Львиное Сердце

Изабелла закрыла рукой рот, на глазах у нее выступили слезы. Она остановилась, пропустив нас вперед. Желая ее утешить, я наполовину обернулся, но писец пихнул меня локтем в бок, напоминая о более важном деле.

Велев мне ждать перед помостом, писец скрылся в апартаментах графини. От резкого напоминания о моем положении – мне никогда не дозволялось пересекать эту границу – я помрачнел еще больше. Прошло немало времени, прежде чем показалась Ифа. Одетая в длинное голубое платье, с волосами, убранными под золотую сеточку, она излучала красоту и властность. Со мной она, однако, не поздоровалась – просто уселась и уставилась на меня, не моргая, своими зелеными глазами. Взгляд ее был сердитым.

Стараясь как-то выйти из положения, я глубоко поклонился.

– Госпожа!

– Где ты был?

Ифа говорила на французском, чего никогда не делала во время предыдущих наших бесед.

Не зная, что сказать, поскольку мы оба хорошо знали ответ, я сглотнул.

– Ну? – Ее голос хлестнул меня, как плетью.

– С герцогом, госпожа, – пролепетал я.

– Ты ранен?

Как и Изабелла, графиня обратила внимание на отметины, покрывавшие мой гамбезон.

– Нет, госпожа. Эта кровь… валлийца.

Отлегло у нее на душе или нет, сказать не берусь.

– Оставив нас без разрешения, ты нарушил свое слово.

Щеки мои покраснели от стыда, взгляд уткнулся в сапоги.

– Да, госпожа. Я сожалею.

– Поначалу я подумала, что ты сбежал в Ирландию.

Я поднял глаза.

– Я бы никогда…

– Не перебивай! – На щеках Ифы проступили небольшие алые пятна. Она по-настоящему сердилась. – Герцог снял осаду с Аска?

– Да, госпожа. Валлийцы сбежали, как только мы пришли.

Гадая о том, не стоит ли подробно рассказать про поход, я открыл рот, но строгий взгляд заставил меня умолкнуть. Мне не дали возможности объяснить причины, по которым я примкнул к войску герцога, а также упомянуть о проявленной мною храбрости.

Чувствуя себя десятилетним мальчишкой, которому отец задает трепку, я выслушал приговор Ифы. Мне запрещалось покидать замок до дальнейших распоряжений. Никаких визитов в деревню, в таверну или в аббатство. Даже ристалище оказалось под запретом. Никаких уроков французского. Каждое утро я иду к майордому, и тот дает мне список поручений на день.

Я сносил наказание молча, с ненавистью наблюдая за одобрительными кивками писца, появившегося за спиной у графини.

Самый жестокий удар, как это часто бывает, приберегли напоследок.

– Тебе ни при каких обстоятельствах не дозволяется разговаривать с леди Изабеллой.

Пораженный, я поднял взгляд на Ифу, глаза которой все еще метали молнии.

– Ты понял? – сурово спросила она. Возражения застряли у меня в горле.

– Да, госпожа.

– Нарушишь эти условия – брошу тебя в темницу. Ты уже знаешь, каково там.

– Знаю, госпожа, – ответил я, и перед моим мысленным взором пронеслись неприятные сцены из прошлого.

– Это все.

Она коротко кивнула, давая понять, что я могу идти.

Я еще раз низко поклонился и пошел прочь вместе с писцом, снова оказавшимся рядом.

Изабелла слышала каждое слово. Безмолвная и несчастная, она смотрела, как я прохожу мимо. Я бросил на нее взгляд, в котором читалось: «Мы по-прежнему друзья», но заговорить не посмел, так как писец держался рядом.

До двора было недалеко, сотни две шагов, но время тянулось так, будто я преодолел десять миль. Когда мы вышли во двор, казалось, что все смотрят на нас: солдаты на лестнице и конюхи у дверей конюшни, пьющие вино рыцари и плотник с охапкой досок на плече. Позже я смеялся над своей наивностью. Решение Ифы необратимо изменило мой мир, но, за исключением ее самой, Риса и двух моих приятелей из числа оруженосцев, никому в Стригуиле не было до этого дела.

Следующим утром, вскоре после рассвета, я, все еще чувствуя себя как побитая собака, отправился на кухню с обычным намерением разжиться краюхой теплого хлеба. Там кипела бурная деятельность. Повара деловито крошили продукты и помешивали варево в котлах. Мясники с красными руками таскали части туш. Мокрые от пота слуги поддерживали огонь в обоих очагах. В одном на вертеле жарилась лань, в другом – упитанный теленок. Внутри клеток из прутьев томились живые птицы, несколько гусей были привязаны за шею к ножке стола. На лавках лежали зайцы и кролики, бекас, жаворонки и цапля. Из печей доносились соблазнительные ароматы: хлеб, а еще, надо полагать, пироги. Угадывались и запахи пряностей, корицы и гвоздики – с этими специями я впервые познакомился в Стригуиле.

Краюх не оказалось там, где они лежали обычно. Я послонялся по кухне, стараясь быть незаметным, но на самом деле просто путался под ногами. Меня то и дело гоняли с места на место, бросая неодобрительные взгляды, когда мои пальцы, как бы невзначай, подбирались к котелку с испускавшей пар пшенной кашей или к кастрюле с цыпленком, приправленным шафраном. В итоге я устроился близ двери, решив дождаться, когда яства понесут в большой зал.

Наконец один из поваров сжалился надо мной. Добродушный валлиец, коренастый и краснощекий, он частенько говаривал, что я напоминаю его сына, лучника в армии короля Генриха.

– Эй, ирландец! – окликнул он меня. – Проголодался?

– Еще бы!

– У нас тут дел невпроворот, как видишь, – сказал он, но при этом поманил меня к себе.

Я повиновался, в животе у меня урчало.

– Это все к обеду? – спросил я. Графиня давала пир в честь избавления Ричардом замка Аск от осады.

– Верно. Мне сказали: «Ничего не жалей. Не каждый день один из сыновей короля отправляется на войну ради Стригуила». – Он снял кусок материи, прикрывавший ряды маленьких свежеиспеченных пирожков. – С говядиной и луком. Угощайся.

Я взял один, потом, с одобрения повара, второй.

– Печально было слышать про юного Уолтера, – сказал он.

Рот у меня был набит, и я просто кивнул. Потом, проглотив, сказал:

– Тяжкую он принял смерть.

– Слышал, что ему…