– Дядю Веналия, – сказал я, твёрдо глядя ему в глаза. – Он меня рисовал и хотел докончить.
– Вот что, – меняя тон, с хрипотцой проговорил заготовщик. В голосе обнаруживались осторожность и опасливость. – Веналия сейчас нет.
– Как?
Во мне всё будто просело.
– Он на отвозе. Тюки отправили на станцию. Он при них, со вчерашнего дня, чтобы сдать и отгрузить.
– А – вернётся?
– Только, пожалуй, к ночи.
– А – где…
Едва собравшись заговорить о Прохорове, я оборвал себя.
– Что-нибудь ещё?
– Да нет. Так…
– Может, ему что напомнить?
– Я завтра приду.
– Ну, как хочешь.
Отсутствие Веналия привело меня в тягостное уныние. Мать была дома.
– За ним приедут завтра, – сказала она глухо, едва я переступил порог. – Стерегут в правлении. Сама председательша[15 - Имеется в виду женщина, занимавшая должность председателя сельского Совета.], и ещё на ночь пастух. Оба с ружьями. Туда не ходи. Еду ему найдут.
– Чего он явился?
– Наверное, к Илюшиным. К ним от пустырей ближе всего. Ты знал, что их отца арестовали и он в лагере?
– Не знал. Это – давно?
– Ты ещё грудным был. Да и никто не знал и до сих пор не знает. Куда-то вызвали, и больше ни слуху, ни духу. Этот, может, хотел известие передать. Может, сидели вместе. Илюшиных теперь затаскают. Меня тоже не обойдут. Да и тебя, всех, кто измывался. Сидельцы ещё есть от Горюновых, от Слепкиных, от Марьяновых… О, господи! О том, что сейчас тебе говорю, чтобы никому – ни словом, ни звуком. Заклинаю. Ни единого! Если будут пугать, не бойся, ты-то ещё малый. Не будешь бояться?
– Не буду.
– Глупые вы все. Человеку жизнь загубили.
– Я сначала думал: они дразнят.
– Думал! Горе ты моё! – Мать ладонью зашлёпала по моему затылку.
Самые невероятные мысли теснились у меня в голове. Я представил, что уже утром, часам к десяти, а, может, и раньше приедут конные энкавэдэшники. В селе говорили, что такое уже случалось. От райцентра к нам больше сорока километров. Если выедут рано, доберутся часа за три. Соберут всех, станут допрашивать. Как же быть мне? Я дал себе слово сбегать на выкосы ночью. С тем и лёг, силясь не засыпать. Но, конечно, так не получилось. А когда проснулся, уже начался день, светило солнце. Будь что будет. Обещание я должен исполнить. Мать и старшие мои сестра и двое братьев уже ушли по работным колхозным делам. Опасаясь, что кто-нибудь увидит меня, я проскочил поперёк улицы и углубился в пустыри. По ним выбрался к знакомой тропе и побежал так быстро, что еле хватало дыхания.
– Ты чего рано так? – художник оказался поблизости от палаток.
– Дядь Веналий!…
– Говори… – Он как будто понял, что в этот раз я здесь неспроста.
– Дядь Веналий!
– Все подальше, – видишь? Говори…
– Кто у вас Прохоров?
– Говори тише… Зачем он тебе?
– Нужно ему… передать…
– От тебя?
– Нет.
– Странный ты сегодня.
– У нас задержали бамовца. За ним могут приехать конные…
Веналий будто и не придал этому значения. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он смотрел мне прямо в глаза, неотрывно, пристально. Только по этому взгляду я мог предположить, что внутренне он сжался, напрягся. Так бывает, когда чувствуют угрозу…
– Ты – от него?..
– От него.
– Толковал с ним?
– Да.
– Один?
– Один на один.
– Что же?..
– Сказал, что он Фёдор Прохоров.
– А что просил передать?
– Дядь Веналий…
– Что?
– Нужно только ему.