Без суда

– Ну и что я там забыла?

– Так и я ничего не забыл. Так просто… раз уж оказались в таком месте, почему бы не унести отсюда побольше опыта.

– Ну, если для тебя это приключение, то да. Но я здесь не ради опыта общения с подобными себе личностями. Я здесь для того, чтобы прекратить это подобие.

Сол не смог сдержать раздраженной гримасы, которая вызвала на лице девушки очередную улыбку.

– Взбесили мои манеры?

– Да, немного, – усмехнулся он и сосредоточил внимание на правой ступне Наоми, носком которой она ковыряла шов между плитками крыльца. – На самом деле я прошу тебя присоединиться не ко всем. Ты ведь понимаешь, что я прошу тебя присоединиться ко мне.

– Понимаю, – Наоми кивнула и замолчала.

– Не хочешь?

– Не знаю.

– Когда узнаешь?

– Может быть завтра утром.

– Ты только не подумай, я тебя не на свидание приглашаю…

– Я и не думаю, – перебила Наоми и рассмеялась.

– А как же наши поцелуи в локти? Чем не мотив?

– Это просто детский сад. Серьезно настроенные люди не прибегают к столь пошлым уловкам. Тебе просто хотелось развлечься, да и мне тоже, наверное.

– Дело в том, Наоми, – сказал он, – что ты просто кажешься мне наиболее интересной и в то же время наименее сложной личностью из всей этой братии. Потому я и предпочел бы твою компанию.

– Это приятно слышать.

– А с ними мне будет скучно.

– Ты просто отдаешь нити разговора. Считается, что слушатель намного больше узнает о собеседнике, чем тот, кто предпочитает много говорить. Но, как мне кажется, Луиза успела узнать о тебе больше, чем ты о ней, а?

Сол пожал плечами.

– Может быть, но дело не совсем в этом. Ни Луиза, ни Терренс меня по большому счету не интересуют. Это общение проистекает от чувства такта, от безделья, немного от одиночества. Тот же Терренс в обычной жизни ни произвел бы на меня никакого впечатления; кстати, именно по его просьбе буду ужинать сегодня в доме, поскольку он чувствует себя некомфортно в обществе Филиппа и Эшли. А какая-нибудь Луиза в моей повседневной обстановке не смогла бы заставить меня думать о ней больше десяти секунд в своей жизни. Но тут все меняется.

– Так и есть.

– Да ладно тебе выделываться! – шутливо воскликнул Сол. – Я ведь вроде бы некогда успешный музыкант. Девушки не должны отказывать мне в компании за ужином.

– Так может я необразованная девушка, которая считает академических пианистов занудами и мамочкиными сыночками. Может мне байкера подавай, или рецидивиста какого-нибудь? – вновь засмеялась Наоми.

Солу нравилось, что ему удается рассмешить ее.

– Нет, – ответил он и внимательно посмотрел прямо в ее глаза. – Из всей этой троицы, ты бы выбрала именно академического пианиста. Даже несмотря на любовь к Ramones.

Наоми продолжала улыбаться и несколько секунд выдерживала взгляд Сола. Затем посмотрела себе под ноги, и улыбнулась еще чуть шире.

– Ну, так как насчет завтрака? – спросила она.

– Я поздно встаю. По утрам я обычно злой и неразговорчивый. К тому же у меня ранние встречи с Майером.

– Да ладно, полчасика выкроешь.

– Что мне твои полчасика? – признался он.

Наоми словно задумалась. Полминуты она молчала, поглядывая то по сторонам, то на Сола, который, в свою очередь, не сводил с нее глаз.

– Завтра вечером, договорились? – спросила она.

– Отлично, – ответил Сол, и прежде чем девушка успела понять, что происходит, он взял ее лицо в ладони и поцеловал в лоб. После этого развернулся и пошел к своему флигелю.

– Эй! – услышал он через десять секунд и на ходу обернулся. – Ты изменил моему локтю!

Наоми улыбалась. Сол тут же пошел обратно, но девушка со смехом забежала в свое жилище и захлопнула дверь.

Он был доволен. И был доволен тем, что понимал причину этого удовлетворения. Он был близок к завоеванию доверия, хоть и успел заметить, что Наоми была личностью недоверчивой. Ее стремление обустроить свой угол уютом, – по всей видимости, максимально приближенным к домашней обстановке, – говорило Солу о ее внутренней неуверенности, желании чувствовать себя защищенной в своих стенах. Там где другой человек пригласил бы к себе и угостил чашкой кофе, Наоми впала в растерянность, но все равно не допустила вторжения на свою территорию.

И все же этот человек не был чужд самым простым радостям жизни. Смех. Она еще умела смеяться и делала это очень искренне и красиво. И Сол понимал, что этот человек еще имеет огромные шансы на успех в погоне за счастьем. А сам он чувствовал стыд оттого, что уже знал: он симпатичен этой девушке, и понимал, что ничего не может ей предложить. Да, она влекла его, но не столько романтикой было продиктовано это влечение, сколько каким-то нездоровым любопытством. Любопытством, от которого Солу стоило бы отказаться, если он не хотел взять на себя грех неоправданного доверия, но от которого он уже не мог отступиться.

* * *

Филипп Райз был высоким красивым мужчиной тридцати семи лет, всем своим видом выдававший болезненную склонность к опрятности и педантичности. Русые волосы аккуратно уложены набок, лицо гладко выбрито, рубашка застегнута на все пуговицы, ногти подточены. Но, как часто и бывает с подобными людьми, даже не столько внешний вид, сколько сама манера поведения в обществе (как правило, самим этим людям не заметная) выдавала эту самую склонность. За первые десять минут, которые он провел сидя напротив этого человека, Сол уже раз семь заметил на себе его оценивающий пристальный взгляд, направленный то на его руки, то на волосы, а то и прямо в рот, когда Сол, например, отправил туда дополнительную порцию индейки, не успев прожевать предыдущую. Нельзя сказать, что Сола выводило из себя настойчивое внимание Филиппа, поскольку он был привычен к обществу и умел абстрагироваться от его назойливых правил, но и не способствовало чувству непринужденности.

Куда интересней Солу сразу же показалась жена Филиппа. Миловидная и миниатюрная, темноволосая девушка со стрижкой до плеч и челкой закрывающей лоб, с пухлыми щечками и кротким взглядом голубых глаз, с красивой бледной кожей на грани болезненности, она соответствовала своему положению ну просто до скрипа зубов. Еще раньше, как только увидел впервые супругов, Сол сразу отметил впечатление, что у Филиппа не может быть более подходящей спутницы жизни, чем его Эшли. Сол нисколько не сомневался, что Эшли именно его, и что ни о каких пресловутых вторых половинках здесь речи быть не может. Казалось, что без разрешения мужа Эшли не могла даже слова сказать; не то, чтобы ей это не позволялось, а именно она сама не могла этого сделать. Когда же с ее губ все-таки слетала какая-то осторожная реплика, или когда ее взгляд отвлекался на что-то кроме содержимого тарелки и образа своего супруга, создавалось впечатление, что эти эпизоды были тщательно отрепетированы заранее, чтобы не прослыть уж совсем законченной глупышкой.

– Суховатая все-таки, – в очередной раз прокомментировал ужин Терренс. – Дорогуша, можно тебя на минутку, – подозвал он молодую домработницу, прислуживавшую за ужином, и когда та подошла ближе, обратился к ней с просьбой: – Повар, готовивший индейку, явно не справился со своей задачей, и я непременно хочу, чтобы он был поставлен об этом в известность.

– Разумеется, господин Фак, – кивнула девушка, – я сейчас же приглашу его.

– Что? Нет-нет, – Терренс ухватил за локоть служанку, которая уже была готова отправиться за поваром. – Не стоит никого звать. Просто передай ему мои слова, договорились?

Сол испытал стыд за Терренса, неуверенность которого читалась в этой ситуации очень красноречиво. Он взглянул на Филиппа, и увидел на его лице выражение злорадства, еще более зловеще отражавшееся в глазах Эшли, словно дублировавшей и усиливавшей все, что делал ее муж.

– К сожалению, я не могу этого сделать, – ответила тем временем девушка. – Доктор Майер строжайше запрещает нам передавать друг другу какие-либо замечания от постояльцев – это одно из важнейших правил нашей работы. Поэтому все пожелания должны передаваться исключительно в глаза адресату. Вы уж простите меня, господин Фак, но я ничего не могу сделать для вас кроме как пригласить повара в эту гостиную.

– Вот как, – Терренс кашлянул в кулак и потупился. Сол видел, что он совсем сбит с толку самим собой и стесняется даже взглянуть по сторонам. – Что ж, раз такое дело… в принципе, ранее я не замечал ничего подобного и всегда был доволен местной кухней… – он вновь прокашлялся, – так что думаю, как и у любого человека, у повара случился неудачный день. Все же не стоит его тревожить.

– Как скажете, господин Фак, – ответила служанка и удалилась в дальний угол гостиной.

Пристыженный Терренс уткнул свой взор в тарелку, но и Сол, и Филипп с Эшли заметили краску на его лице. Более того, Солу почему-то казалось, что Филипп наслаждается этим зрелищем, и от этого становилось неприятно. Самому Солу, в общем-то, было все равно, но жалость к толстяку все-таки заставила его первым возобновить разговор, чтобы разрядить обстановку, созданную Терренсом, у которого не хватило ума перевести все в шутку, или просто продолжить вести себя непринужденно, вместо того, чтобы демонстрировать свой стыд.

– Я считаю, Филипп, что в каждой профессии существует неотъемлемая часть искусства, – заговорил Сол, отвечая на вопрос Филиппа о том, считают ли деятели искусства себя выше людей других профессий, который тот задал прямо перед срывом Терренса. – Искусство присутствует везде. Неужели тебе в зале суда не приходилось чувствовать настоящий восторг от исполнения своей партии, и неужели ты никогда не употреблял в своем отношении слово «искусство»?