Команда доктора Уолтера

– Нет, ты не прав.

Ага, слава богу, заговорила. "Не прав… " – интересно, найдет ли она аргументы почему не прав. Начнет спорить? О чем тут спорить? Он решил прожить яркую, эффективную жизнь, он ее проживет. Старикашкой не будет, чтобы Мегги ему не говорила.

– Алекс, если тебе наплевать на семью, то подумай хотя бы о своей работе, ведь ты ее любишь. Как можно отказываться от карьеры?

Ага, про его карьеру заговорила, других аргументов не нашла. Эти перехлесты: "на семью тебе наплевать". А, ведь, Мегги неумна. Раньше он этого не замечал? Замечал, просто не считал ее простоватость недостатком ума, просто недостатком образования, что для женщины, матери семейства, простительно. Получалось, что ему была ни к чему действительно умная женщина, "ровня"? Как же это он так жил: бытовой уровень, семейные проблемы, дети тут, дети там… туповатый мир барбекю, подготовки к рождеству, пасхе и поездкам. Внезапно Алекс испытал острое раздражение против Мегги, приправленное изрядной долей брезгливого презрения: ладно, ему можно было бы жалеть о профессиональной карьере, жить долго, оставаясь полезным людям, а она-то тут при чем? Ей-то для что доживать до черт знает какого возраста? Тщеславное желание побыть прародительницей? Где-то он недавно вычитал: "тщеславия в человеке ровно столько, сколько ему недостает ума". Ну, правильно. Эх, Мегги! Но надо ее все-таки уговорить как-нибудь. Алекс помнил, что в тот момент он был на сто процентов уверен, что Мегги сделает так, как он решил.

– Мегги, я все равно сделаю так, как решил. Я не хочу тебе лгать, не стану тебя ни в чем убеждать. Ты – моя жена, у нас семья, я тебя люблю и люблю наших детей. Я верю, что ты поддержишь меня, но ты вольна поступать, как знаешь. Заставить тебя никто не может, но подумай над тем, что я сказал. В какой-то момент, верю, что нескоро, я умру, молодым и красивым, а ты проживешь без меня больше, чем со мной. У тебя возникнут проблемы, разные, в том числе и материальные. Не будем закрывать на это глаза. Ты привыкла к определенному уровню жизни, который ты вряд ли сможешь долго поддерживать. Вместе мы, однако, тоже еще проживем много лет: ты – старая, некрасивая, грузная женщина, у нас есть пример твоей матери, и я – молодой, стройный и полный энергии и желаний, которые вряд ли сведутся только к бабушке-супруге. Подумай об этом, прошу тебя.

Да, куда ей деваться! Как он ошибся! Сначала Мегги долго молчала. Шли дни и больше к этой больной теме они не возвращались. Настал день инъекции. Они вдвоем поехали в Вашингтон в Центр здравоохранения. Сначала медицинские обследования, тестирования, беседа со специальным психологом по результатам тестирования. Он вошел в зал вакцинаций первым. После укола он некоторое время пролежал на кровати, подключенный к мониторам. Немного кружилась голова и подташнивало. Где-то здесь должна была находиться Мегги. Алекс несколько раз с усилием поднимал голову и оглядывал зал. Мегги не было. Что там с ней? Все ли гладко прошло? После недели молчания, он задал ей вопрос в лоб: "Ну, Мегги, ты все обдумала? Я назначил для нас день вакцинации". "Ладно, я согласна" – ответила она, односложным ответом давая ему понять, что ничего больше не хочет обсуждать. Родителям они решили сказать уже о свершившемся факте. Конечно они бы их отговаривали. Люди другого поколения, они были убежденными противниками, как они говорили, этих "опасных игр" против бога и природы.

А случилось вот что: Мегги бумаги не оформляла. Алекс все сам заполнил за них двоих. Она только, где нужно, расписалась. Пройдя все процедуры, оказавшись в зале, где вспрыскивалась вакцина "вечной молодости", как тогда говорилось во всех рекламных буклетах, Мегги вдруг истерически заплакала, стала кричать, что она не хочет… не хочет… На нее удивленно смотрели, в зал вошел психолог, стал ее успокаивать. "Пустите меня, пустите меня… не хочу… не надо" – рыдала она. Это ему потом рассказали врачи-вакцинаторы, когда Алекс вышел в коридор и, нигде не найдя Мегги, начал беспокоиться и пошел ее искать. Его провели в кабинет психолога, где Мегги лежала на кушетке под седативными препаратами, бледная и безучастная к происходящему. Всю обратную дорогу они в машине молчали. Вечером Мегги объявила ему о своем решении:

"Да, я вакцинируюсь, но так, как я раньше хотела. Я буду жить долго и счастливо в окружении детей, внуков и правнуков. Без тебя, ничего, проживу как-нибудь. И не пугай меня одиночеством, я никогда не буду одна. Слышишь, никогда! Хватит мне плясать под твою дудку."

Это последнее про "дудку" Алекса неприятно резануло. Всю жизнь ему казалось, что он ни в чем не ущемлял интересов жены. В глазах Мегги читалась злое упрямство, которое он уже и не брался сломить. Расхотелось. Пусть будет так, как будет. Он потом сам отвез ее в Вашингтон, ждал пока ей все сделают. Они снова ни о чем не говорили и Алекс понял, что так теперь будет всегда. Вот бы уйти от нее! Но Алекс знал, что никуда от матери своих двоих детей не уйдет. Они будут жить бок о бок, старательно делая вид, что счастливы, он будет наблюдать, как с каждым годом жена делается старше и отчужденнее, что через пару десятков лет, если ему суждено будет до этого дожить, он окажется под одной крышей с чужой старушкой, которая почему-то продолжает считать себя его женой, не имея на это никакого права. Да, что об этом думать, изменить все равно ничего было нельзя. Что ж, все его прогнозы оправдались.

Поужинали, слава богу. Мегги устроила себе гнездо на диване перед телевизором, положила около себя большую коробку шоколадных конфет и приготовилась смотреть сериал.

– Алекс, иди, а то серию пропустишь.

– Сейчас, иду, иду…

Алекс прекрасно знал, что, погрузившись в содержание фильма, Мэгги даже и не заметит его отсутствия рядом. Она звала его "на автомате". Какие-то глубинные ментальные механизмы из прошлого заставляли ее звать мужа, но Мэгги не замечала, что Алекс на ее зов не приходил. Вот и на вопросы про лабораторию она от него не дождалась ответа, но настаивать не стала, потому что ответ ее вовсе не интересовал. Ее вопросы про его "день" тоже были на автомате, еще из тех времен, когда он радовался ее интересу и возможности поделиться своими удачами и проблемами. Как же давно это все было.

Алекс принялся думать о работе. Все-таки ему повезло, что его пригласили в программу. Престижно, да и денег на порядок больше. Программа получает немеряно большие субсидии от правительства и частные гранты, и поскольку он сейчас их главный хирург, то и плата за каждую операцию резко больше, чем его тоже довольно высокая зарплата в Хопкинсе. То-есть он, естественно, свою зарплату получает, плюс еще доплаты от программы. Собственно, операция как таковая ничем особым от рутинной операции по трансплантации печени не отличается. Просто орган не от донора, в выращенный, но техника пересадки от этого не меняется. Тут дело в ответственности: выращенный по невиданной технологии орган прямо "золотой", и на уровне материальных затрат и на уровне научной ценности. Упаси его бог напортачить! Алекса слегка раздражало, что он до сих пор не знает, кто конкретно будет реципиентом. Это ему бы следовало решать, а не Наталье. Сколько бы она не делала вид, что с ним советуется, это будет ее решением. Решит Наталья правильно, Алекс не сомневался в ее квалификации. Наталья – есть Наталья, а он – простой хирург: отрезай, зашивай!

Нет, не стоит вульгаризировать, не так все просто: он не простой хирург, и один из лучших в мире в области трансплантации внутренних органов. И все-таки то, что делали ученые, Алекса завораживало: из клеток вырастает орган! Никому не надо умирать, чтобы другой мог жить. Он бы не смог стать ученым, как эти их старцы: Риоджи, Стив и Роберт. Вот таким как они и стоило жить долго. Такие геронты нужны человечеству, это понятно. Хотя есть же еще Люк и даже мальчишка Майкл Спарк. Если бы у него был такой сын, он бы им гордился. Хотя хамство с его стороны так говорить: у него тоже прекрасные сыновья. Таким как Майкл надо стать геронтом, чтобы больше успеть. Алекс невольно улыбнулся: вот ювеналом Майклу становиться смысла не имело. Упитанный, некрасивый молодой человек, с редкими рыжеватыми волосами и козлиной тоже рыжей бородкой. Он, Алекс, даже сейчас в свои 71 год, даст ему сто очков вперед. Любая девушка его… а была ли у этого Майкла хоть одна подружка? Не факт, не факт… Алекс снова свысока улыбнулся, как будто толстый рыжий мог его видеть.

Майкл Спарк

Если бы Майкл знал, что ювенал доктор Алекс Покровский о нем думает, он бы очень удивился, причем удивился неприятно, когда бы ему стало известно, как доктор Покровский о нем думает, в каких выражениях. Услышал бы про "козлиную бородку и реденьние волосенки", прямо морду бы набил. Майкл никому и никогда не бил морды. У представителей его поколения и круга это было совершенно не принято. Кто-то и сейчас "бил морды" в барах среднего запада, но он в таких местах даже никогда не был и наверняка о подобных неврастенических практиках знал только из кино.

Майкл родился в семье провинциального врача из Вермонта, который, как в старые времена, разъезжал по больным на своем неновом форде в пригородах Берглинтона. Папа и мама Майкла до сих пор считали Калифорнию диким западом, а орегонцев и вашингтонцев – неотесанными мужланами безо всякой культуры. Когда Майкл, блестяще закончив среднюю школу, собирался подавать документы в Беркли, Стэнфорд и Калтек, папа не переставал бубнить, что жить среди этой деревенщины неприемлемо. Папа гордился своей англосаксонской принадлежностью, был снобом, членом довольно дорогого кантри-клуба, имел в гардеробе смокинг, считал себя "денди" и презирал обладателей джинсов и кроссовок. Майкл был единственным сыном, и отец возлагал на него большие надежды. "Пойми, сынок, мы, истинные янки, должны быть гибкими, пусть никто не догадывается, что ты на самом деле думаешь, не умничай, но и спуску никому не давай. Будь деловитым, немногословным, шути только с равными себе. Остальные просто не смогут оценить твои шутки. Понял меня, сынок? Тебя ждет большое будущее" – папа учил Майкла жизни, как будто предчувствовал, что они скоро расстануться навсегда.

Майкл закончил факультет Биологического инжиниринга в MIT. Учился он настолько блестяще, что его взяли в собственную аспирантуру в докторскую программу, что было невероятной редкостью. В 25 лет он был принят в программу постдока в Хопкинс. Несмотря на молодость, публикаций Майкла в научных журналах ждали, и он становился ведущим специалистом по выращиванию органов из стволовых клеток. Специалистом по получению проекции органа в формате 3Д.

Майкл сидел на диване в своей однокомнатной квартире и самодовольно улыбался, думая о трех старцах лаборатории и примкнувшему к ним ювеналу Люку, с которым он сегодня ходил на ланч: "Да, куда бы они все без него делись! Спору нет, все эти престарелые ребята – классные специалисты, уж он-то мог об этом судить, но как "подвешивать" биологическую структуру, органоид, с разными типами клеток, четко выявляя их морфологию, механические и химические свойства – это умеет только он. Это он, Майкл Спарк, придумал, как "подвешивать" образцы во время печати в среде из микрометровых гелевых частиц. Нет, ну они все, понятное дело, имели представление, как он это делает, но… и только. Правильно, он это делает при помощи специальных гидрогелей, которые не он разработал, но именно он следит за тем, как придать им нужную структуру. А что, ему кто-нибудь помог, когда он мучился, чтобы не дать гелю с клетками опускаться на дно в процессе печати и во что бы то ни стало сохранить конфигурацию органоида в процессе застывания? Это он придумал, как, изменяя вязкость среды, регулировать разрешение печати. Да мало ли было трудностей, но сейчас они их разрешили, и вот, пожалуйста… в пятницу будут очередную печень пересаживать.

Майкл, как и остальные был почти уверен, что у них все получится. В своих раздумьях он даже не заметил, что в мыслях уже говорит не "я", а "мы". Они все-таки команда. Классная команда, он гордится, что он ее член. Почти самый молодой член, он за десять лет достиг практически такого же уровня, как они за… почти сто. Мысленно назвав преувеличенную чифру "сто", Майкл улыбнулся: его и их эффективность – это как 1:10. Он их обошел, только никто не хочет этого признавать! Сволочи.

Ну, да, он сегодня нарочно ребятам в кафе сказал, что его спутник Люк – ювенал. Пусть почувствует на себе их косые взгляды. А то сидит, понимаешь… победитель, красавчик, здоров как бык. А самому за семьдесят. Не за семьдесят, а 59 лет. Майкл был склонен преувеличивать возраст ювеналов. Он видел, как девушки ему вслед смотрели, Люк каждой улыбался, нагло так, хамовато. Видел прекрасно, что нравится девкам, привык нравится, дрянь такая. А он, Майкл, кому нравится? Насколько содержательна его собственная мужская жизнь? Не насколько. Нет у него никакой мужской жизни. Майкл с ненавистью вспомнил о Наталье. У них кое-что было с доктором Покровским. Было. У Покровского есть жена, да он плевать на нее хотел. Ювеналам закон не писан. Они почему-то думают, что им все можно. Ничего, ничего… пусть напоследок шалят и бесятся. Сколько им всем осталось? Люку, Наталье, Алексу? В этом году сдохнут или в будущем? А может в конце недели? И хорошо, туда им и дорога.

Думая о ювеналах, Майкл привычно себя распалял, канализируя свою ненависть в острую неприязнь к членам команды. Город кишел ювеналами, но близко общался он только с сотрудниками программы.

Настроение решительно портилось. Надо было куда-нибудь пойти, но куда? С кем? Вот интересно, если он позвонит Наталье, пойдет она с ним в ресторан или клуб? Нет, не пойдет. Скажет, что сегодня понедельник, неделя только началась, какой клуб… вот после пятницы… Она и после пятницы не пойдет, Майкл это знал. Он для нее "рыжий толстячок", как и для Алекса – это раз. Он для нее "ботан", погрязший в своих научных глупостях и не способный развлечь женщину – это два. Их разделяет возрастная пропасть, разный опыт, разная ментальность… – это три. У нее должна быть своя компания, а у него – своя.

Майк принялся думать о воображаемой компании Натальи, куда она его ни разу не пригласила. А его компания? Туда ему сейчас не хотелось, хотя, Майкл был в этом уверен, в "ячейке" всегда кто-нибудь крутился и он смог бы провести там время до вечера. Позвонить что ли Ребекке Гудман? Может она с ним выйдет куда-нибудь. Ребекка, честно говоря, ему совсем не нравилась. Слишком "еврейка", совершенно не своя. Майкл не считал себя антисемитом, но евреи его не привлекали. Что-то было в них всех суетное, чужое. Наталья, кстати, тоже еврейка, но это в ней Майклу совершенно не мешало. Он и сам давно забыл, откуда он вообще об этом знает. Что-то она такое рассказывала о своей старшей сестре? Нет, Наталья всем своим видом и ментальностью отрицала любую этническую принадлежность. Но Наталья для него в любом случае недоступна, думать о ней смешно и глупо, и дело тут совершенно не в разнице в возрасте. На ее холеной, холодноватой, красивой морде разве написано сколько ей на самом деле лет? Тут все проще: где он, а где Наталья! Наталья конечно дрянь, ювеналка паршивая, он ее ненавидит, но… какая женщина! Ой, да ладно. Не сидеть же дома: Ребекка – так Ребекка. Майкл набрал ее номер и сразу услышав Ребеккин интеллигентный голос, обрадовался. "Слушай, это Майкл, узнала? Ты уже решила, как сегодняшним вечером распорядиться? Может сходим куда-нибудьу?"

Ребекка Хоффман

Ребекка, увидев высветившийся на дисплее номер Майка, не удивилась. Толстяк хочет ее пригласить куда-нибудь выйти. По вечерам ему скучно. Она уже разделась, надела старую домашнюю майку и собиралась ужинать с родителями. Мать внизу накрывала стол в небольшой беседке, затянутой тонкой сеткой от насекомых. Родители только недавно закончили ее строить, нанимали рабочих, обсуждали дороговизну работ и вот наконец все было готово. Мать посадили вокруг цветы, отец купил новый гриль и Ребекка понимала, что летняя беседка во дворе – это предмет родительской гордости. Чего ей больше хочется: идти с Майком в недорогой хипстерский ресторан в районе Харбора или спокойно посидеть с родителями? С родителями пожалуй ей будет комфортнее, можно рано уйти спать. С другой стороны, ужины с родителями – это какая-то ранняя старость: работа со стариками, не важно ювеналами или геронтами, бесконечные нервные клиенты с довольно похожими проблемами, замкнутый мир их лаборатории, где делалось то, чего Ребекка не понимала. Ей же всего 25 лет.

Она закончила Йельский университет, после получения диплома сразу пошла в аспирантуру и год назад получила докторскую степень по теме "Геронтологические переходы: из лаборатории в жизнь". Анализ скорости адаптации после инъекции. Родители всю свою жизнь прожившие в Балтиморе в зеленом Честволде в старом доме с большим участком, принадлежавшим еще папиным родителям. Родители до сих пор каждую субботу ходили в синагогу, но ее не заставляли. На йом кипур она их сопровождала, не хотела расстраивать. Как же они не хотели отпускать ее в Нью– Хемпшир. Йель звучало прекрасно для всей семьи и для знакомых, но как можно отпускать девочку одну в такую даль! Ребекка и в Хопкинс подавала, но туда ее почему-то не приняли.

В общежитии она сначала чувствовала себя одиноко, была со всеми вежлива, но подружиться не получалось. Бесконечные ночные вечеринки ее утомляли, дамоклов меч пьяных изнасилований пугал и она, как правило, от походов в гости в другие корпуса к мальчикам отказывалась. За это прослыла тихоней, зубрилой и пай-девочкой. "Ты же такая симпатичная, будешь нас слушаться – далеко пойдешь" – уверяли ее знакомые девочки. Но Ребекка вовсе не собиралась "идти далеко". Она понимала, что найдет хорошую работу, выйдет замуж и будет радовать родителей. А пока ей следовало учиться. Остальное подождет. Но долгими вечерами она просто не могла не думать про "остальное".

Первого мужчину она встретила, уже заканчивая аспирантуру. Тоже еврей, тоже психолог, тоже специалист по возрастной ориентации. Они своей работой очень увлекались. Настоящие исследования психологии натуралов, геронтов и ювеналов еще только начинались. Ее Ноа защитился на несколько месяцев раньше, продолжал преподавать, сидел на ее защите, на которую приехали родители, которых она со своим бойфрендом познакомила. К огромному счастью родителей Ребекка нашла работу в Хопкинсе и была почти уверена, что они с Ноа поженятся и будет жить в Балтиморе рядом с ее семьей. Но вышло не так. Ноа предложили работу в Париже, он когда-то заканчивал "французскую" школу в Чикаго и его французский язык был беглым и правильным. Ребекка даже не знала, что он подавал на замещение вакантной должности в институте Пастера. Это была примерно такая же позиция как и у нее самой в Хопкинсе в лаборатории доктора Уолтера. Ноа радовался, с энтузиазмом собираясь в Париж. Их последнюю прощальную встречу перед его отъездом Ребекка вспоминать не любила. "Мне с тобой было очень хорошо. Ты замечательная женщина, но мне всего 27 лет, мне рано жениться, я не готов нигде осесть. Позиция в Париже – это мой шанс, я не могу его упустить. Давай попробуем жить в разных странах. Если через несколько лет мы увидим, что нужны друг другу, тогда мы все решим. А сейчас… прости". Ребекка не плакала, она улыбалась, уверяя Ноа, что он все делает правильно, что она тоже на его месте так же сделала бы, нет, нет… она не обижается, все хорошо. Он прав… им надо пожить вдали друг от друга, а потом… видно будет". Интересно, поехала бы она с ним в Париж, отказалась бы от выгодного предложения работать в лаборатории Уолтера в Хопкинсе? Наверное да, согласилась бы. Семья важнее. Ноа ничего такого ей не предложил и Ребекка четко поняла, что у него другие планы во всех отношениях, а она приятный, но пройденный этап.

Ребекка ехала домой к родителям с тяжелым сердцем, но уже начав работать в психологической клинике при Центре… в Вашингтоне, совмещая приемы клиентов с работой в лаборатории доктора Уолтера, начала думать, что правильно, что она не связала свою жизнь с Ноа. Для ее теплой любвеобильной семьи он был слишком эгоистичным и жестким, ориентированным на карьеру, ради которой он был готов на многое, если не на все. Да и любил ли он ее? Наверное да. Просто любовь к женщине вовсе не означала для Ноа семью и детей.

Ребекка уже давно не была робкой, послушной девочкой, она знала себе цену. Молодая профессионалка с докторской степенью из одного из самых престижных университетов мира. Неплохо зарабатывающая, уважаемая на работе, при этом красивая, хорошо одетая, уверенная в себе. Когда-то Ребекка недолюбливала свою фигуру, считала себя слишком толстой. Да, она не походила на современную модель с длинными ногами. Какое там! Ребекка была пухленькой сдобной девушкой, с большой грудью, аппетитно торчащей попой, довольно тонкой талией и круглым лицом, которое украшали большие карие глаза. Она знала, что нравится мужчинам, особенно не очень молодым. Когда она только что пришла работать в лабораторию, на нее положил глаз Люк Дорсье. Как жаль, что Ребекка психолог и видя ювенала, понимает о нем больше, чем другие, чем даже он сам. Люк, такой талантливый, блестящий, веселый, игривый, полный жизни, был в постоянной депрессии, пресыщенный, цеплялся за свою искусственную молодость, не мог допустить мыслей о смерти и боялся конца. Могло ли ей с таким мужчиной быть хорошо? Могло ли ему быть с ней, 25-ей, хорошо? Наверное, могло бы, но только очень временно. "Временно" Люк находил нормальным, а она подсознательно хотела якоря, и нее впереди была вся жизнь, вот только какая: длинная? Короткая? Это надо было решать.

Ребекка часто помогала людям решить этот главный вопрос современности, а ей кто поможет? Ее родители были убежденными натуралами. Обоим чуть за пятьдесят, и них впереди еще долгие годы. У нее даже еще были живы бабушки и дедушки. За восемьдесят, тоже конечно натуралы. Родители свой шанс упустили, для инъекций теперь ввели возрастной ценз. Люди их поколения не делали это рутинно. Процедура стоила больших денег, верующие евреи не видели смысла нарушать волю бога в отношении их жизни. Серьезная психологическая поддержка приняла свои современные формы относительно недавно. Бабушки с дедушками, такие родные, с юмором, постоянной готовностью ее слушать, хвалить, интересоваться ее успехами, скоро умрут. Такова жизнь, с этим Ребекка ничего не могла поделать. Но ей самой надо было что-то решать. Еще не поздно. В их лаборатории молодым натуралом был только Майкл. Он-то делать ничего не будет. Он натурал и останется им.

Сейчас он звонил и приглашал ее в ресторан. Умный парень, эрудированный, очень способный, целеустремленный, увлеченный работой, в чем-то такой же как и она. Конечно Ребекка не рассматривала Майкла как своего потенциального молодого человека, в бойфренды он совершенно не годился. Ребекке даже лень было объяснять себе почему. Не годился – и все. Майкл был коллега, товарищ, даже больше, чем товарищ, приятель, но несмотря на все это, идти с ним в ресторан Ребекке не хотелось. Она наизусть знала все его разговоры. Майкл умел разговаривать только на одну тему, особенно с ней: инъекции безнравственны! Безнравственны, потому что… "Натуралы всех стран, соединяйтесь!" Хватит попустительствовать мерзости, пора организовываться и подниматься на борьбу с противоестественными и отвратительными тенденциями в обществе, их нельзя считать нормой, они мешают развитию цивилизации". Майкл всегда начинал свои разговоры спокойно, был так рассудителен и красноречив, что Ребекка даже находила его логику забавной, но потом Майкл так распалялся, взвинчивался, входил в такой раж, в такое бешенство, что Ребекке становилось не по себе. Пойти послушать его еще раз, может он что-нибудь новое скажет, что поможет ей принять собственное решение? Ребекка решила рискнуть.

– Мам, я не буду ужинать. Майкл Спарк звонил, помнишь его, он меня в ресторан приглашает.

– Какой ресторан, Реба?

Ну, мама в своем репертуаре. Во-первых называет ее детским именем Реба, хотя знает, что ей это давно не слишком нравится, и интересуется названием ресторана, как будто это может иметь какое-то значение.

– Не знаю, мама. Он не сказал. Какая разница?

– Жалко, детка. А во сколько ты придешь?

– Не знаю, мама. Я могу позвонить, если будет еще не слишком поздно.

– Реба, ты же знаешь, что я никогда не ложусь спать пока ты не вернешься.

Вот зачем она ей это говорит? Создать в ней комплекс вины за свою бессонную ночь? Она же все равно пойдет. Такие штучки Ребекку давно не останавливали. Ей уже в который раз пришло в голову, что напрасно она живет с родителями. Все очень мило, мама с папой ее любят и она их тоже, но что-то в этом по нынешнем временам не то. Разумеется она всем кажется белой вороной. При чем тут "все"? Ей на всех наплевать или не наплевать? Ребекка почувствовала привычное раздвоение, как будто внутри ее головы сидело два человека и один спорил с другим. Одна Ребекка, добрая, домашняя, привязанная к родителям, уже сонная и расслабленная, не хотела выходить на улицу, садиться в машину и ехать в ресторан. Но другая Ребекка, независимая, совершенно взрослая, внутренне неудовлетворенная своей слишком тихой и благополучной жизнью, недобро усмехаясь, возражала: "Не будь коровой! Кто в 25 лет надевает пижамку с цветочками и ложится в 10 часов вечера в постель, поцеловав на прощанье маму и папу? Тебя позвали провести время – иди! Нет у тебя резона, чтобы сидеть дома". "Завтра рано вставать, работа…" – робко защищалась "домашняя" Ребекка. "Ничего, встанешь! Работа – это только работа. Нечего работой прикрываться. От того, что ты такая тихая еврейская девочка, от тебя Ноа уехал… так тебе и надо! – напирала Ребекка "взрослая". "При чем тут Ноа. Майк – не Ноа" – пищала "домашняя". "Иди, дура, и то так и состаришься около родителей"

Это Ребекка уже додумывала в машине. Полчаса назад ей ужасно хотелось спать, но сейчас сон совершенно прошел. Припарковав машину в подземном гараже, Ребекка поднялась на пятый этаж высокого здания гостиницы и, очутившись в уютном зале ресторана морской кухни "Вотер Тейбл", практически сразу увидела Майкла. Среднего роста молодой человек, плотный, коренастый, с слегка одутловатым бледным лицом, модная бородка. Круглые очки в роговой оправе делали это лицо довольно интеллектуальным. Хотя, что значит "делали"? Майкл разумеется и был интеллектуалом. Как жаль, что он всегда играет роль борца за идею. Если бы не это, с ним можно было бы хорошо проводить время. Впрочем после Ноа "проводить время" приобрело для Ребекки более широкое значение, чем простой треп в ресторане, а Майкл был не в ее вкусе. Любопытно, что он и сам ни разу в жизни не посмотрел на Ребекку как на женщину. И хорошо… но все-таки немного обидно. Они заказали еду и Майкл немедленно взял инициативу в свои руки:

– Вон сзади тебя, через два столика… компания ювеналов… нет, постой… один парень – натурал, а сидит со старой теткой. Смотреть противно… не оборачивайся! Сколько же старуха ему платит?

Ну вот, начинается. Так она и знала: Майкл просто ни о чем другом не может говоришь. Не надо было приходить. Все эти жаркие споры двух Ребекк друг с другом и яйца выеденного не стоили. Ребекка пошла на встречу с Майклом в надежде, что его разговоры помогут ей в принятии решения: делать ли инъекцию, и если делать – то какую? Что он на нее смотрит? Надо что-то отвечать?

– Ну, Майкл, подожди. Во-первых никогда нельзя быть уверенным… кто ювенал, кто натурал – этого зачастую не поймешь…

– Ты это серьезно? Ты не можешь понять, кто есть кто? Ты не можешь? Неправда, уж ты-то можешь. В ювеналах есть противная спесь, такая, знаешь пресыщенная спесь на морде: вот, дескать, я какой… любуйтесь, насекомые. Они нас всех считают идиотами, а себя джентльменами духа, интеллектуальной элитой. Нам до них расти и расти… но мы все равно не дорастем. Противно. Секта очаровашек, орден красавчиков. Глаза бы не смотрели.

– Ну ладно… предположим, что мы разбираемся, но тот парень, о котором ты говоришь, он может не знать… Женщина-то, небось, красавица.

Теперь Майкл сидел вполоборота и открыто рассматривал компанию через два столика в другом ряду. Черт, он вести себя не умеет. Лицо его покраснело, глаза наливались злобой, он говорил громче, чем было в таких местах принято. Если бы его рассуждения были только теоретическими, она бы может и не имела ничего против, но он переносил свою ненависть на конкретных людей… Надо что-то сделать, ведь она профессионал. Майкл не любит свой облик, считает себя некрасивым, вот и комплексы… Да, он и вправду так себе. Им принесли еду и Майк начал жадно есть, на время отвлекшись от компании ювенаков. Вечер еще только начинался.

Вторник