Признание в любви

Шагаю аккуратно, чтобы не налететь на впередиидущего, как вдруг у самого носа опустили шлагбаум – чья-то рука. Резко останавливаюсь, в спину упёрлось что-то упругое и приятное, тут же ладошки схватились за мою талию (она есть). Приятное отстранилось, но не сразу, руки остались. «Простите» – это Юра извиняется перед девушкой. Руки убрались. Я не оглядываюсь, чтобы не испортить впечатления.

– Знаю, что Ира хочет. – Он по-хозяйски ведёт в магазин, берёт два томика детективов и ведёт дальше, на канал Грибоедова, в его кафе. Длинные ноги не спешат, они всегда уверены, что дошагают вовремя.

У входа замешкались две подруги. Одна спрашивает:

– Может, сюда пойти с Толиком?

– Не пустят.

– Почему это?

– Потому что он козёл? – И показывает на большую стеклянную дверь, там приклеено объявление: «С животными вход воспрещён».

Мы садимся у окна. Летний день в Питере тоже не торопится. С одной стороны блестит купол Казанского собора, с другой ему скромно подсвечивает глобус Зингера на Доме книги. На тротуаре голуби подбирают кусочки булки. Прохожие им не мешают, обходят. За соседним столиком двое своё выпили, доругиваются:

– Что ты на него налетаешь, он тогда с ума съехал.

– Такового не может быть.

– Почему это?

– Съезжать у него не с чего.

– Ты его просто не понимаешь.

– Это ты не понимаешь. Какой у тебя IQ?

– Не проверял.

– Боишься?

Юра ждёт, когда недовольные друг другом уйдут.

– Выпивка сходна с автомобилем: как он – средство передвижения, так и выпивка – средство, средство общения. Иногда – разобщения. – По привычке он не выпускает инициативы и заказывает обоим свой любимый крем-суп.

Официантка приносит одну тарелку.

– Извините, закончился.

«Неподходящее место для извинений», – думаю я.

– Зато советуют, какой коньяк лучше брать, – читает он мою мысль и просит: – Принесите ещё ложку.

Его рука с подчёркнутой значимостью поднимает рюмку, к блеску куполов присоединяется блеск запонки. Оба улыбаемся, Юра соглашается:

– Каждый должен чем-то блестеть.

– Повезёт, если умом.

– Хороший тост.

Он ждёт, когда я первый воспользуюсь закуской. Потом берёт сам и возвращается к теме, теперь нашей общей.

– О себе лучше самого никто не расскажет. Но к Ире это не относится, не в её характере. Она ведь о себе ничего не говорила? Я исправлю.

– В школе я её не замечал, два класса разница, – начинает рассказывать. – С Ириным кузеном, Сашей, мы не один год ходили вместе на шахматы. Повзрослев, отмечали какой-то праздник – это могло быть всё что угодно, например отъезд его родителей на дачу. Зашёл спор о кино, тогда спорили яростно. Неожиданно пришла Ира, одна. Она напоминала осаждённую крепость, которая не сдаётся. Лет с пятнадцати у неё был роман с одноклассником, быстрое замужество. Дальше – коммуналка, мужа отчислили из института, после армии он не проявил желания ни учиться дальше, ни толком работать, и мир её возвышенных чувств начал разваливаться. Видимо, отношения испортились окончательно… Здесь она отражала нападки Сашиных друзей на фильм, не помню на какой, и привела цитату Фасбиндера. Этим оружием их отбила, мол, «Кто такой?», а я сумел продолжить цитату, чем её удивил: надо же, Сашин приятель, а знает Фасбиндера. Дело в том, что зарубежные фильмы шли в единственном кинотеатре «Спартак» и туда было не попасть. За всем житейским – очередь, но вот чтобы отстоять пять-шесть часов за билетами на фильм, одних усилий недостаточно… Мы стали встречаться, но нечасто: у каждого своя жизнь. Мои стихи Ира не любила; что нас связывало – страсть к литературе. Это было бегство от действительности. Мы вспоминали стихи любимых поэтов, обменивались книгами, которые не достать на чёрном рынке даже за большие деньги, которых, понятно, тоже не было. Вместе нам казалось, что жизнь продолжается. Она лучше знала Ахматову, Цветаеву. За чаем, не за вином, устраивали соревнование: один начинал стихотворение какого-нибудь поэта, другой должен был продолжить, или назывался третьестепенный герой серии романов – нужно назвать сюжеты, где он участвовал. Сравнивали сонеты Шекспира, Киплинга в разных переводах. Ире ближе Пастернак, одинаково относились к Маршаку, я считал Финкеля волшебником… Как она успевала следить за тем, что выходит, не понимал. О Борисе Виане знаток литературы – это я о себе – даже не слышал, а она уже прочитала «Пену дней». Достала и мне. Книга не просто понравилась, а вызвала восторг. И так Ира во всём… Сидели, кажется, в «Сайгоне», тогда он уже стал другим; книгу, что хотели, достать не удалось, разговор не клеился. Дома у Иры тоже, наверное, расклеилось, и я пытался её ободрить сущей правдой: «Ты такая красивая и умная – грех унывать». – «Ошибаешься. Во-первых – умная, а потом остальное». – «Что поставишь на первое место, так жизнь и сложится…»

Неожиданно Юра замолкает, что ему не свойственно. У стола возникает Лена:

– Знаю, где искать.

– Хорошо, что не «у кого».

– Моей тёте отвечал по домофону? – Лена здоровается со мной и поясняет: – Юра не очень с ней ладит. Был дома один, увидел в окно, что тётка направляется к нам. Подъезд заперт, та звонит по домофону…

– И что можно ответить? – удивляюсь я.

– «Никого нет дома».

– Как я ей объясню? – возмущается Лена.

– Объяснять можно тому, кто способен понять. – Юра всегда логичен.

Совестно бросать нужное для страны направление, туда и Виктор подталкивает. Конверсия оборонки – второй большой проект. В Казани находится Международный фонд конверсии, отделение есть в Москве. Почему у нас нет? Столько предприятий, ресурсы, как говорится, не ограничены. О фонде сказали не менее важное: у руководства прочные исторические связи в министерствах. Приехал их представитель, организовали отделение в Питере, Ира занялась логистикой. Договорились с заводом, загрузили переработкой боеприпасов, средств для расширения производства не хватает. Нашли ещё заводы, готовые подключиться к теме, им требуются разрешения министерств и опять же деньги. С министерствами фонд разберётся, решение с финансами очевидно – Татарстан, прежде всего нефть. Подключился к заманчивому ресурсу и фонд. Всё пошло отлично, они получили республиканские награды, вице-президент Татарстана Лихачёв прилетел в наш питерский офис убедиться в серьёзности возможностей: «Видно, что в Европу идёте». – «Вместе с вами».

Вечером ждём ребят к нам домой. Я спрашиваю про серебряные стопки.

– Да, – соглашается Ира, – приятные люди. Но всё это так неожиданно, как с неба свалилось. Повезёт, если надолго.

Давно не создавалось впечатление, что набился целый полк.

– Не разгуляться у вас.

– Мы и не хотим, чтобы кто-нибудь разошёлся, когда выпивает, – парирует И

рина мама.

Их всего двое, но оба громогласные. Один широченный, республиканский чемпион по метанию молота (не того, про который говорят «закинуть куда-нибудь», а спортивного, на стадионе). Другой – с нашитым карманом внутри курточки, оттуда торчит книга. Увидев нашу библиотеку, обрадовался: «Домой вернулся». За столом ему непривычно тесно, и мама следует логике: «Это чтобы лучше чувствовать плечо друга». Когда всё допили и я посадил их в такси, Ира сказала, что мама от гостей не устала, особенно от комплиментов.

Темп жизни не позволяет останавливаться. Принимаем с Ирой делегацию из Ирана, ответный визит. Четыре человека придерживаются традиционных ценностей, иначе там быть не может. Любопытен состав. Сын одного из руководителей, два специалиста, четвёртый – из органов, как у нас.

Чем удивить людей из страны с многотысячелетней историей? Один из них учился в Сорбонне и предложил Эрмитаж – до?ма такого нет. Экскурсовода, сколько мы ни просили, не дали, Ира его вынужденно заменила. Часа два музей терпел озабоченных экскурсантов: красота – посмотреть хочется, а религия не позволяет. В итоге не особенно задерживались в залах, где преобладает обнажённая натура. По ходу присоединились другие посетители – получилась большая группа, пришлось вести на двух языках. Все потом благодарили: как интересно (решили, что специальный маршрут, Ира так строила рассказ). Я попытался представить себя на её месте – не сумел бы, хотя считался знатоком.

Мы упросили сделать гостям приятное – открыть Иранские залы (были закрыты): ковры, изделия из серебра и бронзы, керамика, декоративный орнамент. По «Европе» они ходили, а тут увидели своё, обрадовались, норовили потрогать, забегали – и вдруг встали: опять портреты женщин, да ещё в откровенной одежде. Не знают, можно смотреть или отвернуться. Ира сообщает им «новость»: в XVIII и XIX веках в Тегеране писать портреты считалось естественным, эволюция страны делает иногда непредсказуемые повороты. Который из Сорбонны добавляет уже нам: «Учтите это в своей перестройке».

В общественной жизни мы тоже не на обочине. В офисе места достаточно, выделили и питерскому отделению партии «Яблоко». Днём обсуждали пути развития страны, вечером зажигали камин. За столом переубеждать некого. Явлинский предлагает нам вступить в партию. Ира отшучивается:

– Ваша эмблема многозначна. На голову Ньютона упало яблоко – озарение, Адам и Ева откусили – познание. Чем оно для них закончилось? Основоположник теории искусственного интеллекта Алан Тьюринг тоже откусил, а там цианид.