Лоскутки Эверетта, или Заблудившиеся дети

– Значит, «пропылесосим шкаф»…

21. Эта история, детки, произошла на заре… на заре становления наших семейных отношений.

Как-то, когда моя Кирочка рассказывала про что-то там –уже и не упомню про что – я ее внимательно слушал. Но вдруг она замолчала и надулась.

Мне была непонятна такая перемена в настроении, и я спросил, в чем причина. Кира сказала, что мне неинтересно слушать. Зачем тогда рассказывать?

Я постарался разубедить ее в этом, и через несколько минут она продолжила свой рассказ. Но не прошло и минуты, как она снова замолчала и снова надулась. Только на этот раз еще и всплакнула. Ну что ты будешь делать? И теперь никакие уговоры не помогли. Она замкнулась и все.

Помолчали мы денек. Утром вроде разговорились, и стало как раньше.

Этак через недельку все повторилось опять. А потом пошло и поехало – чем дальше, тем чаще и накаленнее. В общем, все сводилось к тому, что мне плевать на то, о чем говорит моя жена. А главное, неважно, что говорит.

Я ничего не мог понять. И чем больше предпринимал попыток выяснить причину, тем становились хуже наши взаимоотношения. В конце концов, разозлился и я. Через полгода такой катавасии я собрался и уехал, что называется, в дремучие леса. Я и так туда ездил, но возвращался, а тут – нет.

22. Те, кто работал со мной, естественно заметили эти перемены. Все-то отбыли вахту – и домой, а я не еду, остаюсь.

И вот однажды, наш сторож, старый политкаторжанин, психиатр, между прочим, по образованию, подошел сам ко мне, когда вечером сидел на крыльце и курил – до этого не курил, а начал. И расспросил про житье-бытье, правда, перед этим сам о себе многое рассказал.

Расслабил он меня, и я выложил все как есть. А он выслушал меня внимательно и сказал, что это дело поправимое, и напросился в гости, мол, со стороны бывает виднее.

Я долго думал над его предложением, а потом, когда извелся весь, решил – будь, что будет. И поехали мы вдвоем к моей Кире.

23. Она, на удивление мне, встретила нас приветливо, даже обрадовалась. Тоже ведь соскучилась.

Сидим, значит, мы за столом, общаемся оживленно. Все хорошо. Сам про себя думаю: и зачем я Тиграныча притащил, когда само собой утряслось. Только я об этом подумал, как бах-трах…

Кира весело щебетала, а потом резко замолчала, будто споткнулась. А Тиграныч ей говорит: а дальше, мне очень интересно, что же вы остановились?

Она, уже нехотя, но все же продолжила. Я из кожи лез, чтобы быть внимательным слушателем. И все равно через минуту-две Кира резко подскочила и сказала, что ей срочно надо на кухню, а потом она забыла, что ей еще бежать к одной подруге за чем-то, и вышла.

Я развел руками. Тиграныч ухмыльнулся, сказал мне, чтоб я сидел на месте, а сам вышел следом за Кирой.

Минут десять их не было. Я уже сильно нервничал. И вот они появились. Расселись снова. Тиграныч сказал, что Кира освободилась на кухне, к подруге еще рано, и поэтому все же стоит дослушать, чем заканчивается прерванная история.

Я весь сжался в комок, слушал в четыре уха и только чуть расслабился, как Клара вдруг заплакала и выпалила: Видите, видите?! – Вижу, – сказал Тиграныч, – теперь все вижу и понимаю, и хочу, чтобы вы поняли, в чем причина недоразумения. На мой взгляд, все дело в запятой. – В запятой? – хором спросили мы. – В запятой, в ней заразе, – повторил психиатр. Мы удивленно уставились на него. – Точнее, в смысле, который каждый из вас вкладывает в то или другое выражение, – уточнил он. Ведь люди по-разному могут воспринимать сказанное.

И выяснилось, что по мере повышения моего интереса к тому, что говорила Кира, я, когда она чуть приостанавливалась, видимо, собиралась с мыслями, как бы старался стимулировать жену на продолжение рассказа, и говорил ей: «Ну и что…» Я имел в виду «ну, и что дальше?», а она понимала это как «ну и что, мол, подумаешь, фигня какая». Из-за недоговоренности и вышла вся свистопляска.

А ведь это чепуха могла и разводом закончиться.

24. – Могла, Кира?

– Не могла, мой дорогой. Любила я тебя сильно и сейчас люблю. Нашли бы выход и без Тиграныча твоего.

– А вот я сомневаюсь.

– Ты бы подал на развод?

– Ну что ты. Я? – никогда.

– И я нет. Все равно бы поняли рано или поздно, где собака зарыта. Но в данном случае Тиграныч вовремя подвернулся.

– Еще бы. Помнишь, как я взял отпуск на пару месяцев и… и… и… и…

– Папа, ты что-то заикаться стал, – пошутила Ира.

– Вот после «и» ты и появилась на свет.

– Ясно, – засмеялась моя жена.

– Только не углубляйся в эти «и», пожалуйста, – улыбнулась теща. – А то еще по инерции расскажешь обо всех советах Тиграныча…

– Целомудрие на страже нравов, – стрельнул глазами Александр Даниилович в свою жену. – Но, как-нибудь… Все, закрыл рот… А ты, Семен, что там черкаешь на салфетке?

– Сюжет неплохой, Даниилыч, вот и фиксирую в виде тезисов, чтоб разработать его потом, с вашего, конечно, разрешения.

– А что, пиши себе на здоровье. Войдем в мировую литературу, мать?

– Я – не против.

– А я – «за»…

– Через годик, – сказал я.

– Годик – не десять лет. Подождем, – согласился тесть.

– Извините, я отлучусь на несколько минут, – поднялся я из-за стола. Мне в больницу надо.

– В больницу? Вот я и приметил сразу, что что-то не так. Кто в больнице-то? Что, очень плохо? – поднял брови Даниилыч.

– Не знаю, как и ответить, – пожал я плечами.

– Ладно, иди, звони, нам Ирина ответит.

25. Я вышел в другую комнату, достал трубку, набрал номер. Гудок. Второй. Третий.

– Реанимация. Я вас слушаю.

– Это Семен вас беспокоит. Ну, тот, который сегодня к Артему приходил.

– Фамилия какая?

– У кого?

– У Артема, естественно.

– Я… я… не знаю…