Точка слома

Горенштейн с Летовым переглянулись, а потом Летов нагнулся к самой бабушке и на ушко ей сказал: «Послушай, бабка, эта книга проходит по делу о куче убийств. Скажи по-хорошему, откуда она у тебя».

Бабушка испугалась, сделала руками какой-то жест, отдаленно похожий на перекрещивание, а потом тоже шепотом ответила: «Мужик мне продал четыре книги такие, все сборники Маяковского. Ну, я книгами уж торговала, вот и купила у него».

-Кто этот мужик?

-Да если б я знала. Цену он выгодную мне предложил: 15 рубликов за все три книги, ну, я и купила, дура. Вру, я с ним поторговалась и за 12 купила.

-Описать его сможешь?

-А в чем его подозревают то?

-В убийстве, говорю ж.

Бабка схватилась рукой за рот и чуть не упала со своего ящика на снег. Так уж сильно она испугалась. – Конечно, конечно, товарищи милиционеры, опишу его как миленького.

-Тогда книжки Маяковского мы изымаем, а вас просим сейчас пройти с нами в отделение для составления фоторобота.

-А товары ж мне куда?

-Собирайте, возьмете с собой.

Горенштейн сбросил оставшиеся три книги со стихами в бумажный пакет, на котором размашистым почерком Скрябина было выведено: «Вещдоки».

Тем временем быстрый как молния Скрябин проверил алиби Филина: коллеги подтвердили, что в ночь с 8-го на 9-е ноября они вместе с Филиным жили и выпивали в сарае овощебазы. Бабушку, имя которой – Матрена Прокопьевна Долганова, 1886 года рождения (ранее судима по статье 164 УК РСФСР – покупка заведомо краденного), отвели к художнику-криминалисту Федорову, который буквально пару месяцев назад был переведен из Томска в Первомайку. Огромный тюк с вещами поставили в углу кабинета Горенштейна, художника посадили на место капитана, а бабушку напротив него. Набор карандашей, несколько листов бумаги и куски ваты для создания теней положили на расчищенное пространство стола. Федоров стал готовиться к рисованию, а запыхавшийся Скрябин, только отдавший Горенштейну протоколы опроса друзей Филина, схватил листок и стал записывать приметы убийцы со слов Долгановой.

Возраст: на вид 40 лет;

Рост: высокий, около 170 см (само собой, Долганова не знала всех этих измерений, и просто сказала, что как рост как у Скрябина)

Телосложение: крепкое («ох и крепкий мужик!» – испуганно и восхищенно говорила про него бабка);

Плечи: широкие;

Шея: длинная («словно у змеюки!»);

Лицо: округлое, пухлое;

Брови: темные, широкие;

Нос: короткий, широкий, прямой, кончик носа: закругленный;

Глаза: большие, светлые («ясные глазенки у него, только взгляд какой-то стеклянный, пустой совсем»);

Губы: средней толщины;

Рот: маленький по размеру;

Особая примета: длинные волосы («да еще и грязные такие, не моется видно»);

Одет: черное пальто, средней длины, зимнее, значительно поношенное; военные галифе; на ногах: черные сапоги, значительно поношенные («одежда старая, ну, помоложе моей, конечно, хотя видно, что деньжат у него немного»).

Из тех примет, которые не стоило вносить в протокол, Летов отметил: «пустые, потерянные глаза»; «руки все в коростах и грязюке какой-то, под ногтями, обломанными ногтями, еще что-то, светлое, на дерево похоже»; «правый карман пальто растянут сильно, кладет он туда что-то часто»; «галифе все грязные, в пыли, как будто он и спит в пылище какой-то»; «лицо жуткое, дикое, непонятное, сразу я неладное почуяла по рылу то его».

Летов с Горенштейном покинули Федорова, принявшегося рисовать фоторобот по приметам, которые красочно, с деревенскими словечками и деревенским же диалектом, рассказывала ему испуганная и ошеломленная Долганова, а сами уселись в соседнем кабинете. Тусклое, последнее осеннее солнце мрачно светило в стекла, однако этого света хватало: лампочку никто не зажег, дабы не «крутить электричество». Комната, заставленная стульями, с картой района на стене и заваленным грудой бумаг столом, была погружена в полумрак, в нем же находились и наши герои. Такой же полумрак был и на душе Горенштейна, ну, а на душе Летова… а на его душе уже был беспросветный, вечный мрак, сквозь который теперь не прорвется даже самый мощный прожектор, лучи которого прорывали мрак ночи и брали в свои яркие сети из фотонов немецкие «Юнкерсы» с «Мессерами».

Летов откинулся на спинку, пытаясь хоть как-то передохнуть: в голове все еще была какая-то непереносимая тяжесть, будто мозг заменили тяжелющей гирью. Странно было ему: никакие мысли не лезли в голову, словно воспоминания и непонятные картины ее полностью заполнили, сначала перед глазами стояла абсолютная темнота, как вдруг, совершенно неожиданно, прямо на него вылетел ящер с окровавленным телом маленькой девочки в пасти: Летов лишь выкрикнул, продрав глаза, дернулся вперед и рухнул на пол.

Скрябин первым подбежал к расплоставшемуся на грязном полу телу. Летов уже поднял свою голову: глаза его отражали дикий ужас, губы тряслись от страха, было видно, что Летов сильно испуган, что он будто не тут. Оттолкнув ошеломленного Скрябина, Летов вырвался из кабинета, быстро зашагав в сторону уборной.

Повернув ледяную ручку крана, он встал над обцарапанной раковиной. Потемневшее, непонятно откуда снятое зеркало отражало его дикое лицо, его грязные волосы, его обветренные губы, его грязный воротник. Летов стоял и смотрел на свое отражение, опершись трясущимися руками о раковину, пока в ушах не грохнул выстрел, за ним пулеметная очередь, за ней разрыв снаряда… Летов схватился за больную голову, сжал до треска зубы и повалился на спину, врезавшись в тонкую дверь. Все начало расплываться, а разрывы в ушах становились только громче. Вот и все стало размытым, свет превратился в огромное желтое пятно, ледяной кран в серебряную точку, бело-зеленые стены в мутную воду… Тыдыщ…

Минут через пять этого «беззаботного» времяпрепровождения на полу уборной Летов пришел в себя, поднялся, умылся, помотал головой, выпил ледяной воды из крана и, шатаясь, поплелся в кабинет. Там уже все копошились: Горенштейн, Скрябин и даже Ошкин с тростью окружили стол, за которым Федоров выводил очертания лица убийцы, следуя дельным советам Долгановой, чей громыхающий голос сотрясал стены и окна кабинета. Вероятно, рисование фоторобота подходило к концу.

Так и было: Федоров подделывал тени, стирал лишние штрихи. В целом, лицо убийцы было готово: все по описанию.

Долганова ушла вместе со Скрябиным, который, пыхтя и кряхтя тащил ее узелок с товарами, изредка ставя его на грязный пол дабы передохнуть. Вместе с ним вышел и Федоров, пока остальные рассаживались на стулья. Горенштейн оглядел Летова: вроде бы, все с ним нормально. Теперь он успокоился.

«Какие будут предложения?» – монотонно спросил Ошкин.

-Филина надо отпускать – буркнул Летов.

-Погоди ты еще, хрен его знает.

-Да не убийца он. На этого мужика, что на фотороботе Филин никак не похож, к тому же, вон, Скрябин опросы друганов его принес.

-Может этот мужик его помощник или что-то в этом роде? Подождать надо.

-Надо установить наблюдение за Долгановой – подумавши сказал Горенштейн. – Есть шанс, что убийца вновь к ней придет книги продать, тогда мы его и возьмем.

-Вот это уже дельное предложение – пробормотал Летов.

-Согласен. Возьмем Ющенко и Броскина, оденем их в гражданские шмотки и пусть дежурят.

-Там около места, где торгует Долганова есть хороший барак. Зелененький такой, одноэтажный. Окно одной из комнат выходит прямо на спину Долгановой, а так как она торгует с земли, не ходит обвешанная товарами, и всегда сидит на одном месте, то за ней легче будет наблюдать.

-Если в комнате кто-то живет, то ничего страшного, объясним, что будем наблюдать за толкучкой, мол, там торгуют краденным, а самих жильцов отправим в дом отдыха. И подписку о неразглашении возьмем, само собой.

-Умно. Надо быстро узнать, кто там живет, да где работает и договориться.

-Какой адрес?

-Физкультурная улица, дом 16. Какая комната не знаю, надо Скрябина отправить чтоб разузнал.

-Отправляй.

Было решено: узнать жильцов, навешать им лапши про торговцев краденными товарами, посадить в комнате агентов, по возможности телефон им провести, а уехавшим в дом отдыха приказать объяснить жильцам, что в комнате их будет жить родня.

Глава 12.