Точка слома

Горенштейн с Летовым зарядили магазины в свои «ТТ», выйдя на улицу. К машинам уже выбегали вооруженные милиционеры в шинелях и фуражках, а вскоре обе машины были до краев забиты группами задержания. «Победа» поехала на Физкультурную улицу, а ХБВ в сторону дома убитого.

Летов держал в кармане своего пальто тяжелый и холодный пистолет, вспоминая проклятую Вену и страшный бой в доме, когда он, израсходовав оба «магазина» к немецкому автомату, стал стрелять по сидящим в соседней комнате немцам из такого же ледяного и тяжелого «ТТ». Ясно стояла перед ним картина разрушенного, заваленного кирпичами и трупами австрийского дома, пустоту которого заполнили крики раненых и бесконечная пальба – было все это буквально за несколько дней до рокового 12-го апреля.

Трое молодых парней испуганно переглядывались на заднем сидении, уже более пожилой водитель мерно вел машину по разъезженной дороге, а Летов весь вжался в сиденье и тихо трясся от жути воспоминаний, которые заполнили его голову.

Машину оставили в лесу около дороги, а сами бравые бойцы милиции пошли сквозь толстый слой снега в лес. Голые ветки изглоданных берез перемешивались с острыми еловыми, которые своей зеленью скрывали синих человечков и видневшееся вдалеке двухэтажное кирпичное здание, достигнув которого, милиционеры упали в снег и достали свое оружие.

«Это цех тут хотели сделать, году так в 40-м. Завод расширить. Да не успели, война началась, не до этого стало. Вот и стоит он уже девятый год» – гордо рассказал Летову про это здание водитель.

Летову же было плевать. У него болела голова от чувства близости боя, и он понимал, что с ним опять что-то не то. В любой момент мог начаться припадок – нервы лица и рук уже подергивались, воспоминания и мрачные мысли наползали на глаза, но бравый опер держался.

В общем – тряся головой начал Летов. – Я с тобой иду с передней стены, запрыгиваем в окно посередине. Остальные по одному тихо запрыгиваете по боковым стенам через окна. Делаем все тихо, аккуратно смотрим каждую комнату, не шумим. Он может быть где угодно. В моей практике они обычно ошивались на втором этаже, но запомните: пистолет всегда наготове держать и на вытянутой руке.

Парни мрачно вздохнули, взвели курки своих «Наганов» на веревочке и пошли вперед. Летов обтерся снегом, бредя за остальными.

Вот оно, заветное окно. Небольшой прыжок и ступни Летова, поднимая клубы кирпичной пыли, опустились на пол, а водитель плюхнулся вслед за ним. Сбоку появились остальные парни с побелевшими от ужаса лицами.

Летов шел впереди. Он чувствовал, что в голове какая-то муть, ему было плохо от одного вида взведенного «ТТ», но он все равно вел за собой буквально трясущихся от страха милиционеров. То и дело вместо заснеженных и пустых комнат этого здания у него перед глазами появлялся заваленный трупами и камнями коридор дома в Вене, а иногда ему казалось, что в стены врезаются пули, рассыпая камень на мелкую крошку. Однако это были лишь вкрапления, в целом, Летов был еще тут.

Первый этаж чист. Милиционеры аккуратно вступают на покрытую тонким льдом хлипкую деревянную лестницу, которая ведет на второй этаж. Первым наверх полез водитель, опередивший заторможенного Летова. Он тихонько ступал по ступенькам, которые скрипели и нарушали шум здания скрежетом ломающегося льда, а вскоре пухловатый водитель, с украшенным «Ошкинскими» усами лицом, вылез на второй этаж, кашлянул от пыли и, давя ледяную крошку, поплелся вперед, пока тишину этого заброшенного дома не оглушил выстрел. После него было лишь слышно, как на пол упало громоздкое тело водителя, издавшего истошный крик.

Летов высунулся из дыры в полу и пустил пару пуль в комнату за стенами которой и прятался убийца. Он сразу же ответил своей пальбой и Летов скрылся на лестнице. Вместе с еще одним парнем он бросился ко второму пролому в полу, к которому вела лишь висящая веревочная конструкция, чем-то напоминающая лестницу, а остальные полезли по более крепкой деревянной лестнице.

Летов забрался по этой веревочной сопле наверх, сразу открыв огонь по проему, из которого палил убийца. Ответа ждать долго не пришлось: как только Летов упал в маленькую комнатку, пустой проем которой был в метре от дыры в полу коридора, в него влетели вражеские пули.

И тут началось. Перед глазами встал серый туман, в ушах начался звон, потом сменившийся звуками выстрелов и разрывов снарядов. Летов завыл, как волк, схватился за голову и стал кататься в пыли.

«Нет, нет, нет, нет» – повторял он себе, но лишь пыль оседала на его лице, а вырванные волосы выпадали из ладоней.

Тем временем Лихунов израсходовал весь магазин пистолета, который он забрал у убитого конвойного в спецпоселении. Оставался один, последний пистолет – пистолет убитого милиционера. Группа бравых защитников социалистической законности была с двух сторон: спереди двое парней, которые залезли по лестнице и спрятались в проемах комнат, а сзади Летов и еще один парень. Однако судя по крикам, доносившимся из комнаты и вою, Лихунов подумал, что ранил одного из милиционеров, но нет – это Летов опять бился о запертые двери его сознания.

Вот парень сзади, поняв, что Летов ранен и выбыл из боя, пошел вперед. Он постоянно держал злополучный проем, где прятался убийца, под прицелом. Вот уже проделана половина пути, вот уже близок враг… Сердце бьется постоянно, пот течет из под синей фуражки, в голове лишь страх и жажда убить преступника… Вдруг Лихунов, опасно высынувшись в коридор, совершенно неожиданно выстрелил из проема прямо в грудь молодому милиционеру и, издав радостный визг, пустил в него еще несколько пуль.

Тем временем Летов пришел в себя. Его коричневое от пыли лицо выражало дикий ужас и абсолютную потерю в пространстве – у него было помутнение рассудка. Летов отдаленно понимал, что происходит, но одновременно с этим был в каком-то тумане, чувства были притуплены и полного понимания картины не было – словно все вокруг залила какая-то мутная вода.

Летов поднял «ТТ», снова закричал и выскочил из своего укрытия. Началась безостановочная пальба. Летов бежал вперед, издавая истошный крик, и постоянно стрелял по проему комнаты, в которой прятался Лихунов. В голове не было ничего, а перед глазами стояла мутная картина из разваленного коридора, разлетающихся в сторону кусочков стены и тусклого осеннего света. Ни страха, ни боязни, ни опасности – вообще никаких мыслей и чувств. Вот и заветный проем. Лихунов лежал на полу и уже был готов выстрелить в озверевшего Летова, но он просто выбил пистолет из рук Лихунова, упал на него и с истошным криком стал бить рукоятью пистолета по лицу. Кровь и зубы летели во все стороны, вот уже сдвинулся нос, а Летов продолжал эту кровавую драку, но Лихунов лишь улыбался, выплевывая кровь изо рта. Вдруг Летова кто-то скинул в сторону, перевернул Лихунова и поднял его на ноги. Летов, снова упавший в пыль, сквозь пелену гнева увидел Горенштейна, который отдавал заломаные руки Лихунова конвойным.

«Узнаю тебя, Серег. Еще немного, и ты бы убил его. Что с тобой? Ты чего озверел? Даже под Выборгом с тобой такого не было» – спросил Горенштейн, вытирая руки от крови.

Летов ничего не ответил. Он поднялся со спины, взглянул на свое коричневое от пыли пальто, со свежими капельками крови, вгрызающимися в плоть габардина. Ладонь мертвой хваткой сжимала окровавленный пистолет, который вскоре упал в пыль, осевшую на его покрасневшую рукоять.

Лихунова завели в стоящий у дома автозак, который, качаясь на неровной лесной дороге, рванул к отделению. В это же время в медицинскую машину занесли тяжелораненого милиционера в окровавленной синей шинели, а водитель продолжал лежать в здании: нужно было еще заполнить протокол и только потом вести его в морг. По пустынным проселочным улицам на полном ходу неслась синяя «Победа», за ней такой же синий автозак на базе «Трехтонки», за ним белый ГАЗ-55 с красным крестом и грязью по всему кузову, а замыкал колонну зеленый ГАЗ-67 с табличкой «МИЛИЦИЯ» на лобовом стекле.

Летов сидел под брезентовой крышей замыкающей машины и ловил своим грязным потерянным лицом потоки ледяного воздуха, словно прорывающего окутавшую сознание пелену. Впереди тряслись закрашенные белой краской стекла задних дверей медицинского ГАЗа-55, в котором лежал раненый милиционер. Летов постепенно приходил в себя: в голове всплывали картины недавнего боя, понимание, что он впал в истерику просто от выстрелов, и странное чувство, что то лицо, которое он избивал несколько минут назад, ему знакомо.

…Ошкин ходил по кабинету, тяжело перетаскивая свою хромую ногу. Орден на его синем мундире ходил из стороны в сторону, а лицо выражало лишь мрак.

–Да, товарищи опера – начал он, – на славу вы повоевали. Один убитый и один тяжелораненый в бою против одного урода. Ясное дело, один то совсем молодой паренек, не обстрелянный. Семеныч-то уже старый хрыч был, правда не воевал, вот и подставился под пули. А рядовому тому 19 лет только. Молодой, глупый, как я тогда в Гражданку был. А ты, Серега, ты то как умудрился это допустить?

-Я… я не знаю, Леонид Львович – запинаясь ответил Летов.

-Не знает он. Лет десять назад ты бы этого урода сразу взял, а теперь… В общем, пока вы его там ловили, я собрал все ориентировки на беглецов за последний месяц. Их пятеро. Хлебало у этого урода разглядеть можно?

-Да, товарищ подполковник – ответил Горенштейн, – только Летов его побил сильно.

-Это ничего, сейчас наши лекаря ему личико отмоют и посмотрим, кто он есть.

Внизу, в лаборатории, врачи отмыли Лихунову лицо от крови, обработали раны и стали описывать его приметы. В это же время в кабинет вошел Горенштейн, который взглянул на посиневшее от ударов лицо пойманного, перебрал фотокарточки беглецов и усмехнувшись сказал: «Ну что, Лихунов Илья Константинович, добро пожаловать в Первомайский райотдел милиции».

…Итак, – начал Горенштейн, – мы поймали Илью Константиновича Лихунова, 1911 года рождения, родился в Севастополе, вырос в Минске, с мая 1941 года в рядах РККА, 27 октября 1941 года перебежал к немцам, с декабря 1941 года в немецкой армии в составе «Русского охранного корпуса», с того же времени воюет в Югославии, в 1944 году прикрывал отход частей Вермахта из Греции, с февраля 1945 года в составе «Русской освободительной армии», в мае 1945 года передан Советским властям, как военный преступник отправлен в специальное поселение №143 около села Егозово Кемеровской области. Пробыл там до 12 ноября 1949 года. В ночь с 11 на 12 ноября, убив рядового МГБ СССР Родионова С.В., совершил побег, после чего исчез в неизвестном направлении. Преступник вооружен пистолетом «Наган», украденным у убитого, опасен.

–Вот это рыбу вы поймали! – радостно сказал Ошкин, немного убрав с лица мрак. – Это точно он?

-Лицо и все приметы сходятся – ответил Горенштейн.

-Тогда звони в Новосибирск, пусть присылают своего человека. Но если ты ошибся, то все проблемы на тебя ложатся.

-Я не ошибся, товарищ подполковник.

-Верю, поэтому и говорю: звони.

Летов почесал затылок. Ему казалось, что он уже видел этого беглеца, но мрачные мысли о том, что у него на глазах погиб бывалый мент и был ранен совсем молодой паренек, не давали мыслям развернуться с прежней силой. Когда Горенштейн вышел из кабинета, направившись в лабораторию, Летов подошел к старому стулу, на который Горенштейн бросил личное дело беглеца, взглянул на его фотокарточку и ужаснулся.

«Твою мать!» – прокричал Летов, положив фотокарточку обратно и бросившись в камеру.

Лихунова уже отмыли, забинтовали голову, посадив в КПЗ. Он сидел на нарах, опустив голову на руки, размышляя о том, что это конец. Убийства милиционеров ему не простят, а, значит и дороги до заветной Литвы не видать. Можно попытаться сбежать, но подходящего момента пока нет. Может при перевозке в город получится?..

Летов подбежал к двери камеры, показал охраннику свою ксиву и ворвался во внутрь. Лихунов поднял голову и усмехнулся своим распухшим и беззубым ртом.

Это лицо… это жуткое лицо – оно будто врезалось в память Летова, как и испуганные лица убитых им австрийцев. Правда, это лицо сильно изменилось с тех пор: грязь и засохшая кровь покрыла веснушки, которые были заметны на чистых участках его избитых щек, такой же злобный, ненавидящий все и всех взгляд абсолютно черных глаз, которые слезились от пыли, такие же черные и грязные волосы, и те небольшие шрамы на щеках, которые покрывали веснушки, а их в свою очередь покрывала толстая корка крови с прилипшей к ней пылью.

Я, я знаю кто ты – начал Летов, – уже закипая от ненависти. Я тебя помню, выродок. Дулаг №191, под Воронежем, октябрь 1942-го. Ты у нас на глазах людей расстреливал, прямо в затылок. Ты улыбался и им мозги вышибал, а потом нас заставлял их закапывать. Я тебя не забыл, шваль.

Лихунов усмехнулся и ответил: «Память, я смотрю, тебя не подвела. А вот мозги то подвели, видно, что у тебя шарабан уже не работает.

Летов зарычал, как тогда, в Вене, набросился на Лихунова, повалив его с нар и принявшись избивать со всей силы. Лихунов, поняв, что уже терять нечего, ударил в ответ, после чего перевернул Летова на спину и принялся душить, пока их не разняли ворвавшиеся в камеру конвойные. Лихунов получил еще пару пинков, а рычащего и орущего что-то невнятное Летова вдвоем вытащили из камеры.

Упав на холодный пол коридора, Летов завыл, как пес и согнулся словно лист бумаги. Картины войны, расстрел, сгребание мозгов в яму, лицо Лехи, его труп – все это крутилось в его голове, как волчок.

Когда Горенштейн с Ошкиным буквально прибежали к камере, конвойные уже стерли с сапог кровь, а Летов сидел на скамейке, куря папиросу трясущимися руками.

«Сергун, что с тобой?» – спросил Горенштейн, положив руку на плечо Летова.

Я знаю его – трясущимся голосом ответил Летов. – Я знаю этого нелюдя! Он у нас в лагере людей расстреливал, а я их закапывал. Я видел, как он мозги вышибал в упор, и улыбался при этом.

Ошкин и Горенштейн переглянулись и спросили в один голос: «Ты уверен?»

-Д…да, я не мог перепутать его хлебало. Я его навсегда запомню.