Прятаться больше не с кем

– а ты, Вик? Ты слышишь свой голос–то?

Раскурили косяк, Вик включил Лу Рида, «Perfect day». Блядский ты клоун, Вик, из ебучего, блядь, цирка. Колесо фортуны, ага, раскручиваешь как можно сильнее, чтобы ожидание сектора, на который укажет стрелка, длилось бесконечно, чтобы ожидающие в полной мере чувствовали себя говном, от них совсем ничего не зависит, дуй на барабан – ускоряй или затормаживай – всё без толку, стрелочка бесстрастна, если иное не предусмотрено точными настройками.

Молчим. В комнате жарко, душно, открываю форточку, на улице дождь. В дверь комнаты стучат.

– Я занят. Не сейчас.

– Вик, не кури в комнате, пожалуйста, нам дышать уже нечем.

– Я занят, говорю, сейчас проветрится.

Шорохи, вздохи, тапочки бьют сначала по пятке, потом по полу. Шарканье.

– Что ты грубишь–то?

– С ними по–другому никак, затачивают меня под себя, хотят мне такого же «успеха» в жизни, как у них – училка, которую никто не уважает, и типа мелкий предприниматель, несколько палаток «свежий хлеб». Нахуя мне его хлеб?! Нахуя мне эти лекции обо всём на свете?! Всё она прям знает, всегда у неё «всё будет хорошо», «каждое следующее поколение будет только хуже предыдущего». Ёбаный порей, да ты себя слышишь, мама?! Застряла в прошлом времени, блядь, браузер открыть не можешь, пионеры, макулатура, какая на хуй пионерия, и преподаёт она так же – ничего своего, ни одной мысли, читает план урока, этот родился тогда–то, скончался тогда–то, жил, хуё–моё, и отжил. Всё просто, как посрать, никакого своего мнения у её учеников не будет, если они только её будут слушать, «преподаватель»,

Вот ты разошёлся, раньше мы о твоих родителях вообще не говорили. Ну есть они и есть где–то там, тихие, прибитые даже. А тут наболело прям.

– Блядь!

Вик, да оставь ты её в покое, она завтра хорошо если не откинется по твоему же сценарию. Пусть она, такая, как ты о ней сейчас говоришь, ничего от этого не изменится, ты сдохнешь и она то же самое твоему пеплу говорить будет, посчитает, что «не уследила, не уберегла», ты лучше меня знаешь об этих причитаниях. Пусть тебе уже сейчас будет насрать.

– А этот, булочник сраный, всё бабками измеряет,

Он глубоко затягивается, я глубоко затягиваюсь.

– «Нет такой болезни, которую сейчас нельзя вылечить – были бы деньги». Да что ты, а. «Деньги». Колумбию мне открывает, с таким видом, будто обделается сейчас от важности момента. Ну ебись со своими деньгами, целуй их и обнимай, пока нервы позволяют. «Мы изучили твои анализы, я отнёс их нашему семейному врачу». А кому ещё отнёс? В краеведческий музей не отнёс? В рамку их там не вставили, не организовали выставку одной картины? Я просил, просил не показывать эти результаты анализов никому, мы договорились, что я сам решу, куда мне обратиться. «Конечно, Вик. Ты уже достаточно взрослый». Я – да, а вы что–то не очень. Да,

Уймись, Вик, я тебе сейчас втащу.

– Я допускаю, что они сделали это, желая мне добра. Ну вот так они доброту представляют – посветить моими вич–плюс результатами. Спасибо, мама и папа. Люблю, целую, подставляйте задницы.

Тук–тук.

– Вик, у вас там всё хорошо?

– Просто отлично! Ма, тебе что–нибудь нужно?

– Нет–нет, будьте чуточку тише, пожалуйста.

– Мы тебя разбудили?

Да выйди ты уже к ней за дверь, там поговорите, а то как в тюрьме или в палате для особо буйных.

– Нет, я ещё не ложилась, хотя пора. И тебе тоже пора бы уже спать, Вик.

– Мне завтра никуда не надо. Прости, будем тише.

Вздох, тапочки бьют сначала по пятке, потом по полу, шарканье, скрипит дверь, тук – дверь закрылась. Чувствую, что на сегодня хватит. Но не могу уйти, пока Вик сам этого не захочет – вдруг я ему нужен сейчас, время побыть наедине у него ещё будет.

Добиваем косяк, Вик осторожно выглядывает за дверь и

– Сейчас приду.

– выходит из комнаты. Гремит чем–то на кухне, возвращается с четырьмя бутылками пива, два «Гинесса» и два «Мёрфиса». Беру «Мёрфис», жадно пью, захлёбываюсь, чуть не отправляя пиво обратно. Говорю, тихо, почти шепчу

– Вик, почему ты даже сейчас зол на неё? Тебе осталось меньше суток, а ты всё..

И тут же жалею.

– Я тебе уже рассказал почему.

– Говори потише, пожалуйста, Вик..

– Хорошо,

Он переходит на злой шипящий шёпот.

– Буду потише. То есть ты считаешь, что я мало рассказал? Тебе лично было бы мало этого, так?

У него аж зубы скрипят. Я не могу молчать, «честность – вот что нас объединяет». Пока ещё.

– У меня ситуация похуже, не вообще, а в плане отношения с родителями. Они не хотят, чтобы я был как они, они – это я и есть, или наоборот. Отца это касается в меньшей степени, с мамой всё сложнее и запутаннее.

– Например?

Я отпиваю пива и сбивчиво рассказываю несколько историй, опуская какие–то детали, не то что приукрашивая. Руки затряслись, стало слишком нервно, спрашиваю у Вика, есть ли ещё у него трава – есть – прикуриваю сигарету, пока Вик возится с косяком, становится немного легче, не от сигареты – теперь хоть кто–то знает, что время от времени происходит у меня в голове и дома. Молча выкуриваем косяк, я продолжаю рассказывать, иссякаю, жду реакции. Вик спокоен, сидит в кресле напротив меня и рассматривает ногти на руках. Открывает пиво, сдувает пену на пол и

– Тебе это нравится?

– Да.

– Вот! А мне вся эта поебень с МОИМИ родственниками не нравится! Меня это пиздец как раздражает. Мало ли что у кого в семье происходит, каждый сам делает свой выбор, я могу прислушаться к тебе, ты – ко мне, выслушаем друг друга, поспорим и пошлём на хуй, каждый останется при своём мнении.

Я успокаиваюсь – реакция совсем не та, которую я ожидал увидеть, почувствовать. Я уже приготовился подраться или просто уйти, если Вику будет неприятно меня выслушивать. Расплываюсь на диване и открываю вторую «Мёрфис».

– Странно, Дэнни, но я хочу спать. Ты как, дойдёшь домой? Или тебя проводить?

– Спасибо, Вик, справлюсь сам, воздухом подышу перед сном. Во сколько завтра встречаемся?

– В четыре.

– Утра?

– Днём, Дэнни, уже три часа ночи. Ты мне правда нужен завтра. И я тебя пойму, если не придёшь. Всё равно знаешь, где меня найти.

– Лучше б не знал.