День за два. Записки «карандаша» чеченской войны

– А ты сам давно из госпиталя, старшина? – спросил Гафур. – Как колено? Смотрю, бодрячком.

– Ай, какой бодрячком, – отмахнулся прапорщик. – Это я по части без палочки хожу, перетяну и двигаюсь потихоньку. Да, меньше стараюсь ходить, чтоб не уставать, всё больше здесь сижу. А если по дому, так без поддержки жены и шагу не могу сделать. Ай, месяца ещё нет, как из госпиталя. Реабилитацию предлагали, а я отказался, и без того навалялся на койке, воротит от неё.

– А чего не комиссовали? – спросил я.

– Ай, умный какой, – недобро усмехнулся старшина. – А семью мою кормить кто будет? Ты? Или Татарин вот? Или, может, сам командир полка? Ай, так у него своих девок, аж трое.

– Так пенсия же по инвалидности полагается, – напомнил я, перебивая прапорщика. – Ранение боевое, не шутка.

– Ай, какая там пенсия? – отмахнулся Арутюнян, опять разливая по стопкам самогон. – Десять кругов ада пройдёшь, пока выбьешь её себе, а мне ходить нельзя много. В армии теперь платить начали хоть чуть – чуть. Новый президент молодец, правильный. Знает, что если армия голодная, то стране не быть. Даже стыдно, что голосовать за него не стал в марте.

– А за кого голосовал? – спросил Гафур, но по его глазам было видно, ему вовсе неинтересно, что ответит собеседник.

– Ай, за Зюганова, – хмыкнул старшина и поднял стопку. – За кого ещё, если не за коммунистов? Они армию держали, как надо, потому советская армия везде побеждала. Ладно, давайте теперь за дедов или за что ещё хотите…

Чокнулись.

– За всё хорошее, – сказал я и, выпив залпом да крякнув, закусил салом.

– Старшина, нам бы увольнительную в город на завтра. Прибарахлиться перед домом, чтоб, как людям, прийти к родным, с подарками, – попросил Гафур. – Выпиши сейчас, а то сменишься, а Залепухин, чёрт, откажет, знаю я его.

– Ай, какой Залепухин? – улыбнулся прапорщик, вновь закуривая и вальяжно откидываясь на спинке стула. – Ротный ваш, петух абаный, в штаб полка подался, помощником по службе войск. Крыса канцелярская. Ай, я теперь ротой командую, пока никого не назначили…

– Да, ладно, человеку расти надо, – парировал я.

– Ай, он бы лучше на войне рос, как все нормальные офицеры, – Арутюнян выругался на армянском и добавил. – Телятников был бы хорошим ротным. Жалко, убили. А этот шакал, а не человек.

Усмехнувшись, мы с Татарином переглянулись. Прапорщик был прав.

– Выпишу я вам завтра увольнительные. Утром. И ко мне, кушать, и в баню пойдём, и всё, как надо сделаем, – старшина неожиданно и тихо заплакал. – Ай, как я радый, что вы живые, ребята. Как я радый…

От вида плачущего офицера, нам стало не по себе, и мы сначала робко, затем посмелее принялись успокаивать прапорщика, а потом долго ещё сидели за столом, ели, пили и даже пели.

Старшина то радовался и смеялся, то грозно ругался, вновь и вновь обзывая нас «петухами абаными», да говорил, что не может он без армии, жизнь это его, потому и не согласился на инвалидность. Обещали назначить в дивизию начальником вещевого склада, но сначала надо нового ротного дождаться, а там видно будет. Да, и где та дивизия? В Минводах. Как же возможно оставить здесь дом, который так долго строил своими руками и с любовью Творца?

Потом Арутюнян заснул, да и мы уже, пьяные, сытые, чистые, стали клониться ко сну. Перетащив старшину в канцелярию роты на раскладушку, мы с Татарином пошли к своим, забывшим уже нас, койкам. «Первым моим тостом, как приеду домой, будет за самую нежную, самую мягкую и тёплую, к которой приходил вечерами вымотанный вконец, а по утрам она никак не хотела отпускать меня из своих объятий. За мою армейскую кровать», – смеялся я про себя словами, кочевавшими из одного солдатского блокнотика в другой, от призыва к призыву, и пытаясь пьяным взором найти дорогую подругу.

Нашёл. Стояла она там же, где и всегда – во втором ряду вторая от стены. И если бы дневальный оказался на своём месте, а не на моём, то уснул бы я сразу. И Татарин тоже. Он добрый, я знаю. Но тот, кто должен был бдеть на тумбочке, оказался дрыхнущем на моей койке, что враз меня возмутило и я грубо его скинул. Солдат вскочил, я ждал, что он ударит меня, но этого не случилось. Он даже извинился и заспанный завалился на другую кровать. На наших глазах, которым мы отказывались верить, он протяжно зевнул на аккуратно заправленной койке с траурной лентой по диагонали. Это было место рядового Василия Грекова, чей портрет почти незаметно поместился у тумбочки дневального, рядом с портретом погибшего командира нашего взвода лейтенанта Телятникова.

– Ты совсем страх потерял, сука? – Гафур вихрем подлетел к дневальному, схватил его за шиворот, дёрнул на себя и ударил лицом об колено. – Ты куда жопу мостишь? Ты где должен быть? Дежурный по роте, ко мне! Бегом!

Евдокимов появился перед нами мгновенно.

– Что у тебя здесь творится? – ещё громче закричал разозлённый Татарин и толкнул младшего сержанта, но тот, устояв на ногах, ничего не ответил.

– Они у тебя даже не знают, койка погибшего на войне, самое святое, что может быть в располаге? – ревел мой друг, и успокаивать его было бесполезно.

Евдокимов продолжал молчать, но и во тьме было видно, как его глаза наливаются злобой. К тому же, ответ напрашивался сам собой. За спиной дежурного по роте уже встали его бойцы, готовые биться за своё, и я сам не заметил, как сорвал с Витькиной койки дужку, вовсе не думая, что тоже покусился на святыню.

Гафур первым ударил Евдокимова, у того из носа потекла кровь, что и стало знаком, рвать. На Татарина накинулись толпой. Позабыв про меня и, воспользовавшись ситуацией, я со всей дури огрел кого-то по спине. Кто-то взвыл, кото-то я потащил на себя, махом получив по голове.

Битва была недолгой. Мы проиграли. По количеству. И были вынуждены ретироваться в уличной курилке, где, к нашему изумлению, столпились уже другие дембеля, тоже пьяные и битые. Время близилось к полуночи.

– Духи оборзели, – сплюнул наземь кровавой слюной Белаз.

– Делать что? – негодуя спросил Серый и, затянувшись да выпустив дым через ноздри, неопределённо добавил. – Не прощать же им теперь…

– Точняк. Вспомните, как наши дембеля в феврале из Грозного вернулись и какое к ним уважение было. Через минуту все в полку знали, пацаны с Чечни приехали. У меня неделю потом грудину ломило, а в санчасти делали вид, что не видят синяка.

– Да, не, верняк, нельзя духам такого оставлять, а то совсем порядка в армии не будет…

– Никто оставлять и не собирается, – заверил Кот. – Нас без Рапиры восемнадцать, давай все вместе, толпой по каждой роте отдельно пробежимся, их там тоже от силы по двадцать – тридцать человек.

Предложение приняли единогласно, если не считать Кота, но от него иного и не ждали.

Намотав на кулаки ремни, пряжками вперёд, навроде кастетов, начали с первого этажа, – роты материально-технического обеспечения. И засыпая на своей койке, довольный дембельским превосходством, я долго ещё слышал стоны да хрипы наказанных нами молодых бойцов, и мысленно, смакуя каждое слово, повторял сказанное кем-то из нас: «Мы своих дедов помним и эти нас будут помнить». Стыдно за такую глупость не было.

Мы победили. Пьяные идиоты, вырвавшиеся из грязи войны, чтобы жить, мы уже не боялись сдохнуть. А им, молодым, ничего пока не знавшим, окромя нарядов, не видевшим растерзанные тела, ещё было страшно. Большинство духов попросту струсили, завидев нашу толпу. Не сумев собраться вместе и вновь задавить нас числом, они разбежались по своим углам. Полторагода назад мы также не умели дать отпор всего трём старослужащим нашей роты – Колчану, Трофименко и Шкету, и те изгалялись над нами, насколько им хватало фантазии. Так чего же мне стыдиться?

Так мы и ходили из роты в роту, пока об экзекуции не прознал ответственный по части и не отправил на борьбу с нами караул с оружием. Овчинников приказал нас арестовать, но начкар, сам бывший срочником в первую чеченскую и теперь, по окончании военного училища, вернувшийся в часть командиром взвода одной из рот, не подчинился. Однако пообещал, коли сию секунду не угомонимся да не ляжем отдыхать, лично расстреляет и вывезет наши трупы в Дагестан, а комполка, боясь лишиться должности, подпишет документы, как надо. Пропали без вести в районе выполнения служебно-боевых задач по пути следования в часть для увольнения в запас. Война кругом, кто разбираться станет?

Поверили.

А Евдокимов молодец. Бился подобно вожаку стаи. Этот на войне выживет, а, если и погибнуть случится, то не за просто так. Одного – двух чехов с собой затянет. Такие характеры – редкость, и Арутюнян сумел разглядеть лидера и бойца. Старшинский опыт дорогого стоит.

20.12.00 – день второй

«Чего мы от жизни хотим»?

Меня кто-то неистово тряс за плечо и, разлепив кое-как веки, я увидел Татарина.

– Курт, подъём. Старшина кличет.

– Зачем? –простонал я мученически.

Голова раскалывалась, и с трудом сев на койке, я медленно оглядел располагу.

Всё чисто, аккуратно, как и подобает в армии. Кантики на кроватях отбиты, тумбочки от пыли протёрты. В первое мгновение весь этот блеск даже убедил меня, произошедшее ночью, приснилось. Не может быть такого великолепия там, где дневального нормально и то выставить не способны.

– Сколь уже?

– Без двадцати десять, – ответил Гафур и поторопил. – Одевайся, айда.

Он уже был в форме и, чертыхнувшись, я взял с табурета свою, бережно сложенную, хоть и не помнил, как складывал её.

Напялил и не поверил своим глазам. Стянул китель и внимательно присмотрелся к дембельскому, пришитому со знанием дела, если, вообще, не с нежной любовью, плотному подворотничку. Чёрными нитками. Стёжечка ровнёхонькая, мелкая. Я улыбнулся, будто малец сладости какой, но Татарин озадачил:

– Рано радуешься, попали по ходу. Будет нам дембель, года через два дисбата. Шайтан.