Прятаться больше не с кем

– Дэнни, ну блядский папа, опять всё сначала.

– Прости, Вик,

– я поднимаюсь, с дивана, он остаётся сидеть в кресле, прикуриваю,

– Я буду. Обязательно буду. Знать бы ещё,

– затягиваюсь, выпускаю дым в потолок, наклоняюсь к Вику, ищу смысл в его глазах,

– Чем мне придётся расплачиваться за сегодняшний вечер в будущем.

– отвожу взгляд, выкидываю окурок в форточку и иду к двери. Вик притих. Я не буду оборачиваться, соберусь и уйду. У двери оборачиваюсь – Вик сдерживает хохот, покраснел, вяло жестикулирует, типа подожди меня, закашливается, убирает волосы с лица. Кладёт руки на подлокотники.

– Какой вечер ты имеешь в виду? Который сейчас или который через 13 часов наступит?

– Второй.

– Ага. Не совсем тебя понимаю, расскажешь позже, что ты имел в виду.

Ни хуя я тебе не скажу. Ты не понимаешь или делаешь вид, что не понимаешь.

– Окей.

Я вышел на улицу. Мне тоже хотелось спать, я жутко устал, пока помнил, выставил на телефоне время подъёма – 14:59, быстрым шагом дошёл до дома и так же быстро уснул. Сон был глубоким, я выспался, а мозг – нет. Я выпил кофе, закрыл дверь, купил сигарет и позвонил Вику. Он ждёт.

Потом кое–что пошло не так, но Вику всё удалось. Мои собственные проблемы сначала отошли на дальний план, но скоро наступило обострение – одновременно с осознанием того, где я был, когда Вик умер. Моя мать стала занимать в моей повседневной жизни так много пространства, что я пожалел, что не ебанул себе лезвием по горлу. Мне вообще комфортно одному – и мне нужно было тогда, после смерти Вика, быть одному, но возможность одиночества рушило желание, которое я не мог контролировать. Или не хотел.

Party 7

Мы сидим на полу, на выцветшем от времени ковре, голые, друг напротив друга. Кей дрочит мне пальцами ног.

– Сейчас жарко. Каждая клеточка тела выделяет огромное количество пота. Хочу побриться налысо, чтобы не мыть голову по два раза за день.

Я отрываю одну руку от пола, опираться одной рукой не очень удобно, тянусь к сигаретам, беру одну, сжимаю её губами, ищу зажигалку, ворс у ковра глубокий, она где–то потерялась, хлоп–хлоп, нахожу, захватываю двумя пальцами, прикуриваю.

– Мне хорошо будет лысой?

Заткнись, Кей, дрочи, дрочи, дай мне сфокусироваться на твоих сосках.

– Ни расчёсок, ни фена, ни укладки. А? Что скажешь?

Я скажу тебе, вот что я тебе скажу сейчас – дай мне кончить.

– Парочка лысых, хахаха, только один из них с большими сиськами.

Она останавливается, протягивает правую ногу к моему рту – я скольжу взглядом вниз, к пизде, там всё протекло, смазка, как паутина, тянется от дыры к ковру, липкая, полупрозрачная – я вставляю ей сигарету между двумя пальцами ноги, Кей выворачивает ногу, делает три затяжки и возвращает мне сигарету, и возвращает ногу на хуй. Продолжает уверенно дрочить.

– Постричься налысо – я серьёзно. Мне жаль волосы, но что зимой, что летом с ними одни проблемы.

Сосок. Сосок. Ареола. Пальцем вокруг соска, и по нему, трогать, кусать, сжимать, лизнуть и слегка касаться подушечкой пальца. Холодить и согревать.

– А тебе как больше нравится? Ты же тоже, хахаха, не всегда был лысым.

– Ну, смотря в каких местах. Нерегулярно, но я всё–таки бреюсь.

– Я не про..аа..ты про лицо? Или подмышки?

Кей ускоряется.

– Именно. То, о чём ты подумала, я тоже брею, как видишь.

Пальцы Кей соскальзывают с члена – она его разглядывает, наклоняет в одну сторону, в другую.

– Вижу. И чувствую.

Кей, какая разница, твои волосы для меня ничего не значат, схватить тебя за хвост, подчиняя себе – есть много других способов, тебе ли не знать, тебе ли не до твоей же пизды – такие они были длинные раньше – что я скажу по поводу ножниц, по поводу холодных лезвий, нагревающихся от движений, вверх и вниз, хуяк – и даже памяти не осталось, рыжие они были, светлые, убитые перекисью или любыми другими убеждениями о том, что значит «красота». Красота, Кей, это твоя пизда со всеми её складками и неровностями, кровь, смешанная с другими выделениями, твои пальцы на клиторе, твои пальцы внутри и отдельные волоски, не попавшие под тупые лезвия. В следующий раз будь вообще без головы – поводов для разговоров станет намного меньше.

Я кончаю, сперма стекает по животу Кей, по её ногам. Она счастливая, легла на спину и тяжело дышит.

– Схожу в душ. Дождёшься?

– Конечно дождусь, Рэ. [следует тупая шутка про подводную лодку]

Захожу в душ. Смываю остатки спермы с члена и ворсинки ковра со спины.

Перед тем, как вернуться к Кей, захожу на кухню и беру нож, самый острый, который я сам постоянно точу, чтобы не тупился. Мы дома у Кей, она живёт с мамой, бабушкой и дедом. Время ограничено.

Заглядываю в комнату. Кей по–прежнему лежит на спине, широко раздвинув ноги. Глаза закрыты. Бесшумно подкрадываюсь к ней, сначала становлюсь на колени, беру чистое полотенце, кладу на ковёр и ложусь сверху. Нож оставляю недалеко от пизды Кей, начинаю вылизывать. Она не открывает глаз, выгибается, чтобы мне было удобнее, водит рукой по моей голове. Вставляю сначала один палец, через несколько проникновений – ещё один, Кей кусает и облизывает губы, веки дрожат, она мнёт правую грудь, жёстко, хватает сосок, тянет его вверх, и вверх, не разжимая пальцев.

«Как хорошо – вообще не трахаться. Не терпеть боль от желания. Я хочу, но с каждым разом становится всё больнее. Это не та боль, от которой приятно. Не та, прекращение которой гарантирует оргазменный отходняк. Не та, которую ты хотел бы испытывать постоянно или испытать даже один раз. Стенки влагалища сужаются сильнее, плотнее, чем мои губы, когда я тебе отсасываю, только в моих губах нет игл, а в пизде есть – такое вот ощущение. Иглы дырявят меня изнутри и я часто кровоточу. Прекрати, говорю я себе, тампон – временное решение, один, второй, пачка. Если бы твой хуй был такой же вялый и мягкий, как тампон, я ебалась бы без перерывов, я любила бы еблю с тобой. Если не с тобой, то с кем угодно, у кого вместо члена – вата».

Кей трудно кончает, чаще всего ей хорошо от процесса, а лучше всего, когда она не думает о результате. Вынимаю пальцы, вытираю их о полотенце, беру в руку нож, продолжая вылизывать. Нож полностью металлический, тёплый, на лезвии можно разглядеть борозды и потёртости. Кей кусает свой палец, я заношу нож и делаю ей надрез на внутренней стороне бедра. Она содрогается, зажимает мою голову коленями и я слизываю всё, что из неё выливается. Сегодня мы смогли. Откладываю нож в сторону, вхожу в Кей, десяток движений, не больше – и я кончаю ей на грудь. Ложусь рядом, беру её руку в свою.

– Что–то я не уверена, что вообще живу. Ручьи впадают в реки, реки – в океаны, а я могу впасть только в депрессию. И что мне вообще интересно? Мало чего. Нет цели. Есть сквозные дыры, но я и их не вижу. Можно вот хотя бы попробовать пролезть, просочиться за какие–то собственные пределы, но я трус – начиная с той точки, когда уверена, что не пролезу и застряну. Не в середине даже, а в самом начале. Голова будет уже внутри и моих воплей никто не услышит ни по эту сторону, ни по ту сторону. Провал.

Стыд, Кей. Ты пойдёшь без трусов, лишь бы не надевать порванные. Под одеждой рваную ткань не видно никому, кроме тебя. Стыдно жить без мамкиного одобрения, да? Не хватает слов поддержки, похвалы, «ты всё делаешь правильно». А вот ни хуя и не правильно. Кому ты в этом признаешься? Дерево, упавшее и придавившее тебя, сгниёт и станет трухой прежде, чем ты поймёшь, что произошло. Я не хочу быть этим деревом.

– Поменяв род деятельности, я не поменяю себя. Та же я плюс проблем побольше – нужно учиться, у меня с этим плохо. До слёз, которые только мешают.

Мы с Кей редко гуляли, редко просто ходили по улицам, разговаривая ни о чём. Один раз – балет, один раз – галерея. Кей то не могла, то не хотела, то – чаще всего – «помогала по дому». У них там всего две комнаты, а работы – как на конюшне, только успевают дерьмо выносить. Никого из нас такой порядок не напрягал – было бы хуже надоесть друг другу до отвращения.

Дома переменной этажности. Ты стоишь на углу краснокирпичного трёхэтажного и бежевого двухэтажного. Тяжёлые ботинки, юбка до середины бедра, лёгкая куртка из говна, на вид как кожаная, высокий воротник, фиолетовые кисти рук. Вокруг лежит подтаявший снег, местами чёрный, прошлогодние листья, безвременье. Ты оглядываешься, пытаешься согреться, закрывая горло воротником куртки, посасываешь указательный палец правой руки, смывая слюной лак с ногтя. Колготки продувает ветром, ноги покрыла гусиная кожа, проступили синие венки – растяжки, варикоз, следы быстрого похудения. Унитаз после еды – вот твоё похудение. Размерами порций ты себя не ограничиваешь. Переминаешься с ноги на ногу, взгляд ни на чём не задерживается, ни на ком. Гладкая лужа, покрытая тонким льдом, не отражает твоих переживаний – хорошо, что никто не придёт, выдыхаешь ты, хорошо, что никто не придёт – выбивает дрожь пальцами по пачке сигарет, хорошо, что никто не придёт – ты не двигаешься, стоишь на месте и продолжаешь ждать. С крыш срывается снег, с губ – дым. Кольца никогда не получаются. Серый, как пепел, – твой настоящий цвет.

Что ты можешь, Кей, кем ты хочешь быть? Кем станешь, когда перестанешь ныть? Никем, Кей, потому что времени у тебя уже нет.

Кей не улавливает шумов, когда мы идём по лесу. Белочки и прочие умильности скачут мимо неё, но когда я шепчу, с какой стороны белка, Кей смотрит в другую сторону. Когда я приезжаю к ней, финал каждый раз один и тот же – мы ебёмся, не замечая кровавые лужи на простыне.

Я сажусь в электричку на Ярославском – так быстрее и проще доехать к Кей, от платформы до её дома – минут пять ходьбы. Экономлю на оплате проезда, не покупаю билет, перелезаю через заборы и хожу по путям. Необъяснимо, но так встречи становятся ещё приятнее, дорога с юго–запада на северо–восток кажется короче, я знаю, ЧТО сегодня будет, я знаю, что я могу быть другим и могу разговаривать, не вытаскивая хуй из штанов. Двадцать минут – и я на нужной платформе, ещё пять – и я под окнами Кей. Сначала звоню ей, потом в домофон, он пиликает, я выдыхаю дым и захожу в подъезд.