День за два. Записки «карандаша» чеченской войны

Задумавшись о таком близком и в тоже время столь далёком прошлом, я не сразу заметил, как машина остановилась у дома Арутюняна, и из салона выбрался последним. В предвкушении вкусного обеда и, самое главное, винограда, подмигнул Татарину, но зайдя в хорошо знакомый двор, моментально расстроился – обожаемого лакомства не было. Понятно, что декабрь, но посещая дом старшины прошлой зимой, я как-то не обращал на это внимания, а теперь от жалости аж в сердце кольнуло. Зато раз и навсегда стало понятно, зима по-настоящему красива лишь в моей Сибири. И пусть хоть кто попробует оспорить.

В моих мыслях снова попробовал разместиться Вовка Мозговой. Стало жалко, что его нет с нами. Но в следующую секунду, увидев на невысоком крыльце радостную хозяйку, я и думать забыл о друге.

– Ай, мальчики маи дарагие, – улыбаясь, затянула тётя Анет, привычно выделяя букву «а» – Акоп, ты пачему не предупредил, что гости будут? Ай, я ведь не варила ещё…

– Ай, сам приготовлю, а ребята баньку пока затопят, – отмахнулся старшина от жены и скомандовал нам словно на учениях. – Дрова там, вода там. Таскайте.

Прапорщик скрылся в доме, а мы с такой радостью принялись выполнять приказ, что не прошло и нескольких минут, как вспотели да с облегчением скинули с себя бушлаты с шапками.

– Смотрю, и тебе подшили воротничок, – заметил я, когда немного погодя Гафур стащил через голову китель, поленившись расстёгивать его до конца. – Интересно, кто?

– Какая разница? – ответил Гафур, вылив в огромную бочку последнее ведро воды. – Духи. Кто ещё? Не старшина же.

– Не зря мы им вчера дали дюлей, показали, кто такие дембеля, – удовлетворённо хмыкнул я и, последовав примеру друга, остался в одних штанах да нательной рубахе.

– Ага, враз зауважали, – согласился Татарин и, оглядывая себя, озадаченно произнёс. – Слушай, а не чешется нигде.

– Что не чешется? – не понял я, о чём говорит друг и положил перед небольшой печуркой несколько полешек.

– Ничего не чешется, – ответил Гафур. – Вшей нет.

Я притих, пытаясь понять, прав Татарин или нет, но и меня проклятые паразиты больше не терзали.

– И, правда, – улыбнулся я. – А то иной раз боялся уже, что они навсегда со мной. Приду так к тёлке и ну чесаться…

– Во, у неё оргазм будет оттого, как ты на ней вертишься весь, – захохотал Татарин.

– Ай, чего веселитесь? Почему не затопили ещё? – неожиданно вернувшийся старшина, принёс три бутылки пива и несколько вяленых рыбёшек да косичек дагестанского сыра. – Ай, я барашка уже замариновал, а вы ещё не сделали ничего.

– Так я не умею, – сконфуженно ответил Гафур, лукаво покосившись на меня. – Я же из города.

– Ай, зато Курт деревенский, – безошибочно расценил прапорщик взгляд Татарина.

– Старшина, сто лет баню не топил, – заспорил я скорее с собой, чем с Арутюняном, и уже испытывая ничем непреодолимое желание, откинуть заслонку печной створки.

– Ай, если делал, когда, то руки не забудут, – подбодрил старшина и протянул мне открытую бутылку. – Давай, для храбрости.

Сделав несколько глоточков, я сначала аккуратно разместил в печном нутре тонюсенькие щепочки, а затем уложил на них несколько скомканных старых листов газеты, на одном из которых успел заметить пугающее название о Хасавюртовских соглашениях четырёхлетней давности: «Свежая кровь».

– Ай, опозорились мы тогда перед бандитами. Собственные власти поставили нас на колени, а мы ведь победили их почти, – сурово произнёс Арутюнян, допив пиво и занюхав плотвой. – Зато теперь им наваляли. Ай, жги, Курт, нечего там читать.

Я чиркнул спичкой, и весёлый огонёк, озорно заплясав, осветил железную закопчённую и оттого страшную печную пасть.

– Война ещё не кончилась, старшина – напомнил я, усомнившись. – Как бы опять не пришлось оправдываться, что мы их почти победили? Почти не считается, сами знаете…

В быстро нагревающемся воздухе повисло нехорошее напряжение, и Татарин попытался его разрядить.

– Что-то слабо горит у тебя, Курт, – фальшиво засмеялся друг, отхлебнув из бутылки. – Жалко, Кочерги с нами нет.

– Замолчи, – процедил прапорщик и, рывком поднявшись с лавки, похромал прочь, а Татарин одарил меня недобрым взглядом.

– Да, уж Кочерга знатный истопник, – чувствуя запоздалый привкус вины, согласился я с Гафуром и глотнул из бутылки.

Смешное прозвище один из моих сослуживцев получил за то, что, не успев вернуться из учебки, где полгода познавал мастерство механика – водителя боевой машины пехоты, на целый месяц оказался в полковой котельной, хотя рассчитывал на разведроту. А всему виной стала обычная шалость.

Во время очередного ПХД нашёл солдатик в платяном шкафу канцелярии роты шинель с капитанскими погонами. Хорошую шинель, добротную, с голубым отливом. Я такие только в старинных военных кино и видел, а в армии ни разу. Вещь, как оказалось, принадлежала Залепухину, и тому очень не понравилось, как охамевший боец, не отдавший армии ещё и года, напялил её на себя да ходит по казарме и командует, парадируя тем самым самого командира роты: «У меня ордена, медали, вся грудь, а вы тут кто? Перхоть подкожная, мамкины сынки. Я вас научу». Ротный, в ярости сорвавший с солдатских плеч дорогую ему вещь, наказание придумал мгновенно и остался собою доволен. А мы им нет. Но ему было плевать.

В Миру Кочерга звался Сашкой Ворониным. И с ним мы тоже были земляками. Да, не просто из одного райцентра, а из одного профтехучилища, куда я без труда поступил по окончании девяти классов школы, лишь бы слинять из надоевшей мне скучной деревни. Однако друзьями мы с Ворониным не стали ни в фазанке, ни в армии. У нас не было общих интересов. Он всерьёз увлекался бодибилдингом, без устали качался штангой да разными гантелями и безуспешно стремился походить на Шварцнегера. Из-за невысокого роста, который отлично компенсировался шириной плеч, Сашка оставался собою недоволен, а через это и всеми, кто его окружал.

Мне же лишнюю сотню метров пробежать было лень и всё свободное время я предпочитал проводить за чтением фантастики. И, вообще, относительно крепким и выносливым парнем был лишь благодаря деревенской жизни, без сурового воспитания которой, пожалуй, и сумку с продуктами поднять не смог бы. Самый заурядный лентяй. Никогда не понимал, к чему напрягаться без нужды? Больше всех надо что ли?

В общем, так или иначе, но кабы не военкомат, то по окончании училища, мы с Сашкой больше и не встретились бы никогда. Не зачем нам было. И я не узнал бы о его армейском смешном прозвище. Однако это случилось, и мы оказались не только в одной команде, но и в одном подразделении полка. Вот нет, чтобы попасть в роту с Белазом, о чьём существовании, я до того, как оказаться на краевом сборном пункте, и не подозревал. Но угораздило именно с Сашкой, который вскоре укатил в учебку. Куда-то в Ростовскую область. А потом в котельную, вернувшись откуда, не смотря на прозвище, моментально стал главным ротным спортсменом, а, значит, уважаемым всеми солдатом, и меня, с трудом подтягивающегося на турнике больше пяти раз, казалось, попросту стеснялся. И вряд ли кто мог подумать, что с Ворониным мы из одного города.

А ещё Кочерга серчал, что его не взяли в разведроту, только по той причине, что на проверочном кроссе из тридцати двух кандидатов в войсковую элиту, он пришёл к финишу десятым, когда разведчикам требовалось всего девять новых бойцов. Не захотели его видеть и в спортроте – там, вообще, пополнение было не нужно и поговаривали, это подразделение за ненадобностью скоро расформируют.

Первым же тогда достиг финиша другой наш земляк. Парнишка с необычной фамилией Косогор, родом из Лесосибирска. Самбист, кэмээсник и балагур, знавший массу пошлых анекдотов, что нас и сблизило, но лишь в военкомате да на первые две с половиной недели службы. А затем были разные подразделения. Ему полковая разведка, нам с Ворониным и Татарином обычная рота. Восьмая мотострелковая. Вечно не выспавшаяся и всегда голодная.

Девятым на тех зачётах, за которыми с интересом наблюдал весь полк, стал Юрка Рапира, как и мы, отслуживший уже полгода и вернувшийся из саратовской учебки. Его ждала рота связи, но одним из двоих, кого он положил на спарринге, оказался именно Кочерга. Вот так просто Юрка, никогда не занимавшийся единоборствами, стал радистом разведчиков, а Сашка Воронин не простил проигрыша ни себе, ни остальным.

Впрочем, и тот, и другой мне, по большому счёту, были не интересны. Другое дело Татарин. Книжек он не читал, но и силача из себя не корчил, хотя с виду был далеко не хилый, и мускулатура, хоть и меньше, чем у Кочерги, а имелась. До армии Гафур занимался всем, чем угодно, от плавания до карате и даже волейболом, но ничем конкретно, а потому попасть в полковую элиту, как и я, даже не пробовал. Мы были простыми лоботрясами, любящими жизнь и сами ещё того не знавшие. На том и сдружились, а со временем к нам присоединился Вовка Мозговой. Само собой, как-то вышло. Он был милым таким бугаем с мягким голосом и белыми, как бельевые верёвки, завитушками на голове, которые отрастали быстрее наших и Гафуру приходилось брить его чаще, чем остальных бойцов роты. А ещё Вовка был через край начитанным, и в любую свободную минуту мы слушали его, затаив дыхание. Помню, в школе всё это проходили, но тогда за партой рассказываемое теперь Мозговым, было скучным и неинтересным.

– Подкинь, прогорит, – сердито пробубнил Татарин, словно догадавшись, что думаю о нём, и, машинально подчиняясь его воле, я возмущённо спросил:

– А чего такого я сказал? Не правда, разве, что с боевиками нам ещё долго возиться? Да, Грозный и все сёла, любой маленький аул под нашим контролем, а горы и зелёнка так у них и остаются. И не надо ля-ля о скорой победе русского оружия. Слышали уже эту сказку.

Гафур не ответил, и от этого я раззадорился ещё сильнее.

– Нам как говорили? Банду Хаттаба ловим. И что? Поймали? Они ночью придут по зелёнке, под утро налетят на наши посты, постреляют, и опять в Грузии спрячутся. Убили кого у нас, не убили, им не важно. Главное, показать, они есть. И они сильны. Точнее хитры, и исподтишка ещё долго могут нас бить. И бьют.

Татарин продолжал молчать, делая вид, что ему и впрямь интересно слушать треск поленьев в печке, где огонь жадно ласкал закопчённое железо, да с блаженным хрустом пожирал плачущее, давно спиленное, разрубленное, но всё ещё жившее дерево.

– Спецы должны работать по бандам, а не пехота на танках. У нас же не общевойсковая операция Багратион, а антитеррористическая, а у террористов нет танков и самолётов. В первую кампанию, слышал, были, но теперь…

– Тебе не надоело, Курт? – внезапно перебил друг, поднявшись на ноги.

А я уж было подумал, он теперь всегда вот так вот будет сидеть и молчать. Ошибся.

– Хватит. Для нас войны больше нет. Она отпустила нас. Забудь. Надо начинать жить.

– Как? – поинтересовался я, ухмыльнувшись.

– Как-нибудь.

– А я не хочу как-нибудь, – резко ответил я.

– Ну, тогда живи, как хочешь.

– А что, если никак не хочу? – уже с вызовом спросил я.