Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга первая

– Мы можем погадать!

– Погадать?

Все уставились на Суламитт.

– Да, погадать. Гадают ведь на жертвенных животных – овцах, петухах, быках… Голубей тоже приносят в жертву, значит, на голубях тоже можно гадать, – пояснила она.

Цевеон нахмурился:

– Да, но гадание – это грех. Так нам наш равви говорит.

– Глупый! Откуда он узнает?

Все невольно посмотрели на маленького Хаддаха. На его лице ясно отображалась борьба желания отомстить вредной сестре с любопытством принять участие в новом развлечении, да еще запретном.

Наконец, любопытство пересилило. Хаддах пожал плечами:

– Откуда он узнает?

– Постойте, постойте, – Гадасса оглядела всех строгим взглядом старшей.

Гадание – грех…

Но мне тоже интересно.

– Гадасса! Я буду слушаться тебя всегда-всегда! – льстиво сказала Суламитт.

– А я прочитаю молитву перед сном целых пять раз, – пообещал Хаддах.

Все невольно рассмеялись, и Гадасса тоже. Она уже не колебалась.

– А на что мы будем гадать? – задала она главный вопрос.

– Давайте – когда ты выйдешь замуж! – предложила Суламитт.

– Что ты, глупая, ни за что! – Гадасса покраснела от смущения.

– Когда отец вернется? – предложил Хаддах.

– Он вернется, когда внесут его в списки переписи в его родном Бет-Лехеме, – сказал Цевеон.

– И она с ним, на сносях, – вздохнула Суламитт.

– Она? Она теперь нам – матерь, – укоризненно поправила Гадасса.

– Соседки до сих пор судачат у колодца, что… – начал Цевеон и запнулся.

– А я знаю, при мне они тоже говорили! – победно закричал Хаддах. – Что она – дева.

– Нет, – покачал головой Цевеон. – Что дева понесла и девою осталась.

– Дева! – ехидно рассмеялась Суламитт. – И понесла – дева, и родит – дева, и теперь нам матерь будет – дева! Чудо неслыханное! Вот на кого гадать надо.

– А что такое дева? – спросил Хаддах.

Сестры его рассмеялись.

– Узнаешь, когда вырастешь, – сказала Гадасса. – Хорошо. Гадаем на нее.

Цевеон положил птенца на округлый плоский камень у скамьи. Все окружили его, заключая в круг на правах старшей Гадассу с зажатым в руке ножом. Она склонилась над птенцом, взялась за крыло свободной рукой. Птенец пискнул и замолчал под ножом, окрашивая камень кровью. Гадасса присела на корточки, всматриваясь в окровавленный комок перьев на камне. Братья и сестры ждали, затаив дыхание и вытянув шеи от любопытства.

– Что тут происходит? – раздался удивленный возглас от ворот.

– Екевах! – крикнул Хаддах, бросаясь навстречу старшему брату, плотному, угловатому юноше, копии Иошаата, старательно подражающего отцу даже в жестах и манере речи.

Гадасса поднялась с колен, торопливо утирая руки пучком травы. Екевах. Она хоть и старше его на целый год, но он – сын, первенец, мужчина.

Екевах подошел ближе, недоуменно оглядев окровавленный комок на камне.

– Не знал я, что у нас дома ворожбой занимаются, – наконец сказал он.

Гадасса не успела ответить, потому что Хаддах бросился к воротам навстречу еще одному брату. Осий, второй сын, на пару лет младше Екеваха, тонкий, худощавый подросток, вернулся с пастбища усталый и запыленный. Суламитт подошла к братьям с кувшином для омовения рук.

Наконец, все расселись, и Екевах прочитал молитву, подняв над головой рано познавшие труд мозолистые руки ученика древодела, наследующего дело отца.

Вечерняя трапеза началась.

– Как твоя работа, Екевах? – спросила Гадасса: по неписаному семейному закону разговор за столом должен быть начат непременно старшими.

– К нему приходил равви Мешуллим, – зачастила Суламитт и осеклась под укоризненным взглядом сестры. – Прости, Екевах.

Екевах выждал паузу, достаточную для того, чтобы сгладилось впечатление от бестактности Суламитт.

– Ко мне приходил равви Мешуллим, – сказал он наконец, – с известием о смерти старого Олама.

– Умер старый Олам! – Гадасса печально воздела руки, зазвенев медными браслетами. – Я знала его еще девочкой, он был добрый, всегда подшучивал надо мной и дарил что-нибудь: персик изюм, эгоиз…

– Равви Мешуллима интересовало, может ли он направить ко мне в отсутствие отца родственников покойного Олама для заказа гробницы.

– Гробницы, – зябко поежилась Суламитт.

– И что ты ответил равви Мешуллиму? – спросил Цевеон.

– О равви Цевеон, я ответил равви Мешуллиму, что готов принять родственников покойного Олама, – Екевах шутливо поклонился Цевеону. – Все наше благополучие держится на таких заказах. А на вырученные деньги, если их хватит, конечно, брат мой, я куплю тебе еще один свиток. Ты рад?

– Да, – сказал Цевеон смущенно.

– Еще больше будет рад наш отец, – сказала Гадасса, – он всегда говорил, что один свиток Завета в доме важнее десяти еф муки.