София. В поисках мудрости и любви

– Вы не против, если я здесь постою? – спросил он у художника, оказавшегося поблизости.

– Вообще-то места на ярмарке платные, – ответил тот, поправляя прозрачную пленку на своих полотнах, защищавшую их от пролетавшего снега.

– Да у меня же всего одна картина.

– Ну-ка, покажи, – развернулся к нему человек.

Евгений вытащил из пакета картину, на которой была изображена фигура с маской без лица, медитирующая в космическом пространстве на фоне янтры.

– Что-то связанное с индуизмом, – произнес художник. – Ладно, вставай рядом! Может, кто-нибудь купит, хотя я бы на твоем месте не рассчитывал. Как называется-то?

– Что? – не расслышал Евгений.

– Я говорю, как картина называется, – повторил художник, выдохнув теплый пар на руки и растерев их, чтобы согреться.

– А-а! «Внутри – вовне».

После этого художник еще раз окинул взглядом работу.

– Понятно, меня Вячеслав зовут, – протянул он руку.

– Очень приятно, Евгений, – представился Женич.

– Понимаешь, здесь такие картины спросом не пользуются. Если хочешь, чтобы у тебя что-то покупали, рисуй что-нибудь попроще, – посоветовал Вячеслав. – Пейзажи с морем, горы, лес, иногда хорошо идет импрессионизм. Как правило, люди подбирают картины под расцветку обоев у себя в офисе или дома, смысл и сюжет мало кого интересует.

– Но, по-моему, у вас картины как раз со смыслом, – возразил Евгений, выбравший место по соседству с Вячеславом именно потому, что его полотна отличал несвойственный уличной живописи мифический символизм.

– Скажем так, кого интересует смысл, у того обычно не бывает денег. Вообще-то я здесь не ради продажи стою.

– А ради чего?

– В основном ради общения. На ярмарку приходят мои друзья и даже преподаватели. Видишь того старика? – Вячеслав покрутил головой в сторону пожилого художника на другой стороне аллеи. – Когда-то Геннадий Иванович был самым востребованным художником в городе. Рисовал плакаты к праздникам и монументальные полотна. По его эскизам создавали мозаики и скульптурные композиции для зданий соцкультбыта. Он иллюстрировал книги, которые расходились стотысячными тиражами. Чем только он ни занимался! Потом вдруг наступила перестройка – и он тоже перестроился, стал главным критиком соцреализма. Я тогда был его студентом, помню, как на одной из лекций он признался, что всю жизнь мечтал быть сюрреалистом, как Магритт, Кей Сэйдж. Представляешь?

– И что ему мешало?

– Он во всем обвинял советский режим, диктовавший ему, что и как рисовать, чтобы не остаться без куска хлеба. В начале девяностых он носил на руках либеральных политиков, разваливших Союз, потом быстро выяснилось, что разграбленной стране нет никакого дела до искусства. Уехал в Берлин, прожил там пару лет и вернулся обратно. В Европе ведь и без него художников хватает. Как видишь, теперь Геннадий Иванович занимается лубочной живописью, а когда выпьет, начинает вспоминать советские времена, когда у него отбоя не было от больших заказов.

– Получается, сейчас ему тоже «режим» мешает? – усмехнулся Евгений. – Может, проблема все-таки в нем самом. Всегда есть что-то, что мешает. Воздух мешает разгоняться атлету, но он бежит и продолжает дышать благодаря воздуху, который мешает ему разгоняться.

– Вот-вот, – покачал головой Вячеслав. – Мне жаль таких художников-конформистов, хотя, ты знаешь, рано или поздно любой профессиональный художник становится приспособленцем того или иного жанра, стиля, направления. Особенно, когда приходит популярность, и от тебя начинают чего-то ожидать, либо когда художник сам начинает ожидать от себя безупречных образов. Для нас это самая опасная штука…

– Почему? – вырвался вопрос у Евгения.

– Может показаться, что тебе чего-то не хватает. Новых эмоций, наблюдений, более сильных впечатлений, именно так сходят с ума и рушатся судьбы. Но для настоящего творчества нужен просто чистый холст, тишина, песок нехоженого пляжа, очищение от всего того, что загрязняет наше восприятие.

В словах художника сквозило что-то выстраданное, о чем он не хотел вспоминать, тем более, рассказывать, и Евгений решил его поддержать:

– От избытка впечатлений сознание запутывается точно так же, как от их недостатка. Темной ночью мы видим свет от далеких звезд, тогда как в яркий солнечный день не видно ни одной звезды, и даже пламя свечи незаметно. Есть такой психофизиологический закон Вебера-Фехнера, если внешние раздражения возрастают в геометрической прогрессии, ощущения от них изменяются в арифметической.

– Да, я где-то читал об этом. В какой-то момент для получения новых впечатлений начинают требоваться раздражения, разрушающие нервную систему человека и дальше общественную, – добавил Вячеслав. – Ты не читал «Игру в бисер» Германа Гессе? Он приводит подобный пример из истории музыки. Об этом еще древнекитайские поэты писали, если деградирует музыка, это предвестие гибели государства и общественного уклада. Поразительно, правда? Музыкальные тона могут разрушать цивилзации.

– Либо создавать, только это сложнее.

– А ты случайно не психолог?

– Нет, просто книжки разные читаю, правда, до Германа Гессе пока не добрался.

– Отличный писатель, рекомендую. Кстати, он тоже увлекался индийской философией, хотел познакомить народы Европы с восточной мудростью накануне войны. Понятно, что из этой затеи ничего не вышло, – Вячеслав неожиданно прервался, вспомнив о чем-то. – Слушай, я скоро сворачиваться буду. Намечается посиделка в кофейне «Цэ квадрат», если хочешь, поехали со мной.

– «Цэ квадрат»? – улыбнулся Евгений. – Как скорость света в квадрате?

– Вообще-то от названия одной картины, изображающей доказательство теоремы Пифагора: «А квадрат плюс Бэ квадрат равно Цэ квадрат», – объяснил Вячеслав. – Но, думаю, скорость света в ней тоже подразумевалась.

Постояв еще минут пятнадцать-двадцать, Вячеслав набрал чей-то номер, о чем-то переговорил по телефону и стал снимать картины с раскладного витража. И надо же такому случиться – в это самое время возле работы Евгения задержалась девушка в длинном бежевом пальто. Она спросила, сколько стоит картина, однако за разговором с Вячеславом Евгений так и не придумал цену, и в ответ только пожал плечами. Выглядело это довольно странно, даже как-то комично. Недоуменно на него взглянув, девушка прошла дальше.

– Даже если бы ты назвал цену, она бы вряд ли купила, – прошептал Вячеслав.

– Постойте! – Евгений вложил картину в бумажный пакет и догнал девушку. – Если картина вам понравилась, разрешите подарить ее на память, я все равно в ценах не разбираюсь.

– Спасибо, это так неожиданно, – еще больше удивившись, произнесла девушка.

Евгений тоже не ожидал, что на морозном воздухе кто-то остановится и обратит на его картину внимание. Тем не менее, в действительности он пришел сюда именно за этим. Он не думал о том, как продать картину, ему хотелось в чем-то убедиться, и поведение девушки, несмотря на всю кажущуюся нелепость ситуации, полностью совпало с его желанием, которое он осознал лишь сейчас. Он испытал какую-то непередаваемую детскую радость, как будто подарил не картину, а само время и жизнь, и последовательность неких действий, которые ни с кем больше не повторятся. В этой радости не было ничего материального, ничего от мира сего, где люди радовались лишь тогда, когда могли что-либо продать или купить.

– Правильно сделал! Даже завидую тебе почему-то, – признался Вячеслав. – Так что, мы едем в кофейню или нет? А то за мной уже приехали.

На обочине дороги стоял внедорожник с затемненными окнами, в багажник которого Вячеслав по-хозяйски составил полотна. Евгений подумал, что этот большой сверкающий автомобиль как-то не сочетался с образом художника в стареньком свитере и китайском пуховике, который торгует картинами на ярмарке.

Забравшись в кожаный салон, он увидал за рулем эффектную даму в стрекозиных очках. Она завела машину, когда Вячеслав сел на переднее сиденье, и поехала, не произнося ни слова. Скорее всего, она не одобряла того, что с ними едет какой-то незнакомый человек. Евгений почувствовал себя неловко, и это чувство только усилилось, когда автомобиль остановился возле кофейни.

– Кто к нам пожаловал! – широко распростер руки Вячеслав, подходя к респектабельно одетому посетителю, сидевшему в кафе. – Давно тебя не было видно. Опять в Тунис летал?

– Нет, слишком много дел накопилось, – коротко ответил посетитель, боковым зрением изучая Евгения, стоявшего рядом с Вячеславом.

Респектабельный посетитель обладал тем типом мужского лица, который с возрастом не тускнел и не увядал, а наоборот, раскрывал со временем какие-то редкие черты и особенности, которых лица этого типа бывают лишены в молодости; должно быть, в годы юности он смахивал на первооткрывателя космических высот Юрия Гагарина, а сейчас походил то ли на всегда внимательного к своей игре Энтони Хопкинса, то ли на обаятельного Эда Харриса, то ли на обоих актеров сразу в одном лице.

– Дела, дела… – неохотно повторил Вячеслав, присаживаясь за столик. – Кстати, хочу тебе представить, это Евгений. Евгений, это Константин Анатольевич, для друзей просто Костик, филолог, писатель, библиофил, наш человек одним словом. Или был им, пока не стал коммерческим директором.

Вячеслав размашистым жестом пригласил присаживаться. Евгений сел за столик и осмотрелся. Возле барной стойки действительно висела картина «Цэ квадрат» с тремя узорочными квадратами. Под оранжевым квадратом располагался красный квадрат, который был в четыре раза больше оранжевого, а поверх этих двух квадратов, словно пританцовывая на вершине угла, стоял большущий такой, как бы полупрозрачный бирюзово-сине-фиолетовый квадратище, в центре которого виднелось математическое обозначение «с?», выведенное декоративным средневековым шрифтом. Была в этом какая-то аллюзия или, вернее, пародия на Казимира Малевича с его черным квадратом, поскольку жизнерадостные цвета на картине создавали совсем другое, игривое настроение и содержали в себе не пустое «ничто», а нечто вполне содержательное и осязаемо аппетитное.

– А вот и наша очаровательная Окси, – прокомментировал Вячеслав появление в зале девушки, задержавшейся в гардеробной. – Оксана, это Евгений. Встретил его на ярмарке, поэтому не могу ничего про него сказать, но парень вроде неглупый. Представлять Костика, полагаю, тебе не нужно.

Девушка медленно и пластично опустилась в плетеное ротанговое кресло напротив Евгения, чем сразу же вогнала его в краску. Теперь на ней не было солнцезащитных очков, в которых она водила машину, и он угадал в очертаниях ее лица и стройной фигуры под малюровым пончо облик мифической героини, изображенной на одном из полотен Вячеслава. Заметив его смущение, она догадалась, в чем дело:

– Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не брал с собой эту картину? – прошипела Оксана в ухо Вячеславу. – Ты хоть раз задумывался, что я чувствую при общении с твоими друзьями?

– На самом деле ей нравится позировать, – откинувшись на спинку кресла, произнес Вячеслав. – К тому же она сама художница. Кстати, как тебе картина? Это ее работа.

Вячеслав обратился к Женичу, имея в виду картину «Цэ квадрат».