Богиня

– Но что случилось, тётушка Амиран? – спросила я, сильно удивившись.

Я совсем не понимала, что она имела в виду, говоря, что я не должна смотреть в ту сторону.

– Ты знаешь, кто обычно ездит в столь изысканных экипажах?

– Нет, – простодушно ответила я, – а кто?

Тётя Амиран густо покраснела, кожа её полного лица своим цветом напоминала спелый помидор.

– Знай, что в подобных экипажах ездят продажные женщины, торгующие своим телом, – наконец, произнесла тётушка Амиран, – Странно, что Амина-апа не объяснила это своим дочерям.

– Она просто не успела сделать этого.

Мне не понравилось, как тётя Амиран говорила о моей матери; на миг я представила себе её измученное страданиями лицо, и внутри меня защемило нечто, что называется болью души.

– Ладно, ладно, – произнесла Амиран-апа уже более мягким тоном, – Я надеюсь, что вы усвоили свой первый жизненный урок.

– Какой урок? – наивно спросила Лейла, тоже, как и я, с любопытством разглядывая нарядный паланкин.

– Всегда опускайте глаза, когда видите подобных женщин.

Но мне совсем не хотелось опустить глаза по совету тётушки Амиран, потому что, во-первых, тогда я не понимала, что плохого смотреть на таких женщин; а во-вторых, меня действительно завораживала красота и изысканность паланкина.

…….Когда мы, наконец, приехали в Самарканд, мне показалось, что этот городок был намного шумнее и люднее, чем моя родная Бухара. Здесь даже было больше мечетей, и их крыши переливались на Солнечном свету подобно зеркалам.

Раньше мне всего лишь один раз пришлось побывать в Самарканде, когда я была очень маленькой, и мы всей семьёй ездили навестить болевшего тогда дедушку Кемаля. Я плохо помню деда, помню лишь его умные глаза, чем-то напоминающие мне глаза ребёнка. Он редко улыбался и постоянно приглаживал свою седую бороду.

С родственниками мы не поддерживали никаких отношений, поэтому остальную часть моей жизни мы никуда не выезжали из Бухары.

В Самарканд мы приехали к вечеру следующего дня. Я помню, мы проезжали мимо больших равнин, занятых под пастбища среди которых выглядывали отдельные деревушки. Иногда можно было видеть стадо овец, пасущихся среди уже обихоженной человеком природы.

Они блеяли, поднимая глаза к небу, как настоящие люди, обращающиеся к Аллаху со своими сокровенными просьбами и желаниями. Я понимала, когда-нибудь эти овцы станут частью чьего-нибудь обеда или ужина, но они жили, не осознавая этого факта.

Во время нашего пути Лейлу постоянно клонило в сон, и она, то и дело, клевала носом. Да и я была бы непрочь уснуть, так как окружающая меня ленивая обстановка отлично предрасполагала к этому.

Но я думала о своей жизни. Поворот моей судьбы произошёл слишком внезапно, слишком неожиданно для меня, когда я не была готова к этому.

Да и кто из людей бывает готов к резким изменениям?

С одной стороны, моя свадьба с Салимом расстроилась, и я была рада этому.

Однако радость омрачилась потерей отца, матери и всего того жизненного уклада, к которому я привыкла.

Я ещё не знала тогда, будучи ребёнком, что мне предстояло познать все тёмные стороны человеческой души, включая подлость и предательство.

Мы многое не осознаём, не понимаем, как не понимаем того, что являемся игрушками в руках Злодейки-Судьбы.

Тогда сидя в повозке со своей младшей сестрой Лейлой и тётей Амиран, я щурилась от ярких солнечных лучей, временами зевала, наблюдая за тем, как окружающая меня обстановка постепенно меняется, преображается или наоборот становится блеклой, как краски на холсте художника. Только художником была сама Жизнь…..

Дом дяди Исмаила и тёти Амиран был не таким большим и просторным, как мы его себе сначала представляли. Это был двухэтажный особняк в центре Самарканда с яблоневым садом. На первом этаже располагалась кухня и жила прислуга в специально отведённых для неё комнатах. Второй этаж полностью принадлежал хозяевам. Кроме комнат дяди Исмаила и тёти Амиран там располагались комнаты их детей: сына Хабиба, моего с Лейлой кузена, и Альфии – дочери дядюшки Исмаила и тёти Амиран.

Хабибу к тому времени исполнилось около трёх лет, и он показался мне довольно живым мальчиком, гуляющим по всему дому в поисках сладостей.

Что касается Альфии, то она строила из себя эдакую недотрогу, постоянно поджимала губы, выражая тем самым своё недовольство. Она была чуть старше меня и постоянно мерила на себя новые наряды. Говорили, что она очень хотела выйти замуж хоть за самого шайтана.

– Кто это такие? – с недовольством в голосе спросила Альфия, когда увидела впервые нас с Лейлой.

– Познакомься, дорогая. Это – Марджина и Лейла – твои двоюродные сёстры, – ответила тётя Амиран с деланой важностью.

Какое-то шестое чувство подсказывало мне, что за этой показной почтительностью что-то скрывается, но я не знала, что именно, поэтому предпочитала не думать об этом.

– Откуда они взялись? – поджав губы, спросила Альфия.

– Как ты можешь так разговаривать со своими сёстрами! – возмутилась тётя Амиран.

– И они будут жить в моём доме?

– Разумеется, ведь они – сироты. Несмотря на то, что их родители не очень-то жаловали нас своим вниманием, им больше не на кого рассчитывать. Но не бойся, Альфия, твоя свобода не пострадает от их присутствия в доме. Они будут прислуживать и заботиться о тебе.

– Прислуживать? – спросила я.

Тётя Амиран с недовольством посмотрела на меня.

– Конечно, вы же будете есть мой хлеб. Ваш отец не оставил нам ничего кроме дома и того жалкого состояния, которым владел. Даже караван он не смог уберечь.

Мне не понравились слова тёти Амиран, и в отличие от покорной Лейлы я вовсе не собиралась молчать.

– Я не знала, что стану прислуживать родственникам, – ответила я, – мой отец был порядочным человеком, и не по своей вине он не сохранил караван и золото.

– Мне не нужны слуги с таким нравом как у тебя, дорогая. И если ты не подумаешь над своим поведением, я не стану держать тебя под своей крышей, – сказала тётя Амиран, нахмурив брови, – а сейчас вам нужно отдохнуть с дороги и хорошо поесть. До завтрашнего утра я не стану принуждать вас к работе.

Нас Лейлой поселили в одной комнате на первом этаже, том этаже, где обитала прислуга.

Это была наша комната, хотя в родном доме в Бухаре у нас были разные комнаты. Она была маленькой, пахнувшей свежей извёсткой со скудной обстановкой в виде двух мягких подстилок, где мы должны были спать, двух стульев и одной тумбочки для наших вещей. На стенах не было вывешено ни одного ковра, как это принято в мусульманских домах.

К тому же, всё дело по продаже и производству ковров после смерти моего отца перешло к его двум братьям Рашиду и Исмаилу.

В первый день нашего пребывания в доме родственников нас действительно хорошо накормили в кухне, отведённой для слуг.

Сами хозяева обедали за общим столом, причём отдельно женщины и мужчины, как это принято по нашим обычаям.

Секхет и Сулейма отныне больше не прислуживали нам, потому что они поселились совсем в другой части дома.

На кухне нам подали большое блюдо с пловом, к тому же, недавно окончилось празднование Курбана Байрама. Плов показался мне совсем безвкусным, во всяком случае, не таким, какой его готовила в нашем доме Секхет под руководством мамы.

Но я съела свою порцию, потому что была очень голодна в тот день особенно после такой длительной и утомительной дороги, которую мы проделали. Лейла едва прикоснулась к пище, но я заставила её поесть.

– Поверь, неизвестно когда нас накормят здесь во второй раз, – старалась убедить я её, – Иначе ты ослабнешь.