Точка слома

-Да подождите делать выводы, товарищ подполковник – мрачно ответил Горенштейн, – может их и не наш душегуб убил.

-Он, не волнуйся, я приметил, что у трупа кисти левой нет.

Кирвес вышел из этого жуткого места минут через двадцать. Лицо его позеленело, глаза помутнели, а на руках были толстые резиновые перчатки, измазанные гноем и кровью. Обтерев лицо свежим снегом, Кирвес потряс головой, выругался по-эстонски и подышал свежим ветром.

–Господи Иисусе, чем я занимаюсь? – промелькнуло в голове Кирвеса. – Сколько грязи я повидал, сколько ужаса, в сколькие гнойные раны с червяками я совал свою руку, и ведь остался человеком. Да, остался! Во мне нет ни капельки гнили, ни капельки мерзости, – я по-настоящему хороший человек. Чего это признак? Душевной силы, крепких нервов и притупленных чувств? С последним не соглашусь, а с остальным, в целом, можно и согласиться. Я не психолог, я криминалист, но все же в себе, в отличие от того же прогнившего до костей Летова, я разобраться могу. Что интересно, приятнее и легче засунуть руку в гнойную рану с червями, чем заглянуть в душу Летова. Она потемки, она лабиринт, она минное поле. Там столько грязи, гнили, мерзости, что ни один, даже самый разложившийся труп, не сравнится. Бедный человек. Если бы я был таким же, как он, то я давно спился бы или вышиб себе мозги. И некому бы было щупать гнойные раны, писать Лизе в Таллинн, вспоминать Линду. Ничего бы не было. Но я сильнее его. Может чуток глупее, но точно сильнее, точно. Я выдержал тот ужас, что испытывал, я остался человеком, а он нет. Я его не виню, нет, мне его просто жаль, неимоверно жаль. Жаль даже сильнее, чем Линду или тех двоих в сарае. Мне тоже было больно, больно и сейчас, но я сумел сохранить себя. Моя душа это… нельзя сказать, что райский сад. Скорее парк с увядшими цветами в клумбах и совсем чуть-чуть гнилыми досками тротуаров. Все-таки я переборщил с тем, что гнили во мне нет вообще. Есть, конечно есть, как и во всех, просто ее мало, и я не даю ей проступить уж слишком явно. Вообще не даю. А Летов дает, от этого и беды. Он несчастный человек и его нельзя винить, его можно лишь жалеть и хотеть ему помочь. Помочь убрать из его души хоть немного грязи и срезать с его когда-то цветущих яблонь хоть чуток гнили.

–Яспер, ну что скажешь? – наконец спросил Ошкин, удивляясь столь долгому молчанию криминалиста, наслаждающегося холодным ветром.

Кирвес помотал головой, выкинул из нее ту кучу мыслей, которые принес весьма странный и себялюбивый поток сознания, вернул на первый план результаты осмотра трупов и сказал: «Два мужских трупа, один разложился очень сильно, без возможности опознания по лицу, один сохранился лучше: видны черты лица и остались даже участки кожи. Убиты около двух недель назад, может больше, у обоих отсутствует левая кисть. Глубину ударов сказать не могу, однако судя по их длине и частоте, убийца тот, которого мы ищем. На козырьках обоих лежат куски бумаги, все с тем же четверостишьем. Осмотрел карманы, в одном лежит паспорт, но пока ничего не могу сказать: лица очень сильно разложились. У того, который разложился меньше, я могу попробовать восстановить лицо, у того, который сильно, лицо восстановить невозможно, а вот подушечки пальцев правой руки можно попробовать. Короче говоря, не могу точно сказать, что удастся их опознать, но вероятность есть.

-Сколько уйдет на восстановление?

-Не могу сказать.

-Каков возраст, хоть примерный?

-Опять же, нельзя сказать точно. Но не менее 30-ти и не более 50-ти, как мне кажется. И еще: по всему полу кровь, кажись, он их тащил в сарай. Прикажите расчистить тут в округе снег, может на земле где-то еще осталась кровь.

Постовые схватили лежащие у входа в столовую деревянные лопаты, остальные попросили посетителей с работниками столовой не толпиться у сарая, и принялись аккуратно соскребать снег. Вскоре оказалось, что убийца, вероятно, этими же лопатами просто скреб землю с кровью и куда-то выкинул. Значит, хоть что-то он осознавал и думал.

«Сергун, ты будешь на это смотреть?» – спросил сильно сдуревший Горенштейн.

-Да – коротко и монотонно ответил уставший Летов, напяливший перчатки Кирвеса и потонувший во мраке окутанного вонью сарая. Через минут десять возни с фонариком, которая сопровождалась отборным матом, Летов выполз наружу, не сменив уставшего выражения каменного лица.

–Он их там либо добил, либо решил еще порубить, что более вероятно – монотонно пробормотал Летов. – У того трупа, что около стены, разрублен весь живот, а на стене рядом огромные капли крови. Слабо верится в то, что он его тащил живым и что еще более странно, так это то, что он добивал труп ударами в живот. Профессионалы так не делают, а наш убийца профи. Скорее всего, захотел еще побить труп перед уходом. Понравилось ему, выродку.

…В кабинете Ошкина было светло. Тусклый свет осеннего солнца смешивался со светом лампочки, что давало ощущение лета в этом помещении. Ошкин упал в кресло, простонал, потирая больную ногу и начал свою длинную речь: «Веня, прикажи ефрейтору, чтобы тот проверил все заявления о пропаже людей за последние две недели, а имя из найденного паспорта надо поискать в базе данных. Серега – жди результатов от Кирвеса, как только он восстановит лицо убитого, то сравни его с фотокарточкой в найденном паспорте, чтоб уж наверняка убедиться в том, что паспорт не подкинули, а потом надо поискать отпечатки второго трупа в базе, если Кирвес восстановит его пальцы. После этого надо будет сопоставить результаты поисков с теми, кого подали в розыск по пропаже. Веня, ты помоги ефрейтору. Обо всем докладывайте мне – возможно, мы выйдем на след душегуба с помощью этой зацепки».

Вскоре было выяснено: за последние две недели пропало пять человек, а один из них тот, паспорт которого нашли при трупе. Им оказался Лбов Иван Ильич, 1913 года рождения, слесарь подвижного состава на станции Инская, ветеран 2-го Украинского фронта. Ушел из дома 10 ноября 1949 года около одиннадцати вечера к своему другу Семену Дронову и не вернулся. Одет Лбов был весьма стандартно: костюмные брюки, черное длинное пальто и белая рубашка. Пальто и рубашкой были накрыты трупы, а вот брюки на убитом и вправду были костюмные.

–Кто занимался поиском? – спросил Ошкин.

Горенштейн, закрывая тоненькую папку уголовного дела о пропаже человека, ответил: «Лейтенант Дворовый. Занимался он этим делом слабо, ибо расследовал еще два: об ограблении магазина в деревушке и о грабеже на Физкультурной. Я так понял, что он не сходил опросить соседей того друга, к которому ушел Лбов, и даже не проверил, жив ли этот друг вообще. Максимум, что он успел сделать, так это опросить родственников Лбова и все. Потом он с головой ушел в дело о грабеже, а потом его самого убил этот власовец».

-Вот какой развал в милиции, – вздохнув сказал Ошкин, – кадров нет, а на одного человека вешаем дела по три. В 30-е такого не было. Правда, Серег?

-Правда, товарищ подполковник. Тогда было полегче – мрачно ответил Летов.

В этот момент зазвонил телефон. В трубку заговорил спокойный голос Кирвеса: «Я восстановил отпечатки разложившегося трупа, приходите в лабораторию».

Тем временем ефрейтор выяснил, что Лбов уходил к своему другу Дронову Семену Матвеевичу, 1912 года рождения, который проживал по адресу улица Комсомола, дом 3, комната 4. Об этом же последнем факте из биографии Лбова говорила и его жена, что было прописано в опросе, который проводил покойный Дворовый. Горенштейн искал дела Лбова и Дронова в базе данных: Лбова в ней не было, а вот дел Дронова навалом – в мае 1947 года его задерживали за драку с нанесением легких телесных повреждений, в октябре того же года за пьяный дебош в кабаке, в августе 1948-го за драку в трамвае, а в феврале 1949-го за очередной пьяный дебош. Веселую жизнь он вел, короче говоря. Отпечатки восстановленных пальцев трупа и отпечатки Дронова из первого уголовного дела совпали. Теперь какая-то картина стала прорисовываться.

Вечером Лбов пошел к Дронову выпивать, выпивши, они пошли бродить по ночной Первомайке, где их и убил искомый следствием убийца, а тела спрятал в сарае, чтобы их сразу не нашли. При этом место нахождения трупов рядом с домом Дронова: выходит, прошли они не очень много.

Оставалось дело за малым: опросить соседей Дронова, проверить его друзей и подруг, потом опросить и их, сходить к жене Лбова и еще раз опросить ее. В целом, трупы были опознаны: осталось только восстановить лицо Лбова, чтобы провести окончательное опознание.

… Кирвес стоял в кабинете. Выглядел он очень уставшим, а лицо было изуродовано большими мешками под глазами: видно, что последние дни он совсем не спал.

–Итак, товарищи – усталым и буквально засыпающим голосом начал говорить Кирвес – я провел обследование трупов. Как и говорилось ранее, убиты они около десяти дней назад, то есть 10-11 ноября. Удары топором сильные: пластины черепа у трупа, вероятно, Дронова, разошлись весьма значительно. Разложились убитые не слабо: влажность и не очень-то холодная погода повлияли на это. Путем вставки пластин, наложения швов, вставки глазниц и припудривания с другими косметическими операциями, я восстановил лицо, вероятно, Лбова. Фото прилагаются к отчету. Лицо Дронова восстановлению не подлежит: череп сильно разошелся, повредив ткань лица, к тому же она почти полностью сгнила. Однако его подушечки пальцев я восстановил, что помогло опознанию. При осмотре трупов было найдено множество шрамов, в трупе Лбова около сердца я даже нашел осколок, кажется, от снаряда. При трупах было обнаружено – Кирвес открыл папку, порылся в ней, и стал читать по бумажке – при Дронове: часы «Кировские» с разбитым циферблатом, бумажник с 12 рублями и билет от Новосибирска-Главного до Инской на поезд 9 ноября, связка с двумя ключами. При Лбове: паспорт №459876 серия II-ПО, серебряное кольцо на правой руке, кошелек с 11 рублями и 50 копейками, а также лежащим в нем ключом. При вскрытии в желудках обоих была обнаружена водка, а также остатки, вероятно, соленых огурцов. У Дронова волосы русые, прямые, у Лбова – темные и тоже прямые, у него также присутствует один вставной зуб, мизинец был забинтован. У Дронова отсутствуют три зуба: два на верхней челюсти, один на нижней, ростом он 162 см, Лбов 169 см. С большой вероятностью можно сказать, что это трупы Лбова и Дронова. В отчете я этого не писал: пока точного решения по поводу опознания нет».

-Жену Лбова имеет смысл приглашать на опознание? – задумчиво выдавил Ошкин.

-Лбова имеет, я хорошо восстановил его лицо.

Горенштейн взял у Кирвеса фото восстановленного лица. Правая часть черепа была смещена, выпирая вверх, лицо все было во швах, а стеклянность вставных глаз бликами отражалась на фотокарточке. На кое-как сшитой коже щеки даже виднелись остатки какого-то нехилого шрама. Однако даже в таком ужасающем виде было видно явное сходство этого мертвого лица с фотографией Лбова в паспорте, которой Летов до сих пор поражался – такая деликатная физиономия на небольшой фотокарточке в помятом паспорте. Кругловатое лицо, смело и целеустремленно смотрящие в объектив глаза, черные волосы, которые так плотно прилегали друг к другу, что казалось, будто это не волосы, а шапка. Щеки немного выпирали, показывая свою пухлость, и даже на фотокарточке был заметен большущий шрам, идущий от глаза до самого конца челюсти.

…Во двор небольшого бревенчатого двухэтажного домика с треуголной крышей, который стоял в самом углу улицы, въехал «ХБВ». Коричневые оконые рамы держали серые от пыли окна, три подъезда вели внутрь этого здания, а от второго до третьего подъезда шла линия углублений в земле с окнами – это были комнаты тех, кто жил в подвале дома близ кочегарки. Рядом со вторым подъездом был еще один дверной проем, с треугольной деревяной крышей над ним, который вел вниз, в эти подвальные комнаты. А углубления, огороженые кирпичами, скрывали небольшие окна, из которых была видна лишь укрепленая бревнами земля, освещенная светом мира, который давлел над жильцами этих подвалов. Кто там жил было неизвестно, но Горенштейн уже приметил, что в таких подвальных комнатах с отдельным спуском к ним жили или дворники, или работники кочегарки.

Летов вместе с ефрейтором мерными шагами вошли во внутрь. Везде пахло вареным луком, в прихожей на табуретках стояли тазы с грязным бельем в сероватой воде, коридор был завален какими-то досками, а около лестницы на веревках висели мокрые рубахи и галифе с детскими штанишками. На кухне орал рупор, из которого лился Нечаев, оттуда же были слышны и женские голоса. Милиционеры предусмотрительно вытерли ноги, зайдя на кухню, где на старых примусах и «буржуйках» стояли чистенькие кастрюли, похлебку в которых женщины помешивали своими деревянными ложками.

«Здрасте, граждане хорошие, чаго пожаловали?» – спросила пухлая девушка, которая резала лук. Летов сразу приметил ее мерзкое лицо: оно было круглое, щеки обвисли, выпирал второй подбородок, повсюду веснушки, а около торчащего уха выползла огромная черная бородавка. Руки у нее были умелые: они мастерски рубили лук, периодически отрываясь на перемешивание похлебки в кастрюле. Ее темноватые волосы были спрятаны под красной, старой косынкой, а огромная грудь буквально выпадала из голубого сарафана, поверх которого она напялила грязнущий и порванный фартук. Окружение у нее было не лучше: в углу стояла и помешивала суп страшно худая женщина со связанными в косынку черными волосами и кривыми ногами, которые торчали из под старой зеленой юбки, а около окна варила бабушка в перешитой мужской гимнастерке и брюках, грязь которых скрывал белый, но на удивление Летова, выстиранный фартук.

-Здравствуйте, гражданочки – сдавливая отвращение сказал Летов, – мы из милиции. Хотели бы узнать про вашего жильца, Дронова.

Женщины засмеялись, однако, увидев ефрейтора в милицейской форме, быстро прекратили этот режущий ухо смех, заставляющий Летова трястись от злости, и все та же пухлая девушка ответила: «Странный мужик он. Работает в разных местах, хотя официально мясником в магазине. Бухает дико, бабы нет, не водит никого к себе, кроме дружков своих. Каждую субботу они тут собирались и нажирались. Ой, какие у них там жуткие разговоры были, прости Господи! Про баб, про войну, постоянно разврат какой-то говорили! Дружок один его даже ко мне по пьяни лез, так я его скалкой огрела, и он больше никогда даже не глядел в мою сторону, скотина!»

Другая женщина злостно закричала: «К дочурке моей, 17-тилетней этот ваш Дронов клеился! А она дуреха, даже сама ему дать хотела! Ну ничего, я ему милицией пригрозила, так он и хлебало свое завалил!»

-Он ведь пропал, так?

-Да, уж дней десять как его нет. Сразу поняли, что он натворил что-то, снасильничал, или убил кого.

-А когда он ушел из дома? Какие обстоятельства тогда были? – монотонно спросил Летов, усмехнувшись про себя: «скорее не он убил, а его убили».

-Да уж числа 11-го.

-Точно 11-го – влезла в разговор бабушка у кастрюли, – я тогда как раз своего мужа поминала, он 11-го погиб.

-Вот, Матвеевна не даст соврать. Так вот. Пришел к нему его дружок, ентот, слесарь с Инской вроде, который еще сначала на вакуированном заводе[3 - В послевоенные годы многие старушки говорили вместо «эвакуированные» «вакуированные».] работал, как его?

-Лбов этого звали – сказала пухлая девушка. – Такой милый молодой человек, статный, всегда одетый прилично, брючки, пальто.

-Лбов, да. Пришел он значится, часов одиннадцать вечера было. Ну, они пить начали, пили до ночи, орали, мы к ним не лезли, а то еще стали бы лапать, а еще хуже побили бы! А потом к ним дружок их третий пришел, с бутылкой и сам уже пьяный в дрызг.

-Это Лешка Филин – сказала бабушка, – у нас кочегаром работает. Живет в нашем доме, как раз таки. Он с ними пил всегда.

-А можно поподробнее? – попросил ефрейтор.

-Ну Филин его фамилия, зовут Алексием, отчества не знаю. Работает у нас в кочегарке. Самый приличный из них: ни к кому из нас не лез, не орал особо, когда нажрется. Все знают, что ему комсомолка какая-то нравится, вот он и пытается нравственным казаться. Да и коль любишь по-настоящему, то к другим клеиться не будешь.

-Продолжайте – попросил Летов.

-Ну вот, – вновь заговорила своим громким голосом пухлая девушка, – пришел он с водкой значит, это час ночи был, наверное. Они посидели немного и зачем-то на улицу пошли. Оделись, поползли, тазы наши с бельем перевернули, пели там что-то. А потом их и не видел никто.

После этого женщины еще сыпали оскорбления в адрес Дронова, мол, тунеядец, шарлатан, пошляк, одинокий, сумасшедший, крикун. Пухлая девушка даже сказала, что он сидел за изнасилование и убийство какой-то женщины. Летов их особо не слушал, он все больше оглядывал кухню. Гнилой, залитый чем-то деревянный пол, старые, изрезанные столы, печка и на удивление чистые кастрюли. О, особенно здесь выделялась сложенная из кирпичей печка, на которой стояли черные кляксы копоти; вверху нее лежали чугунные кольца: можно было регулировать отверстие, дабы запекать или греть что-то. Конкретно сейчас на одной части печки грелся небольшой утюг с загнутой железной ручкой, а на другой стоял горшок с какой-то стряпней, рядом же, на коричневом подоконнике, лежал чугунный круглешок, вынутый с печки. Столы были завалены картофельными очистками, кожурой лука и другими объедками, а из кастрюль столбами валил пар.

Вскоре Летов вышел из этого жуткого здания – не завидовал он мужьям этих женщин. Ефрейтор еще опросил парочку дедов в доме, которые, в принципе, сказали то же самое. Далее нужно было осмотреть жилье Дронова: благо, ордер на это был. Под одобрительные крики женщин и удивленные взоры стариков, Летов отмычкой открыл простейший замок комнаты, войдя в это пропахшее табаком и протухшей рыбой жилище, которое было омерзительно уже с порога: резкий запах просто резал ноздри и глаза. Подоконник был завален окурками, которые уже давно выпали из консервной банки, использующейся в качестве пепельницы, на чугунной батарее лежало несколько грязных портянок, на вешалке висела гимнастерка без погон, военные галифе, даже порванные брюки и осенний плащ. Кровать была также завалена пеплом и окурками, а стоящая напротив нее раскладушка так и вовсе имела множества прожженных дырочек. Вероятно, на кровати дрых Дронов, а на раскладушке Лбов с неким Филиным. Стол сильно напоминал стол Летова: все завалено окурками и заставлено стаканами, поверх рыбьих костей лежали пустые бутылки из под водки, а пол вокруг был весь закидан засохшим сургучом. В стол был воткнут нож, а рядом с ним лежала протухшая рыбина. В холодной кастрюле, стоящей на залитом чем-то примусе, лежала вареная и заплесневевшая картошка. Шифоньера вовсе не было, вся одежда Дронова помещалась на вешалке и кучей лежала на старом стуле у двери, в ней же ютилась и запечатанная бутылка водки. В осеннем плаще Летов и нашел все, что нужно: паспорт, военный билет старшего лейтенанта саперных войск в запасе, орденскую книжку на орден «Красной звезды», и еще скомканные три рубля. Летов лишь усмехнулся, увидев жуткое сходство его жилища с жилищем покойного. Да и вообще, судя по всему, они были чем-то похожи, вот только Летов к бабам не лез.