Восстанавливая равновесие

С невнятным проклятием Эрик бросился на защиту своей принцессы; но Нума в нём не нуждалась сейчас – как, впрочем, и обычно. В молчаливый бой взглядами со своим противником она вступила без всякой осторожности и страха… и вышла победителем, когда мужчина, лица которого Эрик так и не рассмотрел, со вздохом отвернулся.

– Tsch?s, Diet[2 - *      Прощай, Дит (нем.)]

, – очень тихо проговорила она.

– Ещё увидимся, Нума, – вялым тоном, не оборачиваясь, отозвался её собеседник по-английски.

Нума немного помолчала.

– Как Богу будет угодно, – наконец, кивнув головой, согласилась она. Взяла Берндта под руку. – Пойдём, Эрик.

Норвежец покорно позволил себя вести – но не более десяти шагов. Сразу же за дверями он взорвался:

– Нума, что это было? Как ты… да я просто в шоке – Нума Алессандрос позволяет какому-то проходимцу так обращаться с собой!

– Когда-то он был мне очень дорог, – голос его любимой звучал так тихо, что Эрик даже подумал – ему это почудилось. А Нума заговорила свободнее и чуть быстрее, шлюзы её сдержанности вмиг оказались смыты потоком воспоминаний и чувств. – Был мне дороже закатов, дороже рассветов, дороже людей Кипра… я добровольно превратила себя в его часть. Я любила Дитриха – или думала, что любила. И я не сомневаюсь, что он меня тоже любил – по-своему, разумеется. Видишь ли, Дитрих фон Груец – мой бывший муж.

– Муж? Тот самый муж, который… – не договорив, Эрик метнулся обратно на балкон.

Нума едва успела поймать его за рукав смокинга.

– Не надо. Что бы там ни говорили о Дитрихе, моя вина в произошедшем ничуть не меньше, – она улыбнулась с каким-то растерянным и жалким выражением в глазах. Потянула Эрика за рукав и вывела в сад.

– Давай присядем, я очень устала. Вечер был долгим.

– Ещё бы, – фыркнул Берндт, задирая вверх голову – но на балконе уже никого не было. – Откуда он знал, что ты будешь…

– А он и не знал, – Нума прижалась лицом к плечу Эрика, обняла мужчину за талию обеими руками. – Скоро три года, как Дит посещает все приёмы в надежде, что я передумаю.

– И вернёшься к нему? – голос Эрика звучал неприятно от сдавившей горло ревности.

Нума искренне рассмеялась, откинув голову.

– Нет, что ты! На самом деле Дитрих боится меня, словно чёрт ладана. Но ему уже сорок два, он мечтает о сыне и постоянно сражается во имя этой мечты сам с собой. Мне жаль его, – она помолчала. – Но я действительно ничем не могу ему помочь.

– Ничем? – усомнился Эрик. – Обычно колдуньи должны уметь снимать свои заклятия.

Королева Нума отрицательно покачала головой:

– Только не это. Моя бабушка Алессандрос предупреждала, что у меня в запасе есть одно проклятие, обладающее смертельной силой. Но только одно, и расходовать его мне следовало разумно. В тот день, лишившись ребёнка, я почти ослепла от гнева и – вольно или невольно – истратила это оружие. Теперь, через восемь лет, могу утверждать – это действительно нечто. Боюсь, что снять его будет мне не под силу.

– И он не получит своего сына? – Эрик вновь указал на пустой балкон.

Нума шумно вздохнула, ещё сильнее прижалась к такому надёжному его телу.

– Эрик… – голос её источал неуверенность, словно бы принадлежал другой женщине, не Королеве, – ты знаешь многое из моей «кухни» – больше, чем я позволяю простому смертному. Дит тоже знал, но не воспользовался этим знанием. Так вот, хотя я, без сомнения, верю словам бабушки Алессандрос о колдовских способностях, переходящих друг к другу у старших женщин рода, но я всё же женщина конца XX века, учёный, как говорится, «широко известный в узком кругу», – она критически усмехнулась, позволив себе добавить в слова немало самоиронии. – Вот почему я рассматриваю всё именно с научной точки зрения. И как учёный я полагаю, что так называемое «смертельное проклятие колдуньи» не что иное, как мощное гипнотическое внушение, передаваемое на подсознательном уровне. Зигмунда Фрейда читал? Ну и отлично, тогда ты должен многое понять. И знаешь, ещё Фрейд отметил, что существуют люди, которые не поддаются гипнозу. Я почему-то всегда считала, что Дитрих именно из таких. Я не смогла ни разу гипнозом снять у него боль или хотя бы успокоить. Но в тот, последний раз, наверное, сила внушения вкупе с разрушительными моими эмоциями – гневом, обидой и ненавистью – оказалась слишком велика. Дит получил сильнейший отрицательный заряд… и поверил. Я не психолог и не знаю, что происходит в коре человеческого мозга, но уверена, что именно голова, разум определяет физическое состояние субъекта. Стоит поверить в то, что ты болен – и все симптомы появятся сами собой…

– Дитрих поверил, что он бесплоден – и у него не рождается детей, – очень негромко подхватил Эрик.

– Ты ухватил мою мысль, – с облегчением проговорила Нума. – Всё обстоит именно так. Я не врач, как моя сестра, хотя даже она едва ли смогла б объяснить, что случилось с его «маленькими хвостатыми друзьями», почему они не могут завязать плод… Это идёт из психики. А это, в свою очередь, означает, что я должна быть достаточно убедительна, снимая заклятье. Но я его не простила, Эрик. Махнула рукой, да, но не простила. Вот почему я ещё не готова вдохновенно шаманить.

– Ты не обязана этого делать, моя красавица, – Берндт нежно поцеловал руку Нумы, повернув её ладонью вверх. – Он поступил с тобой достаточно по-свински.

– О! – Нума хрипло, вымученно рассмеялась. – Думаю, что обо всех подробностях ты и не догадываешься. А ведь, ты знаешь, – она говорила медленно, рассеянным, отсутствующим тоном, – сейчас я уверена, что наша семейная жизнь с Дитрихом могла бы сложиться и по-другому. И я была бы сейчас его женой, если б тогда не совершила одну-единственную ошибку. Так что, как ни крути, но именно я заварила всю эту историю. Я была молода… несмотря на учёную степень, на весь свой колдовской опыт. Я была девственной до омерзения в отношении мужчин. И тяготилась своими обязанностями негласного судьи Кипра. Когда я встретила Дита – такого красивого, импозантного, с волнистой гривой рано поседевших волос – и в голубом смокинге! – мне показалась, что решение – вот оно, я выхожу замуж и преданно следую за мужем. Повсюду, куда бы он ни захотел. Я знаю, что мои добрые киприоты сотворили из этого берущую за душу мелодраму… Но всё неправда. Я просто сбежала от ответственности. Я знала, что Дит не захочет остаться на Кипре – его здесь ничто не держало. Мы немножко попутешествовали по европейским столицам, но, конечно…

– Что, ангел мой? – Берндт целовал уже её запястье.

Нума выглядела поражённой:

– Theos mou, а ведь и вправду, восемь месяцев из десяти, что я была замужем, мы проплавали на его яхте. Забавно, что я забыла об этом… в памяти – только блеск залов Парижа, ветер, раздувающий волосы на мостах Венеции, Мадрид, Рим. Кажется, мы славно в то время повеселились, – с ноткой неуверенности в голосе добавила она. – Он звал меня своей «маленькой кризалидой», и мне было приятно, хотя кто-кто, а куколка из меня никакая. Я просто позволила себе расслабиться… Проблемы у нас начались, когда на четвёртый месяц я заговорила о желании иметь детей. Тогда Дитрих впервые жутко вспылил, я испугалась и спряталась у себя в комнате. Он, конечно, потом извинялся и подарил мне прекрасные драгоценности, но запретил даже думать о детях. Дит объяснил это тем, что у него дурная наследственность по мужской линии и, таким образом, он заботится лишь обо мне. Как выяснилось, наследственность действительно была загадочной – на протяжении вот уже шести поколений каждый глава рода фон Груец умирал, едва только у него рождался наследник. Он сам вырос без отца, хотя в семье и был отчим. Дочери не оказывали такого воздействия на отцов, но, понятное дело, рисковать Дит не собирался. Он говорил мне, что мы прекрасно проживём с ним и без детей до самой глубокой старости. Но я была молода и упряма, во мне бушевала нерастраченная материнская нежность. С каждым днём всё сильнее и сильнее мне чудился вес своего собственного micro в руках. Женщины практически всегда эгоистичны… Но и Дит, подозревая неладное, стал осторожен. Никакого секса без предохранения. Однажды, доведённая до отчаяния, я забрала только что использованный презерватив и прямо посреди ночи поехала в центр планирования семьи. Мне сделали искусственное осеменение. Так у меня появился ребёнок, – она замолчала, целиком погрузившись в воспоминания.

Эрик долго и терпеливо ждал продолжения и потом всё же решился поторопить явно отсутствующую Нуму.

– И что было дальше, agape mou?

– Дальше? – «его любовь» усмехнулась с такой горечью, что Эрику стало не по себе. – Да ничего особенного. Не слишком молодой, но ужасно наивной дуре почудилось, что её муж обязательно полюбит ребёнка, поставленный перед фактом.

– Он тронул тебя хотя бы пальцем? – гневно прервал её собеседник.

– Бить? – Нума удивлённо взглянула на него. – Нет, конечно, Дитрих не мог поднять на меня руку. Но он испугался, так испугался, узнав о беременности. Я наврала ему, разумеется, о случайности, которая происходит одна на сто случаев, и так и не призналась в своих сложнейших махинациях. Я не сказала бы и дольше, но шёл уже третий месяц беременности и скрывать стало сложно. Дит весь побелел, выплюнул изо рта креветку, которой я кормила его в тот момент, встал и молча ушёл, хлопнув дверью. Я, конечно, ударилась в слёзы… Только сейчас я понимаю, какой ужас он пережил. А в то время… – она махнула рукой и замолчала.

Эрик взял инициативу в свои руки – а заодно и возлюбленную. Он укрыл её на своей груди, баюкая, словно младенца.

– Ну, всё позади, дорогая моя, не стоит мучить себя воспоминаниями.

Нума сердито вырвалась:

– Ну почему же не стоит? Я не хочу больше носить яд в себе.

– Я хотел… – Эрик побледнел от незаслуженной обиды и начал заикаться, – х-хотел, чтобы ты не… не травила себя. Ведь ребёнка ты потеряла.

– Я потеряла? Я потеряла! Да у меня отняли его самым гнусным и подлым образом.

– Не понял. Так ты успела его родить?

– Нет, – мрачно призналась Нума. – Дитрих отправился к Кассии – единственной, кто ему симпатизировал, и рассказал жалобную историю о том, что допустил ошибку, переспал с другой женщиной, хотя и очень любит меня, а теперь ему совершенно необходимо избавиться от последствий. Иначе я могу всё узнать и его брошу. Кассию всегда подводила её романтическая натура. Потом-то, узнав, на кого было истрачено её снадобье, она чуть ли в ногах у меня не валялась и умоляла простить её. А Дитрих на полном серьёзе убеждал остаться с ним – мол, он всё понимает и попытается меня простить… я ничего из того дня не помню, кроме зарева цвета крови в глазах. О проклятии потом мне рассказала мать. Она была очень напугана… это понятно, она всю жизнь прожила на Кипре, за спиной и под защитой отца, только рожала ему детишек и отдавала их нянькам. Можно сказать, что она немного «папийон», бабочка, но я люблю свою мать. Она, в конце концов, не виновата… А Кассию я простила. Сестра ела себя поедом, похудела, перестала спать. Когда Дитрих осмелился заявиться в наш дом, она бросила в него половую тряпку, а потом опрокинула кофейник и с собаками выгнала из «Олимпиона». Собаки Кассии – это отдельная история, это просто что-то. Четыре дога, таких же страшных и чёрных, как сама смерть. Они даже спят в её комнате, едят только из её рук и приучены всего лишь не трогать никого в доме.

– Что-то особенное, говоришь? – усмехнулся Эрик. – Что же тогда мы скажем о твоём ручном соколе, знаменитом Экскалибуре?

– Так он же ручной, – терпеливо, будто маленькому, разъяснила Нума Алессандрос. – И потом, Экси весь день сидит в клетке, чего о собаках Кассии сказать нельзя.

Она помолчала и несколько непоследовательно добавила:

– Я люблю мою сестру. А может быть, не столько люблю, сколько уважаю. За силу воли, решимость, твёрдые убеждения. То есть, конечно, надо было сказать – сестёр. Это касается обеих – Черил и Кассии. Ты уже познакомился с Хелом, тайной Черил? Вижу, что да. Это прекрасная, удивительная история. Хел захватил её в заложницы, а Черил спасла его от гибели в горах Албании, провела через всю Грецию и тайком переправила сюда. И плевать ей было на то, что весь остальной мир считал Хела сумасшедшим маньяком, пытавшимся убить собственную сестру… У меня удивительная семья, Берндт. Я говорю это к тому, что я принадлежу ей раз и навсегда. И моему Кипру. В замужестве я больше не заинтересована.

Она, возможно, ждала какого-нибудь ответа на свой рассказ, но Эрик молчал. Вздохнув, он положил ей голову на колени и уставился печальным взглядом в тёмно-синее, лиловое небо, расцвеченное серебристыми вспышками звёзд.

– Я понимаю, моя любимая.