– Видел, старик, видел. Младенец как младенец.
Большими шагами он догнал ушедшего вперед Вогана.
Оставшиеся в комнате ждали, пока утихнут шаги и голоса римлян. Потом писец и равви, покосившись на дверь, склонили прощально головы и вышли следом. Иошаат повернулся к Мириам:
– Ничего! Ничего, Мириам. Завтра!
Глава третья
Сыновья и дочери
– Хаддах! Не лезь за стол раньше времени! Старшие еще не подошли. Иди лучше поищи Цевеона.
– Не хочу.
– Вот упрямый мальчишка! – Гадасса, старшая сестра, миловидная, слегка полноватая и слегка косящая девочка лет пятнадцати, рассердилась не на шутку. – Ты слышал, что я тебе сказала?
Хаддах, смуглый черноволосый пострел лет шести с блестящими озорством глазами, на всякий случай ускакал в сторону от сестры.
Даже мать не была такой строгой.
– Пусть Суламитт идет.
– Она старше тебя, ей шесть лет, а тебе – всего пять.
– Она – девчонка, вот пусть она и идет.
– Посмотрите на него! – Гадасса, как взрослая женщина, уперла руки в бока. – Посмотрите на этого грозного мужа, отца семейства.
– Вот вернется отец, – пообещала брату Суламитт, – тогда ты узнаешь, кто – грозный муж, а кто – непослушный мальчишка.
– А ты – противная ябеда!
– А ты… А ты…
– Хаддах! Суламитт! Вас на улице слышно.
– А почему она все время ябедничает?
– А почему он обзывается и за Цевеоном не идет?
– Хаддах, за свои дурные слова и непослушание ты три раза прочитаешь вечернюю молитву перед сном.
– Подумаешь!
– Четыре раза, – ледяным тоном уточнила Гадасса.
Хаддах обиженно засопел, решив больше не искушать судьбу.
– Как будто не известно, где он – конечно, у своих голубей.
– Где бы он ни был, к ужину опаздывать негоже, – тоном опытной хозяйки отозвалась Гадасса, и в этот момент Хаддах подпрыгнул на месте и заскакал по двору:
– Вот и он! Вот и он! И нечего шуметь было!
Во двор вошел Цевеон, худенький, болезненного вида мальчик лет десяти. Он шел медленно, неся что-то в сложенных ладонях. Подойдя поближе, он остановился и раскрыл ладони.
– Вот.
– Ой, что это? – на лицах Суламитт и Гадассы отразились в разном соотношении брезгливость и любопытство.
– Голубь! Голубь! – заплясал вокруг радостный Хаддах.
– Птенец, – пояснил Цевеон, – он выпал из гнезда и сломал крыло.
Хаддах осторожно дотронулся до птенца. Тот запищал.
– Живой!
– Он умрет, – просто сказал Цевеон.
– Умрет?
– Конечно. Ночью его любая кошка или собака найдет.
– А если его обратно в голубятню положить? – спросила Гадасса.
– Он не сможет жить со сломанным крылом, – пояснил Цевеон, – и потом…
– Что потом?
– Я пробовал его положить в голубятню.
– И что?
– Остальные голуби… Они… – Цевеон вздохнул. – Они его выбрасывают обратно.
Наступило молчание. Дети обступили Цевеона, рассматривая птенца в его руках.
– Что же с ним делать? – наконец, спросила Суламитт.
– Съесть! – предложил Хаддах. – Зажарить на костре и съесть.
– Тебе ужина мало? – Цевеон удивленно посмотрел на младшего брата.
– А я знаю! – пропела довольная своей задумкой Суламитт.
– Что ты знаешь?