Мой мир заботится обо мне

Наши дом и школа находились рядом с целым районом разных кладбищ: тут и Братское, и Райниса, и два Лесных, и Гарнизонное. Между домами и кладбищами – трамвайные пути.

В Латвии существует целая культура ухаживания за могилами. Именно поэтому есть такой старый анекдот.

Еврейская мама учит сына:

– Сыночка, первая жена должна быть еврейкой, тогда и дети у тебя будут евреями. А вторая – русской.

– Почему? – спросил сын.

– Они умеют любить и готовят очень вкусно. Ну а третья должна быть латышкой, – и, не дожидаясь вопроса, пояснила: – Прекрасно за могилкой будет ухаживать.

Это правда: кладбища в Риге чистые и ухоженные, и часто люди просто гуляют там, как в парках. Есть какие-то дни в году, когда на могилках зажигают свечи. Вечером в такие дни, если посмотреть из трамвая в сторону кладбища, можно увидеть, как в темноте дрожат огоньки – красиво и торжественно. На следующий день после таких «свечных» дней мы, мальчишки, ходили и собирали остатки свечей. Многие были практически целыми – значит, вчера их быстро задуло ветром. У каждого из нас дома было очень много таких белых стеариновых свечей. Я любил из них лепить. Помню подводную лодку во льдах – целая композиция, изготовленная мной на оргстекле из этого стеарина.

* * *

Был один год, когда Сашку, моего брата, отправили на несколько месяцев в Севастополь к бабушке и дедушке, он там и в школу ходил. Я уже не помню, зачем это было сделано, наверняка была какая-то причина. Мы с ним иногда писали друг другу письма.

И вот наконец пришло время Сашке возвращаться. Конечно, мы все соскучились. Я вернулся из школы и решил, что надо подготовить к его приезду какое-то торжественное действо. Придумал я следующее: в картонной коробке из-под обуви сделал из ваты торжественную парадную белую лестницу. На каждой ступеньке с двух сторон стояли белоснежные свечи. Задумка заключалась в том, что если поднести огонь к одной из них, то зажгутся все остальные, и картина станет очень праздничной. Для передачи огня от свечи к свече использовались тонкие жгутики, сделанные мною из ваты.

В центре комнаты на полу лежал ковёр, на нём стоял обеденный стол, на котором я и разместил всю композицию. Надо было провести генеральную репетицию, потому что Сашка приезжал завтра, а я ещё ни разу не пробовал запустить огонь по всем свечам. Я аккуратно установил коробку в центре стола, соединил свечи ватными жгутиками и поднёс к первой свече спичку. Жгутик загорелся и сразу упал в коробку на ступени лестницы. Ватные! Вспыхнуло всё. Я испугался. Часть горящей ваты выпала на стол, часть – на стул и оттуда на пол. В итоге картина: горит сама коробка, горят полированный стол, сиденье стула и ковёр. Я выбежал в подъезд и стал звонить и стучать в соседнюю квартиру. Оттуда выскочила мама Мишки, моего соседа, обмотанная в полотенце, – я её вынул из душа. Залетев к нам в квартиру, она быстро на кухне набрала во что-то воды и погасила пожар. Потом пришла моя мама… А дальше мне вспоминать вообще не хочется.

* * *

Первый раз родители отправляли меня одного в Крым на поезде Рига – Симферополь, когда мне было семь лет. Поезд шёл сорок четыре часа через Латвию, Литву, Беларусь и Украину. Сегодня невозможно себе представить, чтобы я отправил семилетнюю Юльку или Ольку одну в такое путешествие! А тогда – пожалуйста.

Папа с мамой завели меня в купе. Папа – тогда ещё майор медицинской службы – в форме, солидный человек. Познакомились с соседями, с проводником, с начальником поезда. Объяснили, что вот, мол, мальчик Боря едет в Симферополь, там его встретят на перроне, просили всех за мной присматривать, показали соседям и мне пакеты с едой, рассказали, что и когда нужно съесть… Поезд тронулся.

Через какое-то время появляется проводник и собирает у всех пассажиров билеты.

– Мальчик, где твой билет?

А чёрт его знает, я даже не в курсе, как он выглядит… Сердобольные соседи по купе перерыли весь мой багаж в поисках билета, я вывернул карманы. Нет билета. Расстроенный проводник говорит, что раз билета нет, то он обязан высадить меня на ближайшей станции, а это Шауляй, уже Литва… Заманчивая перспектива для семилетнего мальчика…

Проводив поезд, родители отправились на телеграф здесь же, на вокзале, чтобы дать телеграмму дяде Лёше – маминому брату, живущему в Симферополе – с указанием номера вагона и подтверждением моего отъезда, чтобы он меня встретил. Папа опускает руку во внутренний карман кителя за ручкой и… достаёт мой билет! Могу себе представить его реакцию. В итоге папа бежит к начальнику вокзала, по рации передают информацию обо мне на ближайшую станцию (как я уже сказал, это – Шауляй), там мне выписывают дубликат билета.

Но я-то, сидя в поезде, об этом ничего не знаю. Сижу и планирую, как буду добираться до Риги. В Шауляе зашёл наш проводник и сказал, что всё в порядке, ему передали дубликат билета. Вот такое было начало у моих крымских путешествий.

* * *

Учился я хорошо, даже очень. Особенно мне нравилась математика. В четвёртом классе на соревнованиях по математике я занял первое место в школе, решив тридцать семь задач за отведенное время, а серебряный призёр решил только девятнадцать. Как? Очень просто. Перед соревнованием я громко спросил, обязательно ли писать вопросы перед выполнением действий и можно ли записывать по несколько действий сразу, в одном выражении. Оказалось, что необязательно и да, можно записывать несколько действий в одном выражении. В итоге каждая задача представляла собой одну формулу со скобками для упорядочивания последовательности действий без всякого текста. Например, задачка: один землекоп выкапывает 35 м

земли за 7 дней. За сколько дней он может выкопать 20 м

? Все мои соперники продолжали записывать текст вопроса перед каждым действием: сколько земли может выкопать один землекоп за день? Затем действие: 35 м

: 7 = 5 м

.

Следующий вопрос: за сколько дней один землекоп может вырыть котлован объёмом 20 м

? 20 м

: 5 м

= 4.

У меня эта же задача выглядела так: 20: (35: 7) = 4.

Такой подход позволял значительно сократить время оформления решения.

Когда наша учительница ушла в декрет, её замещала какая-то пожилая злобная тётка. Помню, как она мне в первом классе поставила двойку или тройку за контрольную по арифметике. Начинаю выяснять, почему. Оказывается, если два разделить на два, должен получиться ноль, а у меня, бестолкового, написано один, и учителем красными чернилами исправлено на ноль. Поднимаю руку и начинаю спорить. Она мне: «Ты что, меня учить будешь?» Дошло до того, что я беру два карандаша, делю их на две кучки: «Сколько карандашей в каждой кучке, тётя-учитель?» Она с криком выходит из класса, а потом через минут пятнадцать возвращается и говорит: «Да, Боря, ты прав, это я с алгеброй перепутала». Я тогда не знал, что такое алгебра, но она мне сразу не понравилась, раз там два делить на два будет ноль.

* * *

Первую мою учительницу звали Алла Ильинична Козырева. Молодая красивая женщина, которую мы все любили, и она очень хорошо относилась к нам. Отдельное приключение было, когда её сыну Илюше исполнилось два года, и мы решили сделать ему подарки. Собрали денег, кто из копилок, кто у родителей попросил, накупили игрушек. Хорошо помню среди них большой белый пароход. Кто-то узнал адрес Аллы Ильиничны, и мы на трамвае поехали искать их дом. Нашли, положили подарки под дверью, позвонили и убежали… Надеюсь, что все эти подарки мы оставили под правильной дверью.

Это было целое приключение для нас, первоклассников, – так далеко, сами, на трамвае…

* * *

Как всякого еврейского (и не очень) мальчика, меня отдали учиться музыке. Причём всё было сделано по-умному: учить меня начали игре на аккордеоне. Это довольно увесистый музыкальный инструмент, и когда его на меня устанавливали, уйти из-за его тяжести я не мог, а значит был вынужден играть. Мама была очень рада, что Боренька занимается музыкой, а Боренька никак не мог понять, за что ему всё это счастье. Но я занимался не просто так: я должен был поступить в музыкальную школу при Доме офицеров (сегодня это Дом Латышского общества). Я начал готовиться к вступительным экзаменам. Вся подготовка свелась к тому, что я учился петь песню «А я иду шагаю по Москве», слушая её на пластинке. Это длилось довольно долго, и, как мне казалось, я стал петь эту песню не хуже, чем она звучала на пластинке. Зачем это все затеяли мои родители, я не знал, тем более что ни папа, ни мама, ни их родители, насколько мне известно, в музыке себя не нашли, да и не искали.

И вот я пришёл на экзамен. Доброжелательная комиссия послушала, как я «красиво» пою. Потом надо было спеть ноту, извлекаемую из рояля преподавателем. Этому я не учился и спел, как слышал, но, похоже, слышал я не очень. Меня спросили:

– Ну хорошо, а можешь спеть ещё какую-нибудь песню?

– Конечно, только у меня не получится так красиво, как то, что я вам уже спел, – ответил я.

– Почему? – удивилась комиссия. И вот тут я – честный, незамутнённый мальчик – сказал им правду:

– Просто «А я иду шагаю по Москве» я целую неделю учил по пластинке, а любую другую буду петь на слух и по памяти.

То ли комиссию поразила чистота этого мальчишки, то ли так сошлись звёзды, но меня приняли, и я ходил в музыкальную школу, и учился играть на аккордеоне, и занимался сольфеджио… И мне это совсем не доставляло радости. Через три года, когда я подрос, окреп и уже мог легко снять с себя аккордеон, я заявил родителям, что с музыкой я отмучался и на этом мои занятия завершились. Итого у меня в активе три класса музыкальной школы. Надо отдать должное маме и папе: они спокойно восприняли моё решение и после робкой и безуспешной попытки меня переубедить – смирились.

* * *

Где-то в третьем классе я заболел чтением. Эта болезнь так и не прошла, она протекает с разными периодами обострения до сих пор. Я читал, как дышал. Много, взахлёб, очень увлекаясь и проживая жизни героев вместе с ними. В те времена единственным источником книг были библиотеки – интернета ещё не было даже в проекте. Купить хорошие книги было практически невозможно; оставались или личные библиотеки, которые были далеко не у всех, или общественные. Я был записан в две: одна у нас в Чиекуркалнсе, в километре от моего дома, а другая – в центре города, в Доме офицеров.

Первой страстью был Жюль Верн. Я проглотил жуткое количество его книг, а учитывая, что каждое его произведение – это толстенный увесистый том, я прочитал очень много.

Потом, благодаря Джеймсу Фенимору Куперу, я всерьёз увлёкся жизнью североамериканских индейцев. А тут ещё вышло целое созвездие фильмов о них кинокомпании «ДЕФА» из ГДР, с великолепным Гойко Митичем, в том числе: «Чингачгук Большой Змей», «Сыновья Большой Медведицы», «След Сокола», «Белые Волки», а ещё фильмы ФРГ: «Виннету – вождь апачей» и «Верная рука – друг индейцев». И я пропал. Я читал книги Лизелотты Вельскопф-Генрих – учёной, которая удостоилась от индейцев лакота почётного титула Lakota-Tashina («Защитница народа лакота»): «Харка, сын вождя», «Топ и Гарри» и «Токей Ито». И книги Джеймса Уилларда Шульца – автора сорока романов и повестей, посвящённых индейцам: «Моя жизнь среди индейцев», «С индейцами в Скалистых горах», «Синопа – маленький индеец», «Глашатай бизонов», «Ошибка Одинокого Бизона» и т. д. Шульц прожил более пятнадцати лет в племени индейцев, поэтому из его произведений черпалась совершенно достоверная информация об их жизни.

Я начал собирать в книгах индейские слова и их значения и делать словарь; у меня была карта Северной Америки, где были обозначены места обитания различных племён. «Песнь о Гаявате» я знал чуть ли не наизусть. Сюжет этого великого произведения Генри Лонгфелло основан на индейских легендах. У меня появился головной убор из орлиных перьев. В Крыму, в Севастополе я жил у бабушки во дворе в специально построенном мной вигваме и с ребятами в те два или три лета мы играли исключительно в индейцев. То есть «индейский» период, несомненно, сыграл свою роль в моём становлении…

* * *

Хорошо помню две книги, которые очень повлияли на меня в детстве и, безусловно, внесли свой вклад в моё становление. Первая книга – «Туда, где не слышно голоса». Появилась она у меня, скорее всего, потому, что на одной из первых её страниц был портрет Сидящего Быка – вождя индейских племен, объединившихся в борьбе за свободу. Как только я начал её читать, она меня полностью захватила. Книга о том, как развивались средства связи и как люди учились передавать информацию на большие расстояния.