Безымянный подросток с окраины города

Но тот всё же дрогнул.

– Нет, я… не защищаю. Просто мне кажется, вы лепите из него настоящего злодея, хотя он всего лишь…

– Всего лишь что? – Отец наконец отвернулся (с ухмылкой, явно довольный услышанной в голосе дрожью), налил себе рюмку коньяка, опрокинул её и, не закусив, налил вторую. – Этот мерзавец всего лишь убил ни в чём не виновного человека, пенсионера, отца трёх дочерей, одна из которых вчера со слезами на глазах защищала докторскую. Послушай меня, – кровавые глаза вновь вцепились в Андрея, – этот ублюдок очень жесток, давно не было такого жестокого убийства. Он просто втоптал его голову в пол! Вбил кулаками! – И на миг произошло страшное… Андрей заметил, как после сказанных слов взгляд отца растворился, и в глазах его он увидел что-то наподобие восторга, вдохновения, сладкого ожидания какой-то несбывшейся мечты. Даже уголки губ чуть дёрнулись вверх. Да, в глазах отца зияла улыбка. И сквозь тьму в его зрачках Андрей увидел очертания мотоциклиста, оседлавшего труп и избивающего его со всей своей ненавистью.

Он словно мечтает оказаться на месте грабителя. Но он об этом не скажет. Он как будто… завидует. Завидует Ворону.

Завидует мне.

– Этот очень жесток… – продолжал отец. Он снова взглянул на сына, и во взгляде его не было ни добра, ни заботы, ни отческой любви. – Скоро он промахнётся, я чувствую, не может ему вечно везти. Бог его покарает. Нельзя к людям относиться так, как он. Он просто монстр, чудовище… – И опять этот странный блеск в глазах. – Ворон опасен для общества, его не то что посадить надо, я бы лично прикончил его и таким же способом, каким он прикончил охранника! Я бы бил по его морде, пока б не начал чувствовать кулаками пол! Ты слышишь меня? – Отец схватил Андрея за плечо, с силой сжал его, другой рукой вцепился в шею и наклонил голову сына к своей.

Взгляды вновь переплелись.

– Вот, что я сейчас решил. Прямо сейчас. Я возглавлю эту чёртову операцию, чтобы поймать урода. Он ответит за всё перед гражданами, передо мной, и я устрою ему такой допрос, что его мама родная не узнает! Ты меня понял? – Пальцы на шее начали сжиматься. – Я обрежу Ворону крылья. А потом поджарю и съем. Бог свидетель, я этого добьюсь. Эта гнида поплатится за то, что грабила банки на моей территории.

Отец отпустил Андрея и вернулся к тому, что владело его сердцем больше семьи – алкоголю. Он опрокинул рюмку коньяка, закусил чёрным хлебом, и на лице его, изуродованном стеками морщин, под красными глазам расплылась улыбка. Слишком жесток… Этот Ворон слишком жесток… Нельзя к людям относиться так, как он… Андрей смотрел на губы, с которых слетели эти слова, и спрятал руки под столом, чтобы жёлтый свет не падал на сжимающиеся кулаки. Отец продолжал рассказывать про Ворона, а Андрей не отрывал от него взгляда, смотрел, как вздувается на шее вена, с какой скоростью наливается краской лицо, пока сам отец с жаром говорил о преступлениях Ворона. В речи его смешались вдохновение, почти забвение и лютая ненависть, которой с трудом удавалось скрыть зависть. И чем дольше отец говорил, тем жёстче он собирался наказать Ворона, когда всё-таки поймает его.

– Но сначала я посмотрю на лицо этого мерзавца. А потом устрою ему такой ад, что он проклянёт мать, отца – всех на свете! – за то, что родился!

Андрей молчал. Он лишь старался выровнять дыхание (воздух приходилось затаскивать в себя) и скользнул взглядом по рукам, которые часто перекрывали маме дыхательные пути; по пальцам, не так давно сжимавшим сигареты; по голове, когда-то усеянной густыми чёрными волосами, от которых сейчас остались жалкие клочки сена. И по бычьим, кровавым глазам, посаженным глубоко в черепе – словно жизнь их вдавила в глазницы, только б поменьше видеть.

Андрей оглядывал монстра, который называл себя человеком, оглядывал, чувствуя поступь знакомой ярости, но продолжал молчать, медленно сжимая кулаки под столом.

И хоть вечер закончился спокойно (ни одного удара, ни одной капли крови), всё же Андрей уловил, что теперь отец почувствовал изменения. Да, папочка, кое-что поменялось. Их танец взглядов был роковым, в этом молчании Андрей сказал ему больше, чем за восемнадцать лет жизни – благодаря тому, что не опустил глаза. Он не перечил отцу, не смел пререкаться, но его взгляд… дал понять главе семейства, что сыночек вырос. Столкнулись два духа, две силы мысли, заключённые в одну плоть, и именно тогда – когда отцу пришлось выдерживать взгляд – Олег Бедров впервые почувствовал себя неуверенно, сидя за семейным столом. Эта битва взглядов многое определила. И вскрыла гнойник, вся мерзость которого выплеснулась на владельца.

Что-то изменилось после ночи с Лизой…

Что-то изменилось во взгляде мамы… В нём всё ещё метался из стороны в сторону страх – много страха, – но в зрачках сейчас было и нечто новое, светлое, тихо-претихо говорящее о непокорности и жажде к свободе.

Мы изменились, подумал Андрей. Теперь мы чуточку другие. Неужто нас ждёт новая жизнь?

***

Это уже стало больше походить на работу.

Ограбление за ограблением становилось всё быстрее, навыки оттачивались так же, как в профессиональной деятельности. 14 февраля, в день всех влюблённых, когда эти самые влюблённые проводили вместе романтический вечер, под сиянием звёзд и шёпотом приближающейся ночи Ворон ограбил ещё одно отделение банка, на этот раз за рекордные пять минут.

Он видел – его там уже ждали. Ещё с середины января во всех банках города охранников заменили на более молодых и крепких, а у входа в банк с тех пор начала дежурить гражданская машина с сотрудниками полиции, находящимися в ней.

Стоило поднять тревогу в другом отделении, как это бросили – хватай и убегай! Ворон заставил сотрудников положить в его рюкзак девять миллионов рублей, после чего, наплевав на свободное место в рюкзаке, выбежал из банка, оседлал мотоцикл и рванул с места. Было около семи вечера, когда, дрожа от адреналина под кожаной курткой, одну из улиц Петербурга, усеянной золотыми огнями, быстро пересекал мотоциклист. За спиной не выли сирены (ничего подобного, в фильмах всегда за грабителем кто-то гонится), но тем не менее Ворон постоянно оглядывался, лавируя меж автомобилей. Ему нравились ограбления, да, нравилось обдумывать план – мозг работал как при решении математической задачи, – нравилось, пусть и со страхом, влетать в банк и диктовать свои условия с оружием в руках, но вот последняя часть… уход на мотоцикле… Сжимая ручки руля, всегда ощущаешь, что ещё чуть-чуть, и тебя поймают, просто невидимая рука пока помогает тебе, но вечно длиться это не может. Ворон был бы спокоен при каждом отступлении, если б был уверен в ходе своих действий, но все его ограбления удались лишь потому, что он – любимчик капризной женщины, именуемой Удачей. Когда-нибудь же она перестанет улыбаться. И всякий раз, покидая район ограбления на мотоцикле, трясясь от страха, адреналина, стискивая ручки руля, Ворон ощущал, что вот он – этот самый момент. Наверное, поэтому отступление было худшей частью. Из-за неуверенности, страха, что сейчас всё провалится.

Потому что рассчитывать приходилось только на удачу.

Ещё пара ограблений, и я с этим закончу. Денег почти достаточно.

С рюкзаком на спине, в котором было девять миллионов рублей, мотоциклист в чёрном одеянии ехал вдоль одной из вен Петербурга, раскинувшегося под звёздным февральским небом. Кое-где на тротуарах ещё виднелись чёрные от грязи сугробы, но эта бесснежная зима добьёт их, так что уже завтра они исчезнут. Оно и к лучшему. По снегу мотоцикл бы не поехал, а перенос ограбления на следующие, более тёплые дни всегда действует на нервы.

Ворон медленно свернул в переулок, затем нужно будет пересечь дворы и загнать мотоцикл в подвал пятого дома – свалка жуткая, но туда никто не сунется, лишь Господь Бог может заглянуть, да и то наверняка убежит прочь от такой сырости и вони. Рэкки там прижился с самого начала, правда, приходилось ухаживать за ним тщательнее, ибо вода в подвале, доходившая до лодыжек, могла негативно сказаться на здоровье жеребца. Кирпичные стены унылых домов, жутко похожих друг на друга, проносились мимо, потом на замену голому кирпичу пришла шпаклёвка, местами обваливающаяся на прохожих.

В стекле мотоциклетного шлема уже отражалась крыша пятого дома, осталось лишь пересечь этот узкий коридор, переулок, двор и, не попадаясь на глаза, загнать в подвал мотоцикл.

Ворон уже приблизился к переулку. И именно тогда впервые за всё время улыбка красавицы Удачи дрогнула, губы её слегка затряслись.

Из-за угла резко вылетел автомобиль и мигом остановился прямо перед стеной дома, загородив собой проход. По глазам ударил красный свет фар. В ту же секунду задняя дверца открылась, и как только на асфальт опустилась нога, Ворон завёл руку за спину, поднял куртку, схватил рукоятку пистолета и…

… уронил его.

Губы затряслись сильнее.

«Глок» за что-то зацепился, да ещё рука дрожала от адреналина, так что когда пистолет со стуком грохнулся на асфальт, паника рывком охватила разум и тело целиком. Поднимать его было поздно. Из машины вышел высокий мужчина, свет редких фонарей упал на лицо, полностью прикрытое чёрной маской, лишь глаза (узкие, словно у ящера) ничего не скрывало. Коричневая кожаная куртка, туфли, какие-то джинсы – всё это казалось неважным, потому что внимание упало на пистолет. Чёрный, чуть качающийся круг.

Ворон поставил ноги на асфальт и медленно поднял руки, отчего-то сжав бёдрами сидение мотоцикла. Воздух пронизывал холодный ветер, но внутри, под чёрной одеждой, всё вскипало от бушующего адреналина и страха.

– Вот, молодей, – сказал мужчина в маске, приблизившись на один шаг. – Сейчас только без глупостей, лады? Оставляешь свой байк и садишься в нашу машину. Давай.

Какое-то время оба молча смотрели друг на друга, окружённые равнодушными стенами, находящиеся под холодным взглядом миллиардов звёзд, пока там, где-то в другом мире, еле слышно гудели автомобили и кипела жизнь ночного Петербурга. Ворон стоял под прицелом пистолета, с поднятыми вверх руками, чувствуя тихий рокот двигателя между ног и то, как стремительно гаснет улыбка Удачи.

И всё же вскоре он сказал:

– А если я откажусь? Что будет?

– Ну… – Мужчина в маске пожал плечами. – Мне придётся тебя застрелить. На том и разойдёмся.

Ещё около половины минуты тишины, разбавляемой мурлыканием двух двигателей. Рассудив, что его положение крайне невыгодно, Ворон еле заметно кивнул и сошёл с мотоцикла, не заглушив его, оставив ключ в замке зажигания. Подошёл к пистолету и, без резких движений опустив руки вниз, нагнулся, чтобы поднять его.

– Это оставишь здесь, – сказал мужчина в маске. Глаза его в прорези вдруг сузились – то ли от ярости, то ли он просто пытался разглядеть собственное отражения в стекле мотоциклетного шлема. – Никто его не украдёт, твой «глок» никому не нужен.

– Это моё оружие. Я возьму свой «глок» с собой, если мне придётся садиться к вам в машину. – Ворон опустился на колено, но пистолет так и не взял – его ладонь лишь плавала над чёрным металлом. – Я тоже умею диктовать условия. Можешь, конечно, открыть огонь, но тогда я выстрелю в ответ и…

– И по тебе начнут палить все из машины.

Ветер донёс слова из-под маски до Ворона, породив тишину и в мире, и в сознании. За тонированными стёклами действительно кто-то был, проглядывали контуры голов, лучи уличного фонаря, откинутого на край двора, и вовсе выхватывали очертания положенной на руль руки.

– Ты не в том положении, чтобы ставить условия. Понимаешь? – Глаза за маской вновь сузились. Казалось, они готовятся к рывку. – Бегом в машину! Быстро!

Ворон послушно поднялся и поспешил выполнить команду, но перед этим позволил себе пнуть «глок» под мотоцикл – если валяется, тогда пусть не на видном месте. Весь путь до автомобиля он прошёл под дулом пистолета, но и в машине это не закончилось; дружелюбный джентльмен сел вместе с ним на задние сидения и, проявляя свою доброжелательность, упёрся стволом пистолета Ворону под рёбра – мол, шелохнёшься, в тебе станет на одну дырку больше. Салон автомобиля утопал во мраке переулка, через чёрное стекло всё казалось абсолютной тьмой, но нет, Ворон разглядел перед собой сидение, широкие плечи водителя, сидение рядышком и половину лица ещё одного джентльмена. Тот свет, что ещё не сожрала тьма, упал ему на лицо и чётко выделил уродливый шрам на щеке – тёмно-красный, почти коричневый, на такой белой коже…

Дверца захлопнулась, и начался диалог.

15 минут Ворон молчал и внимательно слушал всё, что ему говорило лицо со шрамом, впитывал каждое слово, ощущая под рёбрами давление пистолета. Его окружали три силуэта, подобно ему сотканных из ничего, поэтому и приходилось играть по их правилам, быть смиренным и подчиняться. В определённый момент взросления жизнь ставит тебе мозги на место, отсекая лишнюю смелость и даря побольше здравого мышления, чтобы ты как можно дольше ходил по этой земле, любил и ненавидел. Ворон не смел перебивать говорящего, кивал, когда того требовал ствол пистолета, и внешне оставался до предела спокойным, хотя даже в кончиках пальцев были слышны удары сильно стучащего сердца. Плечи водителя при этом ни разу не дёрнулись, казалось, на переднем сидении чучело, но нет, один раз чучело прочистило горло, и Ворон увидел, как покрытая волосами ладонь крепче сжала обод руля.

– Тебе всё ясно? Или я что-что не так разъяснил?

Ворон впился взглядом в шрам, след от ножа, оставленный кем-то ниже правой скулы, прямо между зубами, решив проделать рядом с одним ртом другой. Шрам действительно был ужасным, отталкивал, и лишь владелец знал, что это – результат драки по пьяни в одном из клубов Петербурга, в конце которой приезжий достал и вогнал нож своему партнёру в лицо. Если б не это пятно, с прорастающими по краям ветками, которое было шрамом, то лицо вполне не зазорно было бы назвать привлекательным, даже красивым. Этот маску не носил, а потому можно было разглядеть всё до мелочей, текстуру кожи, аккуратный, ровненький нос, совей эстетичностью напоминающий женский, заострённый подбородок и тёмные-тёмные волосы, патлами свисающие вниз, обрамляющие лицо. Казалось, волосы пытались скрутиться волнами, но быстро сдались и остались висеть ниточками от воздушных шариков слева и справа от светлых глаз.

– Почему именно я?

Лицо со шрамом отвернулось, вернув во тьму салона тишину, вновь обратилось к шлему, но вместо него заговорили плечи водителя, который всё так же, не отрываясь, смотрел вперёд и сжимал обод руля.