– Не сомневаюсь, что это так, – сказала Кэт, желая угодить своей добродушной маленькой приятельнице.
– Они так велики, что вы даже не можете составить об этом ни малейшего представления, – отозвалась мисс Ла-Криви. – Изо всех сил выставлять на вид глаза, по мере сил не выставлять напоказ нос, увеличивать голову и совсем убирать зубы! Вам и не вообразить, сколько хлопот с одной крошечной миниатюрой.
– Вряд ли оплата вознаграждает вас за труды, – сказала Кэт.
– Не вознаграждает, сущая правда, – ответила мисс Ла-Криви. – Да к тому же люди так привередливы и неразумны, что в девяти случаях из десяти нет никакого удовольствия их писать. Иной раз они говорят: «Ох, каким вы меня сделали серьезным, мисс Ла-Криви!», а другой раз: «Ах, какой я вышел смешливый!» – когда самая суть хорошего портрета в том, что он должен быть либо серьезным, либо смешливым, иначе это будет вовсе не портрет.
– Вот как? – смеясь, сказала Кэт.
– Разумеется, дорогая, потому что модель всегда бывает либо тем, либо другим, – отозвалась мисс Ла-Криви. – Посмотрите на Королевскую академию[32 - Королевская академия – английская академия художеств, учрежденная в 1768 году; мисс Ла-Криви имеет в виду портреты кисти членов Королевской академии, характерной чертой которых является холодный «академизм».]! Серьезны, знаете ли, все эти прекрасные глянцевитые портреты джентльменов в черных бархатных жилетах – джентльменов, опирающихся сжатым кулаком на круглый столик или мраморную плиту. И смеются все леди, играющие маленькими зонтиками, или с маленькими собачками, или с маленькими детьми, – правило в искусстве одно и то же, меняются только детали. Собственно говоря, – сказала мисс Ла-Криви, понизив голос до шепота, – есть только два стиля портретной живописи – серьезный и смешливый, и мы всегда прибегаем к серьезному для особ, занимающих положение в обществе (иногда, впрочем, делаем исключение для актеров), и к смешливому для леди и джентльменов, которые не очень заботятся о том, чтобы казаться умными.
Эти сведения, казалось, очень позабавили Кэт, а мисс Ла-Криви продолжала работать и болтать с невозмутимым благодушием.
– Какое множество военных вы пишете! – сказала Кэт, пользуясь перерывом и окидывая взором комнату.
– Множество кого, дитя? – осведомилась мисс ЛаКриви, отрывая глаза от работы. – О да! Портреты типические. Но, знаете ли… это не настоящие военные.
– Как!
– Конечно! Это только клерки. Они, знаете ли, берут напрокат мундир, чтобы их изобразили в нем, и присылают его сюда в саквояже. Иные художники, – сказала мисс Ла-Криви, – держат у себя красный мундир и берут лишних семь шиллингов шесть пенсов за прокат и за кармин, но я этого не делаю, так как считаю это незаконным.
Приосанившись, словно она очень гордилась тем, что не прибегает к таким приманкам для поимки клиентов, мисс Ла-Криви еще более рьяно принялась за работу, лишь изредка приподнимая голову, чтобы с невыразимым удовлетворением посмотреть на сделанный мазок, и время от времени сообщая мисс Никльби, над какими чертами лица она в этот момент работает.
– Не для того, чтобы вы приготовились, дорогая моя, – сказала она в пояснение, – но такой у нас обычай: иной раз говорить позирующему, что мы отделываем, и, если он хочет увидеть на портрете какое-либо особое выражение, у него есть время принять желаемый вид…
– А когда, – продолжала мисс Ла-Криви после долгого молчания, а именно через добрых полторы минуты, – когда рассчитываете вы увидеть снова вашего дядю?
– Право, не знаю. Я рассчитывала увидеть его раньше, – сказала Кэт.Надеюсь, скоро, потому что нет ничего хуже, чем это состояние неуверенности.
– Вероятно, у него есть деньги, не правда ли? – осведомилась мисс Ла-Криви.
– Я слыхала, что он очень богат, – ответила Кэт. – Не знаю, так ли это, но думаю, что так.
– Ах, можете не сомневаться в том, что это правда, иначе он не был бы таким угрюмым! – заметила мисс Ла-Криви, которая представляла собою своеобразное соединение проницательности с простодушием. – Если человек – медведь, он обычно обладает независимым состоянием.
– Обращение у него грубое, – сказала Кэт.
– Грубое! – воскликнула мисс Ла-Криви. – По сравнению с ним дикобраз – пуховое ложе! Я никогда еще не встречалась с таким строптивым старым дикарем.
– Я думаю, это только обращение у него такое, – робко отозвалась Кэт. – Я слыхала, что в молодости его постигло какое-то разочарование или нрав его стал угрюмым после какой-то беды. Мне бы не хотелось плохо о нем думать, пока я не уверена, что он этого заслуживает.
– О, это очень хорошо, – заметила миниатюристка, – и боже сохрани, чтобы я вам препятствовала! Но послушайте, не мог бы он без всякого ущерба для себя назначить вам и вашей матушке приличную маленькую пенсию, которая обеспечила бы вас обеих, пока вы не выйдете замуж, а для нее явилась бы впоследствии маленьким состоянием? Что для него, скажем, какая-нибудь сотня в год?
– Не знаю, что для него, – решительно сказала Кэт, – но я скорее бы умерла, чем приняла.
– Да ну! – вскричала мисс Ла-Криви.
– Зависимость от него отравила бы мне всю жизнь, – продолжала Кэт.Просить милостыню казалось бы мне гораздо меньшим унижением.
– Вот как! – воскликнула мисс Ла-Криви. – Признаюсь, милочка, это звучит довольно странно, когда вы говорите так о родственнике, о котором не позволяете постороннему человеку отзываться плохо.
– Да, пожалуй, – ответила Кэт более мягким тоном. – Да, конечно, это так. Я… я… хотела только сказать, что, помня о лучших временах, я не в силах жить, пользуясь чьей-то щедростью – не только его, но кого бы то ни было.
Мисс Ла-Криви лукаво посмотрела на свою собеседницу, словно подозревая, не является ли именно Ральф объектом неприязни, но, видя, что ее юная приятельница расстроена, ничего не сказала.
– Я прошу его только об одном, – продолжала Кэт, у которой слезы брызнули, пока она говорила, – пусть он ради меня лишь настолько поступится своими привычками, чтобы дать мне возможность с помощью его рекомендации – только одной рекомендации – зарабатывать буквально на хлеб и оставаться с моей матерью. Изведаем ли мы когда-нибудь снова счастье, зависит от судьбы моего дорогого брата, но если дядя даст рекомендацию, а Николас скажет нам, что он счастлив и доволен, я буду удовлетворена.
Когда она замолчала, за ширмой, стоявшей между нею и дверью, послышался шорох, и кто-то постучал в деревянную обшивку.
– Кто там? Войдите! – крикнула мисс Ла-Криви.
Пришедший повиновался, немедленно шагнул вперед, и перед собеседницами предстал не кто иной, как сам мистер Ральф Никльби.
– Приветствую вас, леди, – сказал Ральф, зорко глянув на обеих по очереди. – Вы так громко беседовали, что я не мог достучаться.
Когда этот делец таил в сердце особенно злое чувство, у него была манера на мгновение почти совсем скрывать глаза под густыми нависшими бровями, а потом раскрывать их, обнаруживая всю их проницательность. Он проделал это и теперь, попытался скрыть улыбку, раздвинувшую тонкие сжатые губы и образовавшую недобрые складки вокруг рта. И обе они почувствовали уверенность, что если не весь их недавний разговор, то часть его была подслушана.
– Я зашел сюда по дороге наверх, почти не сомневаясь, что застану вас здесь, – продолжал Ральф, обращаясь к племяннице и бросая презрительный взгляд на портрет. – Это портрет моей племянницы, сударыня?
– Да, мистер Никльби, – с очень веселым видом ответила мисс Ла-Криви,и, говоря между нами и в четырех стенах, портрет выйдет премиленький, хотя это и говорю я, его написавшая!
– Не трудитесь показывать мне его, сударыня! – воскликнул Ральф, отходя в сторону. – Я в портретах ничего не смыслю. Он почти закончен?
– Да, пожалуй, – ответила мисс Ла-Криви, соображая и держа конец кисти во рту. – Еще два сеанса, и…
– Пусть они состоятся немедленно, сударыня, – сказал Ральф, – послезавтра ей некогда будет заниматься пустяками. Работа, сударыня, работа, все мы должны работать! Вы уже сдали вашу квартиру, сударыня?
– Я еще не вывесила объявления, сэр.
– Вывесьте его немедленно, сударыня. На будущей неделе комнаты им не понадобятся, а если и понадобятся, им нечем будет за них платить. А теперь, моя милая, если вы готовы, не будем больше терять время.
С притворной ласковостью, которая еще меньше была ему к лицу, чем обычное его обращение, мистер Ральф Никльби жестом предложил молодой леди идти вперед и, важно поклонившись мисс Ла-Криви, закрыл дверь и поднялся наверх, где миссис Никльби приняла его со всевозможными знаками внимания. Довольно резко положив им конец, Ральф нетерпеливо махнул рукой и приступил к цели своего посещения.
– Я нашел место для вашей дочери, сударыня, – сказал Ральф.
– Что ж! – отозвалась миссис Никльби. – Должна сказать, что меньшего я от вас и не ждала. «Можешь быть уверена, – сказала я Кэт не дальше как вчера утром, за завтраком, – что теперь, когда твой дядя с такой готовностью позаботился о Николасе, он не покинет нас, пока не сделает для тебя по меньшей мере того же». Это были буквально мои слова, насколько я могу припомнить. Кэт, дорогая моя, что же ты не благодарить твоего…
– Дайте мне договорить, сударыня, прошу вас, – сказал Ральф, перебивая свою невестку в самый разгар ее красноречия.
– Кэт, милочка, дай дяде договорить, – сказала миссис Никльби.
– Мне больше всего этого хочется, мама, – заметила Кэт.
– Но, дорогая моя, если тебе больше всего этого хочется, ты бы лучше дала твоему дяде высказать то, что он имеет сказать, и не перебивала его,сказала миссис Никльби, покачивая головой и хмурясь. – Время твоего дяди драгоценно, дорогая моя, и как бы велико ни было твое желание – оно естественно, и я уверена, его почувствовали бы все любящие родственники, которые бы видели твоего дядю так мало, как видели его мы, – желание удержать его среди нас, однако мы не должны быть эгоистами и должны принять во внимание серьезный характер его занятий в Сити.
– Я вам весьма признателен, сударыня, – сказал Ральф с едва уловимой насмешкой. – Отсутствие деловых навыков в этом семействе приводит, по-видимому, к слишком большой трате слов, прежде чем дойдут до дела, если о нем вообще когда-нибудь думают.
– Боюсь, что это действительно так, – со вздохом отозвалась миссис Никльби. – Ваш бедный брат…