирилл увидел, как комната преобразилась. Она больше не казалась ему мрачной. И он про себя согласился с мамой: ни в какое сравнение с холодной комнатой в деревянном прогнившем доме в Петрозаводске этот дом не шел. Крепкий, несмотря на солидный возраст, большой, а главное, никаких соседей и гуляющих повсюду сквозняков, скрипа половиц и осыпающейся краски с потолка.

– Так больше нравится?

Вздрогнув от неожиданного появления мамы за спиной, Кирилл обернулся и закивал головой.

Они вымыли руки в снегу и устроились на крыльце, поедая бублики и запивая их ряженкой. Снова за забором залаяла собака. Из дома выскочила женщина и, набросив на голову цветастый платок и кутаясь в ватник, мешая ногами подтаивавший снег пополам с дорожной кашей, не пошла – побежала в сторону города.

– Здравствуйте! – крикнула ей Лена, но она даже не обернулась, чтобы ответить. И не ответила, будто не слышала.

– Тетя не слышала, – сказал Кирилл.

– Всё она слышала прекрасно, Кирюш, только почему-то не захотела с нами разговаривать. Может, у нее случилось что, или просто торопится, не знаю. Не бери в голову. Еще успеем познакомиться с соседями. Сейчас давай сделаем уборку, потом разберемся, что здесь есть. И надо растопить печь, а то ночью промерзнем. Дрова есть, будем надеяться, дымоход не засорился.

– Как тогда, да? – Кирилл вздохнул.

Он помнил, как незадолго до переезда в новую квартиру, откуда они с мамой только что сбежали, засорился дымоход прямо посреди зимы. Всему дому пришлось мерзнуть два дня, печь нельзя было топить, так как дым, сажа и горячие угли летели обратно через печную решетку. Наконец пришел трубочист и долго торговался, за какую сумму он будет чистить трубу. Сошлись на десяти рублях. Скрепя сердце Лена отсчитала приходящиеся на нее два пятьдесят. Трубочист долго ругался: в дымоходе, в самой узкой его части, застрял дохлый голубь, которого никак не удавалось оттуда извлечь.

За печью отыскалось несколько оцинкованных ведер, которые Кирилл оттирал от пыли снегом. Старой майкой Кирилла, в которую было завернуто несколько чашек и столовые приборы, Лена намывала стол, печь, стулья, переложив с них дрова на пол. То и дело Лена выбегала, чтобы подышать свежим воздухом и вымыть в снегу черные от слоев пыли руки. Они с Кириллом забыли о холоде: от беготни и работы им было жарко. Одно обстоятельство беспокоило Лену всё сильнее по мере того, как комната приобретала более или менее жилой вид: намереваясь растопить печь, она напрочь позабыла, что для этого нужны спички, а ее у них не было. Она надеялась найти спички в доме, на печи или за ней, но обнаружила там всё что угодно, только не спички – ведра, лопаты, большой алюминиевый чайник, пару кастрюль, горшок. Внутри печи, в самый дальний угол были задвинуты чугунные сковороды. Всё деревенское, добротное. Увидев горшок, чайник и сковороды, Лена обрадовалась: всё это было знакомо ей по тем временам, когда она была маленькой и гостила у бабушки, по самым лучшим мгновениями ее жизни. Протирая лавку, заменявшую кровать, Лена услышала за спиной какой-то шорох:

– Мама, мама, тут пришли…

– Вот они, самозахватчики, – женщина, та самая, что два часа назад бегом побежала в поселок, стояла в дверях и тяжело дышала.

Цветастый платок был у нее в руках, и им она обмахивалась, стараясь отдышаться. Раскрасневшаяся, потная, с взъерошенными глянцево-черными волосами, она отталкивала сновавшего под ногами Кирилла и кивала на Лену кому-то, кто только заходил в дом:

– Полюбуйтесь, товарищ начальник, что делается. Полное беззаконие. А что завтра будет? Столько лет было тихо, а теперь началось. Где это видано, чтобы дома пустыми стояли. Не к добру это.

Женщина была старше Лены, с огрубевшими от работы руками. В темных ее волосах чуть проскочила седина. «Цыганка, – подумала Лена, – и, по-моему, я уже ее где-то встречала. Может, там, на станции? Или где-нибудь в городе?»

В комнату заглянул милиционер, нагибаясь, чтобы не разбить голову о низкий дверной проем. Вся одежда его была усеяна мелкими брызгами дорожной грязи – и форменные наглаженные брюки, и совершенно не по уставу военная шинель, и даже ушанка, которую он сжимал в руках.

– Да успокойся ты, Софья, сейчас разберемся, – милиционер вошел и посмотрел сначала на Кирилла, потом на Лену, которая так и продолжала стоять с тряпкой, склонившись над лавкой. – Потрудитесь, гражданка, объяснить, зачем вы взломали брошенный дом и что здесь такое вытворяете.

Софья удовлетворенно ухмыльнулась: именно на такие жесткие действия она и была настроена, ожидая выдворения вдруг нагрянувших пришельцев. На ее потном лбу забродила складка. В нетерпении она была готова броситься на Лену с кулаками. Так повелось у цыган в Карелии, где они оказались еще во времена гонений и налогового бремени при Петре I: относиться к чужакам настороженно, даже с опаской. Да и чего хорошего можно было ожидать от чужаков посреди леса, где прячутся лишь они, цыгане, да староверы и раскольники, в суровом краю, где зимой промерзают до дна многочисленные лесные ламбы, а лесное зверье норовит пробраться в дом и стащить что-нибудь съестное, с таким трудом добытое.

– Дом я не взламывала, сейчас всё объясню, – засуетилась Лена и положила тряпку на лавку.

– Уж потрудитесь, – ответил милиционер. – А так – всё заколачиваем и закрываем обратно и до свидания.

– Тут пятнадцать лет не появлялся никто, как умерла Авдотья, так и не появлялся. А вас я вижу в первый раз, – женщина сделала шаг к Кириллу, он вскрикнул и, пробежав немного, спрятался за маму.

– Софья, помолчи, иди лучше псину свою угомони, ее в поселке слышно!

Но женщина осталась стоять на месте, всё так же ухмыляясь.

– Понимаете, мы с Кирюшей, вот, погорельцы, у нас квартира в Петрозаводске, но вчера там всё сгорело, короткое замыкание, у меня даже бумага на руках есть. Вот мы и решили, точнее, я решила, чем жить не пойми в каких условиях там после пожара, приехать сюда, – Лена заметно волновалась, Кирилл чувствовал, как у мамы дрожат руки, когда она гладила его по голове и поправляла съехавшую набок шапку. – Чего там делать, всё сгорело. У меня ни денег, ни сил нету сейчас всё ремонтировать, покупать новые вещи, налаживать жизнь. Всю мебель новую, всю! Книги сгорели, всё сгорело. А здесь хотя бы крыша над головой есть, уже легче. Да вы не подумайте, товарищ милиционер, с документами у нас полный порядок, в этом доме жила моя бабушка, у меня на него бумага есть, еще сельсоветом после войны выписана. Сейчас. Господи, Кирюша, не путайся под ногами! Сейчас.