Лорд и леди Шервуда. Том 1

– И тогда он рассвирепел, – продолжала Марианна, – стал грозить и отцу, и мне темницей и даже плахой. Но едва я приказала ему убираться из Фледстана, как он тут же успокоился, и это спокойствие было страшнее ярости. Он заявил, что устал унижаться и выставлять себя на всеобщее посмешище. Есть еще и право победителя, по которому он все решил за меня, а мое дело – лишь подчиняться, потому что это я считаю себя равной ему, а на самом деле я только трофей, как любые другие саксонские девушки, после того как саксы проиграли Англию норманнам. Я должна быть счастлива тем, что он намерен поступить со мной честно. Если бы не мое родство с принцем Ллевелином, я бы давно согревала его постель без законного брака – по согласию или нет, ему все равно. Я ответила, что он сошел с ума, если ждет от меня покорности лишь потому, что он норманн, а я лучше умру, чем стану его женой. Тогда он рассмеялся и сказал… Слышали бы вы его смех, отец Тук! Тихий, злой – от него мог начаться озноб, как от лютого холода.

– Уверен, что с тобой озноба не случилось. Что же он сказал?

– Что он не допустит моей гибели прежде, чем я взойду на его брачное ложе, но пообещал, что я и вправду умру, если не стану его женой. А если отдам свою руку другому, то умру в тот же день, когда он узнает об этом.

Выслушав ее невеселый рассказ, отец Тук долго молчал, в задумчивости поглаживая бритый подбородок.

– Нравы таких, как Роджер Лончем, для меня не новость. Оказавшиеся у власти в силу родства, а не собственных достоинств, считающие, что они завоеватели, хотя сами не воевали. Худший вид норманна! Но, поднимая руку на тебя, он поднял ее на всех саксов. Хотя в тебе есть и кровь Уэльса, для знатных и простых саксов ты являешься олицетворением той Англии, в которой жили наши предки, – гордой, свободной, смелой и прекрасной. Недаром тебя весь народ Средних земель называет Прекрасной Саксонкой и гордится тобой. Однако на этот раз твоя смелость перехлестнула через край.

– Что мне оставалось делать? Я только сразилась с врагом лицом к лицу и не нахожу в том ничего предосудительного! – возразила Марианна, высоко подняв гордую голову.

Отец Тук насмешливо покачал головой.

– Враги бывают разные, дочь моя! Иной не побрезгует ударить в спину. Но дело не в представлениях Роджера Лончема о тактике, допустимой в сражении. Ты для него не противник, с которым сходятся в битве, а всего лишь упрямая девица, невесть почему противящаяся и его воле, и участи, уготованной для девиц самой их природой. Женщина слаба и по причине слабости обязана подчиняться мужчине. Вот как он видит тебя и что о тебе мыслит. Будь ты по-житейски благоразумна, то не довела бы дело до крайности, сразу приняв предложение Лончема.

Поймав негодующий взгляд Марианны, отец Тук предупреждающе вскинул руку.

– Я же сказал: по-житейски благоразумна! Тебе присуще благоразумие, но оно иного рода. Один человек говорил мне, что ты измеряешь мир и людей иными мерками, чем принято в твоем окружении. Это и очаровывает тех, кто знает тебя, и в первый черед Гая Гисборна, но твои ценности не годятся для мира, в котором ты живешь, и общества, которое тебя окружает. Думаю, тот, кто сказал мне эти слова, был прав, Марианна, и это меня печалит: твоя же суть безмерно осложнит жизнь тебе самой.

Марианна изумленно посмотрела на отца Тука.

– С кем вы говорили обо мне, святой отец, и почему обо мне?

Священник тяжело вздохнул, и Марианну поразила глубокая печаль, отразившаяся в его глазах. Заметив ее удивление, отец Тук грустно усмехнулся, вспомнив, как сам был ошеломлен открывшейся ему на исповеди тайной сердца, которое он всегда считал неподвластным женским чарам. И как долго это сердце скрывало поразившее его чувство, пока оно не прорвалось, да еще с такой горячностью! В памяти священника вновь зазвучал голос: сначала обычный – спокойный и властный, а потом против воли исполнившийся глубокого отчаяния и не менее глубокой страсти.

Храня молчание, священник отечески любовался Марианной. Чудесная, светлая душа, еще не затронутая любовным горением… Как бы они подошли друг другу! Но, к счастью, его духовная дочь ни о чем не знала. К счастью потому, что она не смогла бы устоять ни перед такой любовью, ни перед тем, кто испытывал к ней эту любовь.

– Почему и что – это тайна исповеди, – наконец сказал он строгим тоном, – а имя… Знать его тебе ни к чему! Скажу лишь, что это один неразумный, который однажды засмотрелся на твою красоту и не смог устоять перед ней.

Марианна, чей интерес угас, едва она поняла, что ни имени, ни подробностей узнать не получится, раздраженно пожала плечами.

– Не нахожу никакого достоинства в красоте! – сказала она так, что отец Тук понял: ее слова были не кокетством, а результатом долгих раздумий. – Ее воспевают, ею восхищаются, но она только навлекает беду – слишком много недобрых и жадных взглядов притягивает к себе.

– Красота, дочь моя, есть божественный дар, – возразил отец Тук, задумчиво глядя поверх головы Марианны на распятие. – Божественный дар изначально суть добро, но он налагает служение на тех, кому был дан. Можно просить о красоте, но не получить ее. Можно отвергать красоту, как сейчас попыталась сделать ты, но твои протесты не снимут с тебя долга служения. Ничто не зависит от твоей воли! Силой обстоятельств ты даже можешь утратить телесную красоту, но долг при тебе останется, лишь отяготится испытанием, которое можно пройти, если при всех напастях ты сумеешь сохранить красоту души. Она и есть самая главная твоя красота, и именно она так притягивает к тебе сердца. Но в придачу к внутренней красоте ты наделена и внешней красотой – редкой, завораживающей! Такое единство свидетельствует о том, что ты от рождения избрана для какой-то цели.

Марианна долго размышляла над его словами, потом спросила, робко тронув священника за рукав:

– Отец Тук, пожалуйста, откройте мне, в чем же заключается эта цель, если вы знаете!

Священник с улыбкой посмотрел в ее глаза, полные едва ли не детского ожидания, и покачал головой.

– Нет, дочь моя, я не знаю. Кто я такой, чтобы передо мной открывались помыслы Провидения? Если я прав в представлении о тебе, то со временем все откроется тебе самой. Что же касается недобрых глаз… Красота, Марианна, то же сокровище. Желание завладеть им всегда будет одолевать алчные и низкие натуры. Для высоких же душ красота есть источник света и радости. Они бессменно стоят на ее страже, но позволяют себе в награду лишь молчаливое любование. Из-за их молчания красота не знает своих хранителей и защитников, хотя без них давно оказалась бы в плену у темных сил.

Прервав высокие рассуждения, отец Тук вдруг запечалился.

– Если же говорить о тебе, то твоя красота могла бы стать залогом большого счастья для тебя, ибо ты стоишь того.

Рука Марианны ощутимо дрогнула в ладони священника.

– Могла бы? – разочарованно прошептала она. – Только могла бы?

– Видишь ли, тебе ведь пора выходить замуж, а ты до сих пор не сделала выбор. И я понимаю, почему ты медлишь, – вздохнул священник. – Ты ищешь мужчину, достойного тебя. И радость своей красоты ты могла бы познать, когда в твоем сердце проснется любовь. Тогда ты увидела бы собственное отражение в любимых глазах и оказалась в них краше, чем есть, во много крат. Твоя красота заставила бы гордиться твоего избранника тем, что ему ты отдала свое сердце. Твоя нежная душа стала бы садом покоя его мятежного духа. Твой разум стал бы верным советником его разума, твоя отвага умножила бы его бесстрашие, хотя последнее, наверное, излишне: более бесстрашным уже и быть нельзя!

– О ком вы сейчас говорили, отец Тук? – с удивлением спросила Марианна.

Ее возглас заставил священника очнуться, и его лицо выразило укор самому себе за невольную неосторожность.

– О том, кого ты могла бы однажды встретить и полюбить, но тебе надо смириться, дочь моя, и постараться занять себя обыденной жизнью. Ты знатная и богатая, тебе надлежит думать о преумножении своих владений ради наследников, которых ты должна родить. Тебе следует посмотреть на равных тебе мужчин спокойным разумом, а не горячим сердцем, выбрать того, кто станет заботливым мужем, хорошим отцом твоим детям, рачительным хозяином и надежным защитником ваших с ним земель.

Заметив, как Марианна недовольно поморщилась, отец Тук повысил голос:

– Именно так, дочь моя! Твое богатство и положение, которое ты занимаешь в знатном обществе, никогда не позволят тебе роскошь следовать зову сердца, а не рассудка. Прими это как данность и прояви смирение.

– А будь я простого звания и бедна? – быстро спросила Марианна.

– Бедная простолюдинка? – по губам священника пробежала неожиданно жестокая усмешка. – Не желай себе такой участи! Ты давно уже стала бы наложницей – не Лончема, нет! Гая Гисборна прежде всего. Или сгорела бы на костре по обвинению в колдовстве, на которое сейчас епископ Гесберт в силах лишь намекать.

– Но середины нет, отец Тук! Значит, нет и смысла в ваших рассуждениях о том, что наивысшее счастье – подчиняться совести и сердцу, а не условностям, коль скоро нет таких людей, для которых ваши слова могут воплотиться в жизнь!

– Ошибаешься, такие люди есть, – усмехнулся священник. – Их доля трудна, но в то же время отрадна. Они не опутаны цепями условностей, знают цену титулам и богатству, но придают им меньшее значение, предпочитая благородство души и сердечное тепло. Только оказаться среди них по силам не каждому. Слишком высокая плата, которая не для тебя!

– Никакая плата не высока чересчур, чтобы жить так, как вы сейчас описали, – живо возразила Марианна. – В чем она заключается?

Священник посмотрел на нее долгим взглядом, прежде чем ответить.

– Сначала надо пройти через страдания, дочь моя, и они могут оказаться такими, что смерть покажется избавлением для того, чей дух недостаточно силен. Этот путь не для тебя, дочь моя, поэтому поразмысли над моими словами и прими жизнь, обычную для девушки твоего звания.

Их взгляды скрестились, словно клинки, но, почувствовав в отце Туке каменную неуступчивость и нежелание продолжать разговор, который заинтересовал Марианну, она была вынуждена опустить глаза. Довольный ее послушанием, священник ободрительно похлопал Марианну по ладони.

– Красота, дочь моя, слишком глубокое понятие, чтобы измерять ее людской меркой. Удел красоты – вечность, а человеческая жизнь коротка и, увы, не слишком счастлива! Мы с тобой засиделись. Начинает смеркаться, а тебе надо вернуться домой до темноты.

Он поднялся, увлекая девушку за собой, и повел ее к дверям. Остановившись на пороге, отец Тук положил ладони на плечи Марианны и заглянул в ее чистые и ясные, как прозрачные озера, глаза.

– О грехах я тебя спрашивать не стану – я знаю, что душа твоя чиста! И помни еще одно. Все, что я тебе советовал сегодня, шло от моего сердца и из-за любви к тебе. Но случись так, что ты все-таки сделаешь выбор, который никто не одобрит, и ни епископ, ни аббат не захотят обвенчать вас, приходите сюда. Скажи мне: «Отец Тук, вот мой избранник, мы любим друг друга всем сердцем!» Если я увижу, что он достоин тебя, то обвенчаю вас без колебаний, хотя бы он и был последним грешником в глазах знати и церкви!

Марианна поцеловала отца Тука в щеку, отчего тот довольно улыбнулся, но ненадолго: его лицо вновь приняло самое суровое выражение.

– Остерегайся, всегда остерегайся Гая Гисборна, дочь моя! Этот человек очень опасен. Случись что-нибудь, что придется ему не по нраву, он переменится к тебе так, что ты не узнаешь его!

Они вышли из церкви и пошли к коновязи, где Марианна оставила вороного. Отец Тук вдруг хлопнул себя ладонью по лбу, и по его лицу пробежала тень досады.

– Совсем забыл! Не сочти за труд – передай леди Клэренс приглашение брата увидеться в среду там же, где и всегда. Я думал, что она приедет вместе с тобой, но раз ее нет, вынужден просить тебя о посредничестве.

– Ах, святой отец, – рассмеялась Марианна, лукаво погрозив священнику пальцем. – Вот вы и попались! Я давно уже подозреваю вас в том, что вы все-таки водите дружбу с вольными стрелками!

– Но ведь ты не выдашь меня шерифу, дочь моя? – так же лукаво погрозил ей отец Тук.

– Вы сами знаете, что нет! – ответила Марианна, и священник с девушкой крепко обнялись.