Верните мне меня

Тем же вечером Влад говорит родителям, что забирает меня к себе, они не против, даже рады, потому что считают, что мне с ними, стариками, скучно. Влад ночует у нас, вечером помогает с вещами, утром мы уезжаем вместе, он заносит мои сумки в свою квартиру, оставляет ключи и уезжает на работу.

Влад живет в маленькой квартире: две комнаты и кухня, очень скромный ремонт, скромная мебель, тут все слишком скромно. Даже посуда. Даже шторы, техника, вид из окна, ковер на полу. Всё скромно, но в этой скромности я обретаю покой.

Мы живем как молодая семья, только что спим в разных постелях, вернее, диванах. Утром я провожаю его на работу, открываю сайт с рецептами и начинаю готовить. К моему удивлению, каждое блюдо получается вкусным. Обедает он чаще прямо на работе, но я использую все свое обаяние, прохожу мимо охраны его офиса и обед провожу с ним. Потом я смотрю фильмы, или читаю, или гуляю. Зима в Варшаве довольно мягкая – плюс шесть или плюс два, туманы. Снега практически не бывает. Туман кажется мне чем-то романтически загадочным, люди в нем теряются, размываются, иногда мне кажется, что вот-вот из тумана мне навстречу шагнет Игнат, но это, конечно, только фантазия. Зато в декабре мне начинает мерещиться лицо Саныча, который пытал меня в августе, это происходит так неожиданно, что я чувствую приступы тошноты и паники, от которой нечем дышать. Влад говорит, что это гормональные сдвиги, я не спорю. Вечера мы проводим вместе, часто посещаем его друзей, или друзья бывают у нас, играем в настольные игры, ребята курят травку, я угощаю их домашними канапешками.

Папа звонит все реже и реже, про Игната ни слова, в январе я не выдерживаю и задаю прямой вопрос:

– Пап, почему ты ничего не говоришь про Игната?

– Пропал твой Игнат, как в воду канул. У меня уже сил нет его искать. Не хочу. А ты все о нем только переживаешь, могла бы и спросить, как отец, как он выкручивается из каши, которую не он заварил.

В голосе его горечь, отцовская, старческая, я устало закрываю глаза, вздыхаю, но с этого дня не смею спрашивать его о том человеке, который дорог мне больше всего на свете.

Надежды на папу больше нет, а наша дочка все отчетливей толкается в животе, выстукивает для меня понятные только ей сигналы, живет внутри и не знает, что папа её далеко-далеко, что судьба его неизвестна и размыта, как тот пейзаж, что в окне, скрытый туманом. А может быть, она знает всё или даже больше меня.

После этого разговора папа звонит еще реже, а Игнат снится все чаще. Мне снится, что он идет ко мне, почти бежит, ему остается несколько шагов, но в него стреляют, и он мертвый падает к моим ногам. Просыпаюсь в липком поту, кричу в подушку, Влад сразу вбегает в мою комнату, сгребает в охапку и качает, качает, качает, а я беззвучно рыдаю ему в плечо, размазывая слезы по его коже, делясь ими, как дарами волхвов. Утром он бесшумно кладет меня обратно на диван, а сам с красными глазами уходит на работу. Я не знаю, зачем он терпит мои ночные кошмары, почему не уходит спать сразу, как я успокаиваюсь, но его самоотверженное служение моему горю вызывает во мне трепетную любовь, и я готова жизнь отдать ради благополучия моего двоюродного брата.

Январь, февраль, март…

Чем ближе рождение девочки, тем тоскливее становится мне. Я не знаю, как назову её, мы не обсуждали имена детей с моим мужем, я глажу живот и просто говорю: «Как ты там, моя звездочка? Моё солнышко ясное, моя радость». Влад наблюдает, улыбается, тоже легонько поглаживает живот, смеется, когда она ударяет его прямо в ладонь.

– Почему ты не женился?

– На ком? – в голосе недоумение, но он неизменно улыбается.

– Да хоть на ком! Неужели у тебя никогда не было девушки, на которой ты захотел бы жениться?

– Была, Лиза, но это было так давно. Она сейчас где-то в Америке.

Влад отводит глаза, он не дает никаких подробностей, имя Лиза лишь эфемерная субстанция, но где-то там в глубине его глаз я вижу преданность самой памяти об этом человеке. Мой Игнат тоже станет эфемерным, он уже как призрак в моем сознании, я не знаю, есть ли он на свете, где он сейчас, о чем думает, что он делает. А ведь он мой законный муж. Законный? Он муж Алисы, но не муж Вероники, которой я стала, которая носит ребенка, которая живет в Варшаве и давно не помнит даже чувства прикосновений его губ.

К концу марта я становлюсь безразличной массой, которая улыбается, делает вид, что все хорошо, и живет по накатанному сценарию. Девочка в животе живет своей жизнью, к счастью или к сожалению, я не знаю. Я воспринимаю её как дочь Игната, которого так и не смогла обрести. Я непроизвольно шепчу его имя, постоянно шепчу, в ванне, в парке, в машине, в кино… всюду это имя со мной. Я не могу, не имею права осознать, что он меня бросил.

Влад, мой дорогой Влад, он пытается помочь мне как может, он приносит в свою скромную квартиру ползунки и распашонки, погремушки и бутылочки, я в мнимом восхищении любуюсь всем этим, но в душе, в голове, в сердце лишь одно – Игнат, Игнат, Игнат.

– У меня отпуск через неделю, полетим в Россию?

Вопрос обдает меня кипятком, он как впрыск адреналина в кровь, как глоток из источника, конечно! Конечно, полетим!

– Влад! Ты правда полетишь со мной?

– Да, я же обещал. Ты уже родишь вот-вот, надо лететь, мы же решили твою Алёнку на Родине рожать.

– Почему Алёнку? – его энтузиазм заражает меня, чувство скорого полета кажется выходом из тоннеля.

– Ну как, русская красавица, маленькая царевна, кто ж как не Алёнка!

– Ну ладно, Алёнка так Алёнка.

Моя девочка обретает имя, Рублёва Алёна Игнатьевна, вся эта ситуация так смешна и нелепа, что мне не верится, что она происходит со мной, но я не могу об этом думать.

Глава 4

Обретение – Потеря

Из Варшавы мы с Владом летим в Анапу, с пересадкой в Москве, во время перелета я чувствую необычайный подъем сил, какое-то возбуждение, мне не верится, что теперь я уже у себя, что рядом только русские люди, что я могу побывать дома, увидеть папу. Кстати, мысль о папе не вызывает трепета, он очень сильно отдалился за это время, я сообщила ему, что лечу в Россию, он не сопротивлялся, но и особого восторга в голосе я не услышала. Непривычно не понимать своего отца.

В Анапе мы с Владом берем машину в прокат, я чувствую, что низ моего живота тянет, но не хочу отступать. Мы садимся в автомобиль, Влад не знает местности, поэтому за рулем я. На улице довольно тепло, я открываю окна, кондиционера в машине нет, едем по залитой солнцем дороге, радио кричит современные мотивы, полоса дороги мчится навстречу.

– Алис, не гони так сильно, не опаздываем.

– Ладно, – миролюбиво соглашаюсь я, сбавляю скорость. – Как думаешь, сумка еще на месте?

– Надеюсь.

Он кладет свою горячую ладонь мне на руку, а я, плохо соображая, еду по практически пустой трассе в сторону нашей виллы. Интересно, как она сейчас? Ведь не стоит так же, как и мы её бросили? Кто-то же её стережет?

– Может, заедем на виллу?

Вопрос срывается сам, Влад пожимает плечами:

– Где вы в медовом месяце были? Поехали.

Я еду, сердце стучит, Алёна стучит ему в такт, едем по ровной дорожке к нашей вилле. Увидев знакомые очертания, забываю дышать, слишком много воспоминаний, и хороших, и плохих. Подъезжаем, ворота, конечно, закрыты. Сигналю, выходит парень в форме, в точно такой же форме, как и у тех ребят, что были раньше:

– Что хотели?

– Мы к Игнату Ивановичу.

Произношу неосознанно, сердце начинает стучать слишком быстро.

– Выехали они, никого нет.

– С кем выехали? – снова неосознанно, скорее рефлекторно.

– С Екатериной Николаевной, с кем же еще.

Не хочу понимать, что значат его слова, сдаю назад, разворачиваюсь и еду обратно. Влад молчит, я тоже молчу, хотя хочется орать. Какая Екатерина Николаевна? Куда они выехали? Как давно тут были? Доезжаю до своего свертка в лес, сворачиваю, еду по заросшей дороге. Будто и не прошло девяти месяцев, будто все было вчера. Мне казалось, что я не помню, где оставила сумку, но нога сама нажимает тормоз, тело само движется к упавшему дереву, вот камень, еще шаги, яма. Раздвигаю мох, сумка. Сумка влажная, тяну замок молнии, пакеты с деньгами.

– Черт побери, сколько денег, это все было в сейфе?

– Ага.

Мешки с деньгами запотели, но купюры чувствуют себя нормально, я раздвигаю их, вот оно! Документы!

– Смотри, все сохранилось! Владик! – трясу документами, будто они и есть сущность бытия, документы, где я не Вероника, а Виктория Каратаева. Складываю все обратно, поднимаю сумку. – Теперь можно в Москву.

– Лис, отдай сумку, тяжелая же.