Чернила и огонь

Прекрасные слова, впрочем, мне показалось, что судьба всех этих книг была вполне предсказуема: если через несколько лет их никто не захочет забрать, то библиотека, скорее всего, распорядится их уничтожить. Она не сможет позволить себе хранить их тут бесконечно.

– И сколько раз тебе удавалось здесь что-то найти, Олег? Ну, помимо «Неряхи Петера».

– Меньше, чем хотелось бы. – Он поджал губы. – И тем не менее попытки того стоят. Мне было невероятно приятно вернуть ту книгу Жозефине.

Олег произнес это имя с какой-то фамильярностью, что навело меня на мысль, что он словно в некоторой степени сроднился с этим экземпляром, отмеченным экслибрисом деда сеньора Фритц-Брионеса, и воспринял его возвращение как что-то личное. Как и намекал Себастьян, это было единственным честным способом заниматься этой работой, хотя от этого она не переставала быть невыполнимой. Чтобы распространить этот процесс на все книги, зависшие в Лимбе, Центральной и Земельной библиотеке Берлина пришлось бы выделить отделу гораздо более щедрое финансирование и намного больше сотрудников.

– Единственными зацепками, которые были у «Неряхи Петера», – продолжил он, – были тот экслибрис со словом «ФРИТЦ» и карандашная пометка «Франкфурт, 1935». Тот факт, что на экслибрисе были еврейские мотивы, уже был достаточным мотивом для подозрений. Я поискал в базе данных жертв Холокоста людей с такой фамилией, которые жили во Франкфурте в то время. Это довольно распространенная фамилия, но, учитывая, что речь шла о детской книжке, я сократил список до тех, у кого были маленькие дети. Поиски привели меня к Александру Фритцу, отцу Жозефины.

Он произнес это с гордостью, восхищенный собственной проницательностью. Я заметила, что когда Олег рассказывал об украденных книгах, то переставал поправлять очки, что говорило о том, что в эти моменты он чувствовал себя уверенно.

– Я провожу здесь много времени, Грета. Просматриваю книги, по-своему их сортирую, делаю заметки о тех, кто могут дать какую-нибудь зацепку, которая поможет их вернуть… А еще отсеиваю те из них, происхождение которых легче определить.

Я слушала его вполуха, увлеченная изучением корешков экземпляров, стоявших на ближайшем стеллаже. Как и говорил Себастьян, там было всякое: от научных работ по садоводству до миссалов[10 - Католические богослужебные книги.] и всего, что только можно было представить, из других областей. Большинство названий были на немецком, но присутствовали экземпляры и на французском, английском, испанском, иврите и кириллице. Подвал источал смутный аромат, который мне был хорошо знаком. Я побывала во множестве пыльных хранилищ, чтобы привыкнуть к запаху разложения, целлюлозы и лигнина[11 - Растительный полимер, часто присутствующий в бумаге.]. Я ощущала себя так, словно спустя долгое время встретилась со старым другом. До этого момента я даже не осознавала, насколько сильно я по нему соскучилась.

В некоторых местах стопки книг обвалились и лежали на полу, разбросанные, и никто не потрудился их собрать. Даже Олег проходил мимо них осторожно, чтобы нечаянно не наступить. В этом месте было что-то мистическое, заставившее меня вспомнить о Кладбище забытых книг из романов Руиса Сафона. В каком-то смысле все эти тома тоже были обречены на смерть после того, как оказались вырванными из жизни своих предыдущих владельцев. И именно это стремился исправить отдел, который возглавлял Себастьян.

– Одной из вещей, которая больше всего меня поразила, когда я начал работать с Себастьяном, – добавил Олег, – было то, в каких масштабах воровали книги. Грабежи не ограничивались Берлином. И даже Германией в целом. Нацисты опустошали библиотеки по всей Европе, а Альфред Розенберг совершил самую масштабную культурную экспроприацию в истории. Франция, Польша, Голландия… Везде, где жили евреи, появлялись люди из Штаба рейхсляйтера Розенберга и безо всякой жалости грабили библиотеки и частные коллекции. После войны были приложены большие усилия, чтобы восстановить культурное наследие всех этих стран, но на родину вернулось меньше десяти процентов экземпляров из тех, что было там до войны. Остальные по-прежнему не найдены. Считается, что большинство из них были уничтожены во время бомбардировок союзников.

Когда союзники взяли Германию, то обнаружили больше миллиона книг в замке Хунген, куда Розенерг перенес Франкфуртский институт по изучению еврейского вопроса. Книги целыми вагонами отправляли в библиотеки, не просматривая их содержимого.

Информации становилось слишком много, и я решила применить все, что у меня имелось, к делу, которое меня сюда привело: если все, что рассказывал Олег, было правдой, то книги, которые однажды принадлежали семье сеньора Фритц-Брионеса, могли быть где угодно. С чего же начать? Просто обыскать этот склад на предмет какой-нибудь книги, на которой сохранился бы экслибрис отца Жозефины? Но не может же быть, чтобы все было так просто. А если это было бы так, то за время работы здесь Олег наверняка и сам уже нашел бы несколько подходящих экземпляров.

– Сначала мне показалось, что это выходит за рамки моей компетенции, – признала я. – А теперь я думаю, что в принципе невозможно найти зацепки, ведущие к книгам, которые мне поручили найти. – Олег выдержал вежливую паузу, которой я воспользовалась, чтобы привести мысли в порядок. Мне не потребовалось много времени, чтобы прийти к единственному возможному выводу, учитывая обстоятельства. – Я благодарю тебя за уделенное время и интерес, Олег, но хочу сказать сеньору Фритц-Брионесу, что ухожу. Это не для меня.

Не дожидаясь ответа Олега, я обошла его и направилась обратно к лифту, который вернет меня во внешний мир, подальше от несбыточных мечтаний и невыполнимых миссий, вроде тех, что возложили на себя этот юноша и Себастьян. Увидев, как я ухожу, Олег не стал возражать, и, полагаю, моя решимость заставила его понять, что нет такого довода, который убедил бы меня остаться рядом с ним и ломать глаза в этом подвале.

Это не имело бы абсолютно никакого смысла.

17

Выйдя из библиотеки, я сделала глубокий вдох, чтобы избавиться от затхлого воздуха в легких. Привкус бумаги, чернил и пыли облепил мое нёбо, и пройдет еще немало времени, прежде чем он растворится, но должна признаться – меня это не слишком волновало. После столь долгого времени без работы мне было приятно снова почувствовать себя в своей стихии. Инстинктивно бросив взгляд на скамейку, где какое-то время назад сидел тот неприятный парень, я его не увидела. Я предположила, что он мог пойти домой или куда-нибудь еще, где его ждали. Вот и хорошо, сказала я себе. Мне совсем не хотелось снова сталкиваться ни с его агрессивными взглядами, ни с презрением, которое, казалось, вызывало у него мое присутствие.

Я бесцельно слонялась, оттягивая момент, чтобы позвонить Фритц-Брионесу и сообщить ему о своем отказе. Я попыталась мысленно составить список аргументов, которыми обосновала бы свое решение: что я не вижу у этой затеи никаких перспектив; что мне нечего делать в Берлине, в окружении целого арсенала бесхозных книг и рассказов, полных отчаяния и пессимизма; что я сожалею о неудобствах, которые могла ему создать.

Хотя мне было не свойственно так быстро опускать руки, я не видела другого выхода. У меня не было ничего, что доказывало бы тот факт, что библиотека дедушки Фритц-Брионеса находилась здесь или где-то еще. Все было бы по-другому, если бы мне дали список или еще что-нибудь, что помогло мне в поисках, но проблема в том, что меня еще и отправили в Берлин с пустыми руками.

Я могла бы позвонить Терезе Солана, чтобы спросить ее, какие шаги предприняло агентство Neoprisa и располагали ли они какой-нибудь информацией, которая помогла бы мне выполнить это задание, но это лишь подтвердило бы то, о чем она откровенно заявила мне тогда в кабинете: что я не подходила для этой работы и пригласить меня поучаствовать в этом расследовании было ошибкой.

И, разумеется, я не собиралась доставлять ей такого удовольствия.

Я брела, мысленно снова и снова возвращаясь в подвалы Центральной и Земельной библиотеки Берлина. В том, чем занимались Олег и Себастьян, было какое-то донкихотство: в первую очередь в их одержимости. Казалось, им было абсолютно наплевать, что их редкие успехи были лишь каплей в море. Они были убеждены, что их миссия – выше подобных рассуждений. Олег и Себастьян были мечтателями, что, впрочем, не казалось мне чем-то однозначно плохим. Просто мечты обычно затмевают рассудок и заставляют путать страсть со здравым смыслом.

Задумавшись об этом, я вышла на просторную площадь, окруженную роскошными зданиями. Самым примечательным из них был гигантский дом шириной с саму площадь, коричневатого оттенка и с колоннами, как в древнегреческом храме. На фасаде здания было написано «Юридический факультет», а через его огромные окна открывался вид на великолепную библиотеку, полную книг в ярких обложках.

Бебельплац – гласила табличка с адресом.

Я обратила внимание на группу людей, которые, стоя в центре площади, фотографировали что-то на земле. Подойдя достаточно близко, я увидела, что речь шла о чем-то вроде стеклянной панели, излучавшей беловатый свет, который освещал лица окруживших ее туристов.

Я подошла поближе, чтобы получше ее рассмотреть. Это было встроенное в землю окно, за которым находилась комната, вырытая прямо под тротуаром. Ее стены были уставлены книжными полками, такими ярко-белыми и однотипными, что было очевидно: они пусты.

– Эта работа, – услышала я мужской голос, – посвящена сожжению книг, которое нацисты устроили на этом самом месте одной майской ночью 1933 года.

Тип, который это сказал, стоял прямо у меня за спиной. Он говорил по-испански с узнаваемым аргентинским акцентом. Меня мгновенно пробрала дрожь, а в голове начали роиться малоприятные мысли: что кто-то проследил за мной, что я в полном одиночестве находилась сейчас в чужом городе, а этому незнакомцу только и нужно было, что со мной поразвлечься. Что я была в ужасной физической форме, поэтому если сейчас попытаюсь сбежать и заблужусь в лабиринте из прилегающих к площади улиц, то далеко не уйду. Все эти рассуждения едва ли заняли у меня десятую долю секунды, и еще столько же я потратила на то, чтобы обернуться на этого человека. У меня не оставалось другого выбора, в каком бы невыгодном положении я ни находилась. Если буду действовать быстро, то успею нанести ему пару ударов, сказала я себе.

Я уже почти готова была столкнуться сейчас с тем парнем, одетым во все черное, который бросил на меня тогда мрачный взгляд.

Но это был не он.

Казалось бы, я должна была испытать облегчение, но этого не произошло. Этот тип был как минимум выше меня на голову, что, впрочем, не означало, что он был очень высоким. Выше меня на голову был кто угодно. Под мышкой у него торчал зонтик, но больше всего в его образе бросались в глаза плащ, застегнутый на все пуговицы, и шляпа, благодаря которой он напоминал гангстера, сбежавшего из Нью-Йорка тридцатых.

Я его узнала. Его я тоже видела во дворе Центральной и Земельной библиотеки Берлина. Его внешность была слишком необычной, чтобы я могла так легко ее забыть, и я задумалась, насколько высокими были шансы встретить одного и того же типа два раза в один день в таком городе, как Берлин. Словно догадавшись, о чем я думала, аргентинец поднес ладонь к полям шляпы и сделал жест, полувежливый-полусаркастический. Потом он воспользовался зонтиком, чтобы указать на пустую комнату у нас под ногами.

– По подсчетам, здесь сгорело около двадцати тысяч книг, – сказал он. – Именно столько и поместилось бы на этих полках.

Он постарался произнести эти слова непринужденным тоном, но я была чересчур растеряна, чтобы оценивать тонкости.

– Кто ты такой? – прямо спросила его я. – Чего тебе от меня надо?

И снова одобрительный жест. Словно он понимал мое упрямство и даже оценил его.

– Я хочу, чтобы вы составили мне компанию, Грета. Кое-кто хочет с вами пообщаться. У меня прямо здесь припаркована машина.

Тот факт, что он знал мое имя, в очередной раз придал ситуации ореол сюрреалистичности, что уже начинало меня раздражать. Он произнес это предложение абсолютно спокойно, словно не видел никаких логических причин, чтобы я могла бы сопротивляться.

– Конечно, чувак. Делать мне больше нечего, чем садиться в машину к какому-то мутному парню, которого не знаю, в городе, где я не живу. Что же может пойти не так?

Аргентинец сделал шаг назад. Будто, несмотря ни на что, решил освободить мне немного места, чтобы я подумала над его вопросом.

Этот тип совсем не показался мне безобидным. Его манера держаться и взгляд были красноречивее слов. Он улыбался, словно шакал, будто пытаясь завоевать мое доверие, но в то же время прикидывая, сколько времени он потратит, чтобы сожрать меня до последней косточки, если хорошенько постарается. Зонтик он держал с тем же безразличием, что подавляющий протесты полицейский – дубинку.

– В ваших интересах – поехать, Грета.

Я отвела взгляд в сторону, словно мне надоели его разговор и компания.

– Простите, товарищ, но я с вами никуда не поеду. Если вы хотите мне что-то сказать, то сделайте это прямо сейчас или убирайтесь.

Не знаю, удалось ли мне скрыть свое нетерпение, но, похоже, аргентинец испытывал то же самое, потому что в ответ лишь тихо хихикнул и провел ногтем мизинца по зубам, словно выковыривая оттуда кусочек мяса своей последней жертвы, застрявший там во время обеда. Закончив изучать зубы, он повернулся в сторону и сплюнул.

– Эй, красотка. Сеньор Сарасола не любит, когда его заставляют ждать.

А вот упоминание этой фамилии на этот раз уж точно заставило меня максимально насторожиться.

Довольный эффектом, который произвели на меня его слова, аргентинец ушел, даже не удосужившись посмотреть, последую я за ним или нет. Он понимал, что ему не нужно этого делать, и это больше всего бесило.

Сарасола. Сам Карлос Сарасола.

Я пробормотала себе под нос ругательство, за что была удостоена укоризненного взгляда со стороны парочки туристов. Затем я еще раз окинула взглядом построенную у моих ног комнату с ее немыми, лишенными всякого смысла книжными полками, словно надеясь найти на них ответы на свои вопросы.