Точка слома

-Хорошо, я тогда с ними пойду. Ефрейтор, протокол составь.

Горенштейн, собрав постовых, пошел в лес по легкому снежку, который недавно покрыл замерзшую грязь, а ефрейтор с Кирвесом принялись составлять протокол.

Летов сидел на ступеньках зеленоватого домика, мрачно куря папиросу. Небо оставалось таким же серым, а снег тонким слоем лежал на черной грязи, становясь каким-то белым покрывалом, местами обуглившемся от черной грязи. Пока было время, на Летова вновь напал приступ воспоминаний – мозги опять бросили в него этим куском кровавой грязи.

…В госпитале пахло спиртом. Сохнущие на ветру бинты одиноко качались, раненые выли и стонали, в соседней комнате проходила операция. На койке около Летова, который только пришел в себя после очередного припадка, лежал офицер с развороченным животом – его стоны перемешивались с каким-то приглушенным шепотом, вырывающемся из истрескавшихся губ.

«Брат, брат» – позвал Летова к себе офицер.

Раненый сержант трясясь перевернулся на левый бок, посмотрев на товарища по несчастью. Тот лишь медленно повернул голову и оглядел Летова с его диким лицом.

«Знаешь, я вот помню мне лет 16 было и у меня батя умирал. Он умирал долго, медленно, и постоянно говорил, как не хочет умирать, как это ужасно. Я сидел, держал его за руку и думал: что плохого в смерти? Просто все кончится, все страдания и переживания. Думал, как это хорошо, умереть и все – чтобы ничего больше не было. А вот сейчас я так же, как и он, лежу и умираю. В животе у меня куча металла и боль. Я так не хочу умирать, ты не представляешь. Это так ужасно. Только сейчас, спустя уже десять лет я понял своего батю. Только сейчас понял, как это ужасно больно. Как это неправильно. Как не хочется умирать. Только сейчас я почувствовал, как! Как… не хочется умирать» – оживленно и громко выдавливал слова из воспаленного организма офицер. Летов его внимательно слушал, и даже почувствовал что-то, отдаленно похожее на сочувствие.

Офицер схватил Летова за руку и продолжил: «Вот так же я держал батю за руку. В общем, брат, запомни – коли ты выживешь, запомни – умирать это ужасно, это самое худшее, что может быть в жизни. Запомни, никогда не хоти умереть, никогда не хоти умереть. Это ужасно, смерть это… это… эт…»

И без того холодная рука офицера стала совсем ледяной, ослабела и выпала из напряженной ладони Летова, который так и не сумел перестать трястись и сменить свой дикий стеклянный взгляд…

…Горенштейн с поднятым воротником пальто подошел к Летову. Они долго молча и мрачно смотрели друг на друга, после чего зам начальника райотдела прервал молчание:

«Нашли мы кисть. Он ее выкинул метрах в пятидесяти от дороги, в лесу. Теперь ищем топор» – пробормотал он.

Летов поднялся, подернулся, дабы выгнать из себя остатки воспоминаний, а потом сказал: «Это не он, ну не он это. Этот выродок никогда бы не выбросил свой трофей и никогда не нарушил схему».

В этот же момент прибежал ефрейтор, который запыхаясь радостно сказал: «Опросили жителей дома №9, в нем видели, как сегодня примерно в 11 утра Дворовый около магазина общался с каким-то странным типом. Он был в телогрейке и грязной одежде, словно из леса вылез».

– Надо съездить в библиотеку – стискивая зубы сказал Летов. – Он вырвал четверостишье из библиотечной книги. Кирвесу скажи, чтобы снял отпечатки. В библиотеку со мной поедешь?

Горенштейн закурил и кивнул, дав прикурить Летову. Мотор «Победы» выл, выбрасывая газы на снег, а во двор уже въехала «труповозка» в кузов которой санитары занесли труп молодого милицонера.

–У меня такое же было – пробормотал Летов, высасывая последние остатки табака. – Году так в 37-ом мы ловили банду и бандюки, чтоб нас запугать, грохнули моего напарника. Тоже толковый парень был. Похоронен тут где-то, рядом, могилы и не найти поди уже. Я вот когда к матери ходил, заметил, кладбище разрослось так сильно с довоенных времен. Словно маленькая деревушка выросла. Деревушка тех, кого нет здесь, но кто есть там, далеко. Там, где либо ничего нет, либо есть все.

-А как же неверие в загробную жизнь? – удивился Горенштейн. – Ты же вроде был коммунистом.

-А я им и остался. Просто понимаешь, сейчас все чаще думаю о близости кончины и… так хреново думать о том, что после нее ничего не будет. Я понимаю, что там ничего нет, но душа требует, чтобы горел огонек веры в то, что после смерти здесь, будет что-то там. Вот такая война души и разума. Черт бы побрал меня – я всю жизнь воюю. Ты посмотри, в детстве – со шпаной, в юности и молодости – с мразями, когда в ментовке работал, потом с врагами и… ну, это во время войны, а теперь с самим собой и с мразями. Хотя, это одно и тоже.

-А какая жизнь без войны? Всегда с чем-то да боремся. Но знаешь кого победить сложнее всего?

-Кого?

-Да самого себя. Я бы так хотел забыть весь тот мрак, стать нормальным, счастливым человеком, но это уже вряд ли возможно. Даже Валя не поможет, как бы я не хотел в это верить.

-А представь какого мне? Я постоянно живу с мыслью, что убил невинных людей? Тех, кто мог сейчас жить и быть счастливым, а по моей вине лежит где-нибудь в мелкой могилке под Веной.

Горенштейн лишь покашлял, вспомнив тот случай с пленным немцем, выбросил окурок и пошел к машине.

…Летов, Скрябин и Горенштейн мерными шагами вошли в библиотеку. Девушки с интересом посмотрели на молодого милиционера и двух довольно привлекательных мужчин. Летов сразу заметил, что под красным томиком со стихами Маяковского стерта пыль и не видно нового слоя, поэтому достал его и показал Горенштейну вырванное четверостишье.

«Скрябин, оформляй изъятие книги» – громко сказал Горенштейн.

Уже закопошившиеся бабушки вскочили со своих мест и побежали к милиционерам.

Горенштейн расстегнул ворот рубахи и, мрачно взглянув на работниц библиотеки, сказал: «Приветствую, гражданочки. Мы из милиции. Скажите, сегодня, часов так в 11:30-12 были тут какие-нибудь новые или подозрительные лица?»

Бабушки переглянулись между собой, но тут вышла та молодая работница, которая испуганно все рассказала Горенштейну про грязного человека, от которого сильно пахло и который грубо ей что-то сказал. Теперь в голове Летова прорисовалась вполне ясная картина.

Машина уже ехала обратно в отделение. Книга лежала в бумажном пакете, Горенштейн теребил кепку, а Летов стеклянными глазами смотрел в мокрое окно. Когда он работал, то мрачные мысли и воспоминания уходили, но как только выдавалась свободная минутка он вновь опускался в состояние беспробудного мрака. Вот и теперь, очередные воспоминания.

Что интересно, Летову довольно часто вспоминался Выборг. В принципе, штурм этого города не был таким уж жестоким – финны побежали сами после пары часов боя. Однако сам город был неимоверно красивым и запоминающимся. К тому же Летову почему-то запомнился тот светлый вечер 20 июня 1944 года, когда он с лейтенантскими погонами, чистыми сапогами, новыми галифе и гимнастеркой, утяжеленной всеми своими наградами, шел по улице к Выборгскому замку, на башне которого уже развивалось алое знамя. Немного обшарпанная белая башня была вся в золотых лучах, в них же был и сам Летов, и Выборг. Казалось, что золото залило город. Замок, улица, старший лейтенант РККА, его награды – все были в ослепительном свете. Летов щурил глаза, свет бликами отлетал от наград, но он шел вперед, удивляясь такой солнечной погоде. Этот свет, эта победа, это счастье. Счастье быть живым, быть человеком, быть солдатом, быть счастливым… Счастье просто быть. Просто быть…

Летов открыл свои глаза и увидел этот мрачный, серый город. Он уже не жив, а полумертв. Он уже не человек, он преступник. Он уже не солдат, а непонятно кто с пометкой в паспорте: «выдан на основании ст. 38(39) Положения о паспортах». Он уже не счастливый, он гнилой. Его уже нет. Есть лишь какие-то его огрызки, которые тоже скоро сгниют и от него уже совсем ничего не останется.

А что потом?..

… «И кто это сделал, если не наш душегуб?» – спросил Ошкин, выпивая чай.

Горенштейн взглянул на Летова, который словно был не здесь, а где-то глубоко в себе.

–У тебя есть мысли, Сереж? – спросил Ошкин.

-Да, есть – монотонно, и не меняя своего каменного выражения лица ответил Летов. – Судя по его описанию, он похож на беглеца. Из лагеря, скорее всего – не важно. Беглец. Этот ваш лейтенант заметил его на улице, когда шел в магазин, у Скрябина показания есть. Беглец понял, что мент запомнил его лицо и опознает по ориентировке, поэтому и решил убрать, но, видимо слышал про нашего убийцу, да подделал убийство под его лад. Впрочем, жажда наживы и брезгливость не дали ему скопировать почерк нашего душегуба.

-Черт бы побрал – сказал Ошкин, – еще и беглеца нам не хватало!

Вдруг дверь открылась. На пороге стоял Кирвес, который попросил разрешения и сказал: «Товарищ Летов, я провел анализ того порошка, как вы выразились, что мы нашли на месте преступления. Это утрамбованная кирпичная пыль. В большом количестве. Судя по всему, она попала в сапог убийцы и тот случайно ударился им о стену, когда собирал еду со стола».

-А если это Дворовый? – спросил Летов.

-Он бы никогда не ходил по квартире в сапогах.

-А, точно, он же у вас порядочным был.

-И еще, я снял отпечатки с бумаги: свежих нет. Судя по всему, вырывал эту бумажку профессионал и вырывал он ее в перчатках или обмотав пальцы чем-то.

Летов почесал в затылке, немного подумал, а потом вскочил и воскликнул: «Черт! Я понял! Товарищи, смотрите! Если это беглец, то ему надо же где-то ошиваться. А лучшее место – это заброшенные здания, в них кирпич то и сыпется сильно. Вот он и набрал там кирпичной пыли в подошву, да оставил ее в доме убитого, долбанувшись о стенку. Наверняка, он еще в этом заброшенном доме. Есть ли тут в районе заброшенные кирпичные строения?»

Ошкин сразу, машинально ответил: «Два. На Физкультурной и около паровозоремонтного в леске».

Горенштейн же тоже вскочил со стула и добавил: «Та, что у паровозоремонтного, рядом с домом лейтенанта. Минут тридцать ходьбы».

–Все ясно, – заключил Летов. – Беглец ошивается в ней, вероятно. Веня, нужно две группы для задержания. Одну пошлем на то здание у Физкультурной, а одну в лес. Пятерых человек с оружием хватит. Если группа никого не найдет, то пусть сразу едет ко второму зданию, чтобы оказать поддержку, если что. От первого здания до второго сколько ехать?

-На «Победе» – задумчиво ответил Горенштейн – минут так 20-25.

-Тогда пусть группу на Физкультурную возглавишь ты, Веня, а ту, что в лес, Серега – приказал Ошкин.

Летов и Горенштейн кивнули.

–Тогда собирайтесь сами – продолжил Ошкин, – а людей и транспорт я вам найду. В «Победу» пятеро вместе с водителем войдут, а в ХБВ, если захотеть, так и шестерых можно погрузить.