Жизнь – что простокваша

– Просили?..

– Да, так и сказали: «Передайте Шнайдер, что мы очень просим её прийти.»

– Опять надумали поиздеваться? Год не нужна была, а теперь вдруг понадобилась?

– Они были так дружелюбны! Не бойся. Сходи. По тону чувствуется, что всё будет хорошо.

– Не-е хо-очется, Эрика Георгиевна. Понимаете?

– Понимать я понимаю, но, думаю, в этот раз всё будет хорошо. Такое у меня предчувствие. Да и обещала я им… убедить тебя.

– Схожу, но только ради вас!

– Спасибо. Потом расскажешь, как прошла встреча.

Без ярости, с какой влетела в комендатуру я год назад, открываю дверь.

– Разрешите?

Комендант приподнялся навстречу:

– Да-да, проходите, пожалуйста.

– Я Шнайдер Тоня.

– Как же, как же, помню! Не забыл. Помню нашу первую встречу. Очень хорошо помню!

Ошалев от тона, я остановилась в дверях. Лицо – то же, но человек совсем другой – милейший, добрейший!

– Что вы встали? Проходите!

Я прошла и – застыла:

– Моё письмо? Как оно сюда попало?!

– Ах, куда же я вас посажу? – как бы извиняясь, пропустил он мимо ушей вопрос.

Оглянулась: в углу всё тот же венский стул – на трёх ножках.

– Не будете любезны присесть? Ничего другого нет, – развёл он руками.

– Вы издеваетесь?

– Нисколько, он не упадёт – стена держит, попробуйте! – и, возвращаясь на место. – Садитесь, пожалуйста!

Заискивающий, совершенно другой тон… предложение испытать стул со сломанной ножкой уже не обижало.

– Ну, хорошо. Меня он выдержит. Так почему моё письмо у вас на столе? Я не вам – в Кремль писала!

– Да-а… его вернули… разобраться.

– Оно не попало адресату. Вы его задержали.

– А вы выросли!

– Конечно! Повзрослела, поумнела…

– Да, вы уже не такая наивная девчонка, но всё такая же дерзкая.

– Так почему письмо здесь?

– Видите ли… Если бы каждый писал Сталину, а он отвечал, когда бы он работал?

– Во-первых, не каждый, во-вторых, он должен был знать, что творится в стране, как напрасно обижают людей.

– Думаете, он не знал?

– Об издевательствах над людьми? О том, что их напрасно обижали? Уверена, не знал.

– Ну, кто же над вами издевался, кто обижал?

– Вы.

– Я-я? Помилуйте… И чем же я вас обидел?

– Кричали, будто я преступница!

– Поставьте себя на моё место. Что бы сделали вы, если бы человек не явился?

– Я бы не работала там, где совершается несправедливость.

– И-интересная мысль!.. А если другой работы нет?

– Нашла бы!

– Ну, ладно… Давайте о письме, – и опять вкрадчиво, – ведь вы его не одна писали. Кто вам помогал?

– Мне?.. Помогал?.. Я что – совсем дура? Сама не способна сочинить?

– Я вас не оскорбляю. Напротив, допускаю, что вы сами могли написать. Но… в такие годы… и столько… Много!.. И очень даже глубокие мысли есть. Кто-нибудь ведь вам подсказывал? – заискивая, спросил он.

– А что? Не все мысли глубокие? – издевательски взглянула я на него.

– Нет, вы не так меня поняли. В целом – всё письмо умное. Есть, конечно, наивные места. Но… очень хорошее письмо. Очень! Благородное. Вы о всех страдаете… Никого не называете… Даже моё имя не назвали! Чувствуется, вы – не предатель.

– Ещё бы! Конечно, нет! – гордо выпалила я.

– Это вызывает уважение.