Команда доктора Уолтера

– Какие же ты видишь "против"?

– На какое-то короткое время я могла бы Ником увлечься и есть вероятность, что ты о наших отношениях догадался бы. Зачем мне заставлять тебя страдать?

– Тебе меня было вы жалко…ну, если бы я страдал?

– Да, конечно, но страдая, ты бы выяснял со мной отношения, устраивал бы сцены и заставлял бы страдать меня. Чтобы этого избежать, мне бы пришлось свою привязанность к Нику скрывать. Это хлопотно. Мое поведение было бы натужным, ненатуральным, я бы совершала усилия, которые мешали бы мне жить. Стоят ли несколько трахов с кем бы то ни было моих усилий? Ответ – нет, не стоят.

– Слушай, Элен, можем ли мы контролировать свою страсть?

– Можем, разумеется. Тем более, что я бы не назвала свои чувства к Нику страстью. Не надо преувеличивать.

– Нет, я тебе не верю.

– Как хочешь. Я не буду с твоим Ником. И не буду, кстати, больше с тобой об этом говорить. А дальше, делай, что пожелаешь.

– Что я должен делать?

– Вот именно, хороший вопрос. Живи, занимайся наукой. О Нике не думай.

– Как я могу о нем не думать? Он мой сын.

– Ты понял, что я имела в виду. Не думай о Нике как о моем любовнике. Он просто твой сын, а мне почти никто, так… приятель.

– Может мне с ним поговорить?

– Это твое дело. Только непонятно, о чем ты с ним собираешься говорить? Не глупи. Вряд ли стоит портить с ним отношения по-поводу того, чего нет и не будет.

– Откуда я знаю, что не будет?

Элен замолчала, считая разговор законченным, и больше Стив не добился от нее ни слова. Иногда у него создавалось впечатление, что, если бы он пожелал с ней расстаться, Элен бы его запросто отпустила. Способны ли ювеналы страдать? Этого Стив не знал, но делать ничего не стал, постепенно убеждаясь, что Элен была права. Жизнь продолжалась безо всяких моральных потерь. Ник куда-то уезжал, возвращался, приходил к ним с сувенирами, иногда с новой девушкой. Элен он по-прежнему оказывал знаки внимания, но Стиву уже не казалось, что он как-то не так на нее смотрит.

Конечно Элен с Мэри он не сравнивал. Мэри была хозяйкой его дома, матерью его сыновьям, женщиной из прошлого, а Элен была только его любимой женщиной, красоте которой он удивлялся каждый день и каждую ночь, его подругой, которая понимала его как никто, его наградой, полученной в зрелые годы за тяжкий труд и определенный аскетизм, свойственный всем настоящим ученым, одержимым своими идеями.

Элен умерла скоропостижно как и большинство ювеналов. В 58 лет, средний возраст их ухода из жизни. Они прожили вместе всего 6 лет. Конечно оба всегда знали, что им никогда не придется стариться вместе, что Стив ее переживет на целую человеческую жизнь. Но даже зная об этом наверняка, они не думали о том, что их обоих ждет. Все случилось у Стива на глазах. Они посидели внизу у камина, на дворе стоял довольно промозглый конец ноября. Потом поднялись в спальню, хотя было еще относительно рано, но Элен собиралась посмотреть в постели новости. Стив видел, как она присела на край кровати и стала снимать через голову свитер. Новый свитер из тонкой сиреневой шерсти. Обычно он никакого внимания на ее одежду не обращал, но на этот раз они вместе пару дней назад зашли в магазин и Элен привлекла его к выбору цвета. Она подняла руки и потянула ворот свитера вверх, лицо ее на секунду скрылось из виду. И вдруг она резко повалилась назад, именно повалилась, а не легла, свитер так и остался не снятым. Если бы не этот, натянутый на глаза, кусок тонкой итальянской шерсти, Стив бы подумал, что жена с ним играет, но на игру это все-таки не было похоже, и Стив постепенно впитывал в себя страшную мысль: Элен умерла. Он зачем-то подошел и стал ее тормошить, отодвинул с лица свитер: на него смотрели, уставившиеся куда-то в сторону, серые, широко раскрытые, неживые глаза. Сердечная недостаточность, Стив был в этом практически уверен. Да и какая разница?

Он снова остался один и с этим надо было примириться. После похорон Стив окунулся в работу, но дома по вечерам ему было очень тоскливо. Теперь он прекрасно понимал, что по складу своей личности он семейный человек. Дети выросли, и его никто больше не ждал, не готовил ужин, не спорил о выборе телевизионной передачи.

Стив стоял в небольшой пробке и тут ему пришла в голову предательская мысль: сейчас он снова женат, но ждут ли его дома? Это был большой вопрос. "Да, неважно это мне – ждут не ждут… плевать" – усмехнулся он про себя. Через несколько минут он уже въезжал в подземный гараж своего корпуса. По настоящему спокойно и хорошо ему было теперь только на работе.

В лаборатории уже были Риоджи и Роберт, на их лицах была написана озабоченность: в печени одного из потенциальных реципиентов наметилась проблема с межклеточным матриксом, сложнейшей системой белков, направляющих рост и дифференциацию клеток органа. Надо было немедленно начинать массивное промывание растворами детергентов. Это была проблема Люка, ему позвонили, и он обещал немедленно приехать. Они вызвали Майкла, пусть бы проверил на особой программе функцию биопринта 3Д, насколько точно были распечатаны все белки. Они в свое время засеяли матрицу распечаткой белков, там возможны небольшие допущения, но насколько они серьезны.

Обстановка была нервозной. Могло оказаться, что эту проблематичную печень пересаживать будет нельзя. Стив принялся звонить Наталье, чтобы справиться о состоянии именно этого реципиента. Наталья ответила, но сразу сказала, что перезвонит. Ее немного запыхавшийся голос Стиву не понравился. Что там у них в специальной реанимации происходит. Стив так завороженно смотрел на мониторы, что даже не заметил, как в лаборатории появились Люк и Майкл. "Ничего особенного, – сразу заявил Люк. Все не так страшно, не стоит, ребята, волноваться". Стива привычно резануло фамильярное обращение: какие они ему, черт возьми, "ребята". Люк его раздражал. Впрочем как и все остальные. С утра все не заладилось, к тому же Стив теперь был практически уверен, что что-то там с пациентами не так. Прошло уже 30 минут, а Наталья не перезванивала. Кого прооперируют в пятницу? Это пора уже было решить.

Люк

Люк явился в лабораторию немедленно, как только они ему позвонили. Его бы воля – ни за что бы не пришел туда раньше десяти-одиннадцати, тем более, что вчерашний вечерний звонок совершенно выбил его из колеи. Впрочем сейчас он был даже рад, что на работе он смог полностью выкинуть из головы свои личные проблемы и сосредоточиться на проблемах команды. Работа его всегда отвлекала от мелких жизненных неурядиц. Ну да, команда столкнулась с нештатной ситуацией, но зачем так все преувеличивать. Да, что тут удивляться, ведь он вынужден работать со старикашками, они вечно делают из мухи слона. Межклеточный матрикс – это по сути клей, который удерживает всю конструкцию. Структуру белков "могикане" конечно понимали, в вот создать "детергент" не умели, это мог только он. Уже через час все вернулось в пределы нормы. Что бы они без него делали! Мысли о своем интеллектуальном превосходстве были для Люка типичны, он был о себе чрезвычайно высокого мнения, но сбрасывать со счетов Стива, Роберта и Риоджи он себе никогда не позволял. Мощные старики, уникальные, с мировым именем. Как бы ему иногда хотелось найти в их интеллекте червоточину, некий свойственный возрасту деграданс, но нет, никто из троих пока не давал повода в себе усомниться. В поведении, в характере, в рассуждениях старость проявлялась: суетность, мнительность, медлительность, раздражительность, особенно это все было заметно в Стиве. И однако, положа руку на сердце, нельзя было сказать, что все эти возрастные изменения накладывают отпечаток на работу. Если геронты и отличались как специалисты от ювеналов и натуралов, то в лучшую сторону. Они больше отдавались работе, их же мало что отвлекало.

Напряжение в лаборатории, прямо-таки разлитое в воздухе еще пару часов назад, рассеялось, и Люк немедленно вспомнил о вчерашнем звонке Габи. Не надо было брать трубку. С другой стороны, что ему было делать. Он знал, что это будет что-то малоприятное, но чтобы до такой степени…

У него было много женщин. В молодости он увлекался. Чем женщина была недоступнее, тем интереснее было ее завоевать, и тут существовала масса способов, хотя с каждой новой подругой следовало делать поправки, но это и было самым интересным. Люка увлекал процесс охоты, когда цель бывала достигнута, его страсть довольно быстро угасала, что его вовсе не печалило. Сначала он боялся пресытиться, но, слава богу, его опасения не подтвердились. В свои 59 лет он не знал никакой усталости.

Хотя сам себе Люк признавался, что кое-что все-таки изменилось: в его сознании наметился парадокс. С одной стороны теперь ему хотелось иметь дело с натуралками, настоящими молодыми женщинами, а вовсе не с ровесницами-ювеналками, которые внешне ничем от натуралок не отличались. Его, привыкший к рефлексии, ум давал ему ответ на вопрос "почему ему нравятся сейчас натуралки?" Потому, что он себя на действительно юных женщинах проверял и убеждался, что он по-прежнему молодой, сильный и привлекательный. Логика подсказывала ему другое: ювеналки, ухоженные, умные, состоявшиеся, уверенные в себе бабы… они должны были бы становиться его подругами, но по причинам, которые Люк и сам не мог себе объяснить, нелогичным и двойственным, он видел в ювеналках фальшь, лицемерие, определенное мошенничество, которое он себе прощал, а им – нет. И тут-то и крылся той самый парадокс, который в последнее время разъедал его душу, то самое "с другой стороны", которое все больше и больше давало себя знать в его отношениях с женщинами.

Как только Люк знакомился с натуралкой, одерживая над ней честную победу, вместо того, чтобы наслаждаться ею, он начинал скучать и томиться. Молодая девчонка, зачастую не подозревающая о том, сколько ему лет, его раздражала. Уровень ее образования и воспитания казался ему слишком низким, ум примитивным и неразвитым, девушка действовала Люку на нервы игривыми манерами и досаждала неумеренным энтузиазмом по-поводу вещей, которые не только не вызывали в нем душевного подъема, а наоборот казались пошлыми. Одна приглашала его на шоппинг, другая в дурацкую компанию, третья заводила разговор о женитьбе и детях. Неуемное желание рожать, возиться с младенцем, планирование поездки к родителям, мечты о пышной свадьбе – вот что ввергало Люка в тоску. Не для того он решил быть ювеналом, чтобы создавать семью, эту "тюрьму из ртов и ушей", как писал француз Мориак, которого Люк когда-то проходил в школе.

Габи, очаровательная 25-летняя студентка, проходила у него практику. Умная, тонкая, очень красивая девочка. Они прожили вместе два года и Люк не видел никаких причин, чтобы с ней расстаться. И вот… пожалуйста: Габи заговорила с ним о том, что хочет от него ребенка. Тоже мне… тонкая! Ну как она могла ему такое предлагать? Знала же, что он ювенал, что ему к шестидесяти, и вообще… Это самое "вообще", для него самого очевидное, для Габи было почему-то непостижимо. Ее патетические монологи его буквально бесили: "Люк, мне ничего от тебя не надо… ни денег, ни участия, я сама воспитаю этого ребенка. Я уеду и никогда о себе не напомню… Люк, ну что тебе жалко? Мне ничего от тебя не надо… Ну, Люк… ". Ну, неужели она не могла понять, что да, ему было "жалко". Ребенок – это не только ответственность, которой он вовсе не хотел, это еще биологическая ловушка, в которую его вовлекали. Бессмысленный, орущий и сосущий комок, появившейся в его жизни и угрожающий его свободе. Зачем ему это нужно? Почему Габи не может от него отстать? Зачем настаивает, упрямится, гнет свою линию? Сначала Люк пытался ее урезонить, угрожал, что, если она не перестанет ему со своей материнской идеей докучать, он прекратит с ней всякие отношения. Он стал груб, орал ей, чтобы заткнулась, иначе… с него хватит.

Надо же, Габи так и не заткнулась, не смогла, дура, отказаться от идеи-фикс. И к чему это упрямство привело? Пол-года назад с Габи пришлось расстаться. Он, Люк Дорсье, слов на ветер не бросает. "Всякая соплячка будет меня доставать…" – уговаривал он себя. Люк боялся, что испытает боль, но нет, когда Габи собрала свои вещи и уехала из квартиры, он почувствовал облегчение. Наконец-то свободен, и никто не устраивает ему сцен. Первое время Габи ему звонила, потом перестала и Люк вспоминал о ней все реже и реже. Он даже дошел до того, что стал задаваться вопросом: а что он вообще нашел в этой студентке, как мог делить с ней два долгих года своей жизни. Сколько ему осталось? Самое большее лет десять, если повезет. И жить среди грязных подгузников и ночных воплей? Еще чего! Он купит себе сумасшедшую квартиру в Эмиратах, такую, какой ни у кого нет. В этой вертящейся вокруг своей оси квартире он будет один и никто ничего от него не потребует такого, что ему не хочется делать. Вчера вечером он как раз и смотрел планы квартир в доме будущего, баснословно дорогих квартир, но черт возьми… разве он не имеет права тратить деньги так, как ему заблагорассудится?

И вот этот звонок. Но он взял трубку и вся его жизнь теперь будет другой. Даже в самом дурном сне Люк не мог такого предположить. Не зря оказывается Габи тогда от него съехала, без сцен и скандалов, покорно и с достоинством. Она была беременна и поэтому считала себя победившей стороной. Он хотела от него ребенка – и получила. Ничего ему тогда не сказала. Да даже, если бы и сказала, что бы он сделал? Куда бы делся? Да как это вообще могло произойти? Люк принялся было об этом думать, но быстро прекратил. Не важно "как". Первой его реакцией была досада: "не хочу ничего об этом знать. Зачем она мне звонит? Она же обещала меня не беспокоить… ", но Люк быстро себе одернул: можно ли в его возрасте быть таким наивным? Ну разумеется она ему позвонила. "Люк, я не могу от тебя этого скрывать. Я вот-вот рожу твоего ребенка и тебе следует об этом знать. Дальше это уже будет твоим решением. Повторяю, Люк, мне ничего от тебя не нужно. Пойми, Люк, я не для этого звоню. Ты мне веришь?" Нет, он ей не верил. Голос Габи звучал так неуверенно. Она казалась одинокой, испуганной, смущенной, совершенно беззащитной и жалкой:

– Подожди, Габи, а ты где?

– В больнице.

– Твои родители в курсе?

– Нет, я маме ничего пока не сказала.

Габи что-то ему о себе рассказывала, что ее воспитала мама, в детстве она жила с отчимом, где-то в Иллинойсе. Все эти подробности про чужие семьи Люку никогда не были интересны. Он хотел сначала спросить, почему было не объявить новость родителям, но потом раздумал. Какая разница "почему"? Но тут Габи сама сочла нужным это объяснить:

– Понимаешь, мама большие деньги за школу платит, а сейчас мне может придется бросить учебу. Я еще не знаю, как обойдусь. Она расстроится, рассердится на меня. Тем более, что я не замужем. Люк, ты слышишь меня? Я справлюсь. Я не из-за денег звоню. Люк…

Ага, не "из-за денег", а из-за чего еще? Люк злился на Габи и одновременно ему было ее страшно жалко. Он не хочет этого ребенка, он ему не нужен, но и бросить девчонку в такой ситуации – недопустимо. Тут уж надо быть последним мерзавцем! Он не будет с ней жить, не станет воспитывать ребенка, но помочь деньгами – это его долг. Как же он не любил "долгов", но раз они возникли, бегать от них нельзя. Сказать на работе, что у него будет ребенок или нет? "Ладно, скажу команде, но только завтра. Они обрадуются" – решил Люк. Вчера он спросил Габи, почему она попала в больницу, Габи сказала, что у нее так или иначе уже подошел срок. Ей показалось, что начались схватки, позвонила подруге, та ее отвезла в родильное отделение Синайской больницы. Но пока ничего не происходит.

– А мне ты почему сразу не позвонила?

– Я думала, что сама справлюсь. Ты же его не хотел… Габи всхлипнула.

– Дай в больнице мой телефон, я приеду, как только все начнется. Пусть они мне позвонят.

– Правда? Ты приедешь? Я боюсь.

– Не бойся. Я приеду. За кого ты меня принимаешь? Не волнуйся, все будет хорошо.

Теперь вся огромность события навалилась на Люка. Он будет отцом, ему надо ехать в больницу к Габи и присутствовать на родах. Надо что-то серьезно решать с деньгами, и по всей видимости никакой "сумасшедшей" квартиры в Эмиратах купить теперь не получится. Он не должен этого делать. Спал Люк неважно, на работе пришлось немного понервничать и сейчас у него начала болеть голова, пульс был учащенный и какой-то неровный. Черт, он что-то расклеился. Было еще совсем непоздно, и Люк уже совсем было собрался ехать к Габи в больницу, но так и не поехал. К встрече с подурневшей, беременной на последних днях Габи он был не готов. Может быть завтра. Лишь бы она не начала рожать в пятницу. Люк моментально прикинул, что он выберет: их операцию или роды? "Нет, никакой Габи в родильной палате, он, разумеется, никуда с работы не уйдет. Это слишком важно для команды, а он член команды. В пятницу он во что бы то ни стало будет наблюдать за операцией пересадки печени, которую он сам сделал буквально из ничего." – Люк даже улыбнулся своим раздумьям. Пятница – это слишком важно, важнее, чем ребенок, пусть и его собственный. В этот вечер Габи больше не звонила, видимо, не решалась ему докучать.

Риоджи

Риоджи снова пришел в лабораторию самым первым и привычно обрадовался, что выиграл негласное соревнование с Робертом Клином. В прошлую пятницу Роберт его опередил. Зачем ему нужно было являться на работу раньше Роберта? Какое-то мальчишество, хотя причина, хоть и несерьезная все-таки существовала: в минуты утреннего одиночества, Риоджи казалось, что пустой зал лаборатории принадлежал лично ему, он царил один среди мониторов, центрифуг, электронных микроскопов и контейнеров с органами, представляя себя самым главным и незаменимым. Каково его место в команде? Риоджи знал, что его ценят и почитают, но лучше ли он остальных? Честно говоря, он даже не сравнивал себя с другими геронтами, Стивом и Робертом, его интересовали ювеналы и натуралы. А вдруг эти современные люди, ученые новой формации, лучше подготовлены? Вдруг, несмотря на огромный опыт и заслуги, они все в чем-то отстали и их ум работает медленнее, не так эффективно? Каждый из молодых членов команды был более узким специалистом, чем он, Стив и Роберт. Они, геронты, родившиеся в непредставимые для других времена, чем только не занимались за свою долгую научную карьеру! Но в том-то и дело. Чем уже область знания, тем выше квалификация, а такие как он понимают во всем, но насколько глубоко… Риоджи подумал о том, что если бы он точно убедился, что в профессии он не первый и другие его обгоняют, он бы ушел… совсем ушел.

Через минуту, проверив датчики всех процессов и увидев на мониторе соответствующие показатели, Риоджи моментально выкинул из головы посторонние мысли. В органе номер 2 наметились проблемы с внеклеточным матриксом: уровень фибронектинов в омывающем орган растворе значительно повысился, т.е. новая печень начинала резко стариться. Клеточная адгезия нарушалась и гистология органа номер 2 становилась неправильной. "Неправильной" – означало "раковой".

Дверь в лабораторию открылась , Роберт и Стив вошли одновременно. Стив показался Риоджи каким-то нервозным. "Что бы там у него утром не происходило, он сейчас об этом забудет" – успел подумать Риожди. "Привет… доброе утро… ага, ты уже здесь… Что это ты такой, какой-то не такой… что-то случилось… " – коллеги подошли к мониторам и все сразу увидели. Какое облегчение, что им ничего не надо объяснять. Стив принялся звонить Люку, который изменит состав раствора и лишние фибронектины вымываются. Орган номер 2 надо, грубо говоря, прополоскать. Лишь бы процесс, который продолжался всю ночь, не стал необратимым. И речи не могло идти о том, чтобы пересадить больному печень, где уже таился зародыш рака. Боже, ну где же этот Люк? Почему он всегда опаздывает? Попробовал бы он опоздать в Японии… А здесь такие вот талантливые, но нагловатые молодые люди себе позволяют… Вслух Риоджи конечно ничего не сказал. Зато Стив привычно бушевал по-поводу отсутствия "проклятого молокососа", и его голосе слышалась такая неприязнь, что Риоджи удивился: они же команда, состоящая из самым блестящих специалистов мира, которые уважают друг друга. В этом сомневаться не приходилось. Но это на профессиональном уровне, а на человеческом оказывается они думают о коллегах плохо?

Он, Риоджи, разве думает о ком-нибудь плохо? Думает, думает… ворчал же он про себя, что Люк, будь он в Японии, ни за что бы не опоздал, хотя для него все сложнее. Подсознательно он относился к каждому члену команды по-разному в зависимости от положения и возраста. Самым для него главным был Стив, начальник лаборатории и руководитель программы. Потом шел Роберт, потом Люк… Кого он больше уважал, совсем молодого Майкла или Наталью? Конечно Майкла, ведь Наталья женщина. А к нему как они все относятся? С одной стороны он старше, но он здесь у них только гость, иностранец. Пусть он тут живет долгие годы, но он "человек извне, "гайдзин". С ним вежливы, но вряд ли полностью доверяют. И он бы не доверял "чужому".

Люк приехал довольно быстро, и через полчаса, когда орган номер 2 стал омываться видоизмененным раствором и напряжение спало, все постепенно стали заниматься своими делами. Люк уехал и выглядел чем-то сильно озабоченным, но это, как догадывался Риоджи, не относилось к работе. Наталья сказала, что пойдет в отделение проверить реципиентов и тоже ушла. Роберт и Стив позвали его обедать, и Риоджи, который был еще совершенно не голоден, решил с ними выйти. Жаль, что не удасться остаться наедине с Робертом. На черта ему Стив? Роберта Риоджи считал почти другом, а Стив был для него начальником, находился выше иерархически. Назвать начальника просто Стивом он до сих пор не мог, хотя понимал, что величание "доктор Уолтер" в рамках лаборатории выглядит для всех смешно. Даже молодежь Майкл и Ребекка называли босса Стив, безо всякого "доктора", а у Риоджи такая простая вещь не получалась.