Точка слома

На месте убийства было найдено ровно двадцать гильз – значит, у убийцы осталось еще 15 патронов в одном магазине, и 35 в другом.

Как только приехали солдаты из Первомайки, Горенштейн немедленно приказал им обойти все дома при станции: убийца просто физически не мог находится на улице в такую погоду. С этой задачей справились быстро и просто: постояльцев ни у кого не было, все сараи на участках и при бараках были проверены, здание станции с пристанционными постройками тоже было осмотрено. Значит, либо убийца уехал, либо сейчас лежал мертвой ледышкой где-нибудь в лесу. Летов вспомнил, что пока они ехали в Шелковичиху им на встречу прорвались сквозь пелену снега две «Полуторки» – вполне возможно, что убийца был в одной из них. Молодой мент сразу сказал, что мимо Шелковичихи в Новосибирск могут ездить только грузовики из близлежащего пункта Заготзерна – больше просто неоткуда.

Летов пошел звонить на пункт – узнавать, какие грузовики оттуда выехали, а Горенштейн звонить в управление ОРУДа по Первомайскому району: нужно было срочно выставить два поста – на въезде в Барышево, и на въезде в саму Первомайку для проверки документов пассажиров всех немногих машин, едущих по этой дороге в такую непогоду.

Как оказалось, этим вечером с пункта Заготзерна в Новосибирск выехало два грузовика – они везли зерно на мукомольный комбинат. С огромной долей вероятности, уворотливый душегуб ехал сейчас в одном из них.

Вновь в душе следаков загорелась надежда поймать убийцу.

…Вскоре синий «Москвич» с красной полоской, на которой белыми буквами было высечено «ОРУД милиция», стоял на обочине узкой дороги. Метель ушла в сторону Новокузнецка, оставив в самом Новосибирске только свои жалкие остатки: легкий снежок и слабый ветер. За несколько часов ужасная погода пронеслась вдаль, обдав своим режущим потоком Первомайку, и оставила только глубокие сугробы, да холод.

Водитель грузовика расслабился: ехать стало проще, да и Барышево было уже рядом – совсем чуток, и заветная цель – мукомольный комбинат, будет достигнута. Пассажир, все время молчащий и лишь изредка издающий какие-то притупленные звуки, водителю не мешал, не докучал расспросами, поэтому ехать было легче вдвойне.

Вдруг Павлюшин увидел светящиеся вдалеке фары машины, одиноко стоящей на обочине. Через метров сто стали видны очертания махающего палкой ОРУДовца в синей шинели.

«Что за чертовщина? Отродясь здесь ОРУДа не бывало» – пробормотал водитель, съезжающий на обочину.

«Здравия желаю, лейтенант ОРУДа Желябов. Ваши документы, пожалуйста» – монотонным и замерзшим голосом сказал посиневший от холода парень.

Водила и Павлюшин протянули ему свои серые, измятые паспорта. Еще до того, как машина остановилась, Павлюшин достал из галифе приклад своего ППШ и в любой момент готов был достать его из под «Москвички» – велика была вероятность, что его лицо уже известно милиции.

Лейтенант долго разглядывал паспорта под светом вечно ворчащего «жучка», а потом поднял глаза на двух мужчин, сидящих во мраке кабины. Как бы он не пытался скрыть испуга, все бестолку: ужас, словно сопли, неповинуясь ничему лез наружу, выдавая милиционера.

«Паша, иди сюда!» – крикнул лейтенант, и вскоре к нему поплелся еще один молодой ОРУДовец, с расстегнутой кобурой для «Нагана».

Лейтенант дрожал от страха. Все два года службы он провел в Бердске, где никаких громких дел не было – ни перестрелок, ни жестоких преступников он не встречал в своей жизни. А тут, буквально в метре от него сидит душегуб, зарубивший топором кучу людей. Сомнений в том, что это он не было: фоторобот, лежащий в кармане кителя, был сделан «на ура».

Как только к лейтенанту подошел Паша, тот тоже поднял глаза на Павлюшина. Паша страх сдержал, хотя лицо все равно было каким-то не спокойным. Лейтенант отдал паспорта водителю с Павлюшиным, потянувшись к кобуре, а водила, не подозревающий кто едет рядом с ним, хоть и удивившейся таким долгим «гляделкам» с ОРУДом, открыл рот, чтобы спросить: «Ну так мне ехать, или нет?», как вдруг Павлюшин вытащил автомат, ранее скрывавшийся под пальто и галифе и сразу прошелся очередью по двум милиционерам, которые уже через пару секунд держали бы убийцу под прицелом двух «Наганов».

Пустив пару пуль в грудь водителю, Павлюшин кинул свой паспорт в карман пальто и уже почти спрыгнул на заснеженную дорогу, как стекло двери расколотили пули: это молодой ефрейтор, сидевший в машине, открыл огонь по грузовику. Павлюшин не на шутку разозлился, но на этот раз мирным гражданам повезло: «щекотки» в голове не началось, а, следственно, использовать топор по «прямому назначению» он уже не хотел.

Мимо сиденья уже мертвого водителя ОРУДовской машины прошла очередная автоматная очередь. Стекла «Москвича» раскололись, ефрейтор присел на землю, дабы остаться живым и схватился за уши, защищаясь от грохота пуль и града стекольных осколков.

Павлюшин обежал кузов, быстро перезарядил автомат, выкинув в снег пустой магазин, и открыл стрельбу по носу машины. Ефрейтор выжил, хоть и уже дрожал от страха, стряхивая с плеч расколотые кусочки окон.

Как только стрельба прекратилась он упал в снег и открыл стрельбу по кузову, в надежде попасть в злосчастного убийцу.

Однако последняя порция пуль пришла в ребра ефрейтора неожиданно: Павлюшин стал стрелять из под грузовика. Получив с десяток пуль в бок, ефрейтор потерял сознание, а Павлюшин рванул через поле к умирающим во тьме домам Барышево.

Когда машина с опергруппой из Шелковичихи и грузовик с военными вырвались из метели, увидев издали стоящий посреди дороги грузовик, окруженный машинами «Скорой помощи» и милиции, Летов с Горенштейном уже понадеялись, что убийцу то ли взяли, то ли убили.

«Товарищ капитан, товарищ капитан, тут такое, двух наших убили, одного ранили сильно, да и водилу убили!» – закричал, испуская клубы пара молодой лейтенант из отделения.

-Убийцу взяли?

-Ушел, гад. Как ОРУД с Шоссе приехал на выстрелы, его уже в поле зрения не было. Сейчас людей отправили в Барышево на поиски, они дома обходят, ищут.

Горенштейн со всей силы ударил по приборной машины и громко, на всю дорогу крикнул: «Да твою ж мать!». Третий раз за один день этот урод уходил от милиции, третий раз ускользал прямо из рук, находясь просто на волоске от поимки.

Павлюшин же поступил по уму: в Барышево он не пошел, а поплелся сквозь глубочайшие сугробы по лесу вдоль дороги, в надежде выйти к улице Шоссе и попасть таки в Первомайский район. Он видел и проносящиеся мимо машины, и даже слышал отдаленные голоса милиционеров, но ему было плевать: душегуб шел сквозь снег мимо голых деревьев, метрах в 60-ти от дороги, сдерживая режущую боль в ногах от снега, который уже прошел сквозь мокрые портянки и стал жечь ноги своим ледяным холодом.

К рассвету все было кончено. Жители Барышево, поднятые на ноги посереди ночи, зло и заспанно отвечали таким же заспанным, да к тому же и дико замерзшим милиционерам, что никто в дом к ним не просился и никого они постояльцами не брали. Горенштейн отогревал посиневшие пальцы на печке «буржуйке» в своем кабинете, Летов лежал на стульях, вспоминая лицо убийцы и изредка постанывая от боли в районе швов, а Кирвес с Юловым прогревались мелкими порциями спирта в лаборатории. Павлюшина не поймали: в Барышево его не было, постовые никакого похожего не задерживали. Горенштейн, заматывая ногу в высушенные портянки, пробормотал: «Никогда еще себя так не ненавидел, как сегодня. Это просто провал полный, так дико облажаться».

-Согласен – однословно ответил Летов, даже не поднимая головы со стула. Он сейчас был не здесь – его психика находилась в состоянии какого-то провала, он ничего не понимал и туго реагировал на реальность, то и дело видя убитых товарищей и избитого им душегуба.

Горенштейн сидел, опустив лицо на руки, как вдруг вокруг все загрохотало: это Летов начал крушить стул о пол, добивая подбитого им ящера. Летов рычал, дико смотрел на пустой пол и продолжал колотить стул, пока тот не разлетелся на кучу частей. Горенштейн только ошалевши смотрел на все это: он не понимал, что происходит.

Летов, опрокинув стул, повалился на пол и пополз к двери, постоянно пыхтя и выбрасывая на пол комки слюны. Испуганный Горенштейн бросился к белой двери, быстро закрыл ее и стал шлепать Летова по лицу, приговаривая: «Серега, что с тобой, Серег!». Летов же только обдавал его ладони слюнями и продолжал скрестись о пол, пока не потерял сознание.

Очнулся он скоро, уже лежащим на стульях. Над ним стоял Кирвес, от которого попахивало спиртом.

«Ты помнишь кто ты и как тебя зовут?» – заплетаясь спросил эскулап.

-Да помню я все, Яспер. Это нервы просто – ответил Летов, стирая слюну с лица.

-Это ни о чем хорошем не говорит. Я не невролог, но тут явно какие-то проблемы.

-Ничего. Вот поймаем этого урода и отдохну, все как рукой снимет – сам не веря своим словам ответил мокрый от слюны и пота Летов.

… «Вы чертовы идиоты! Придурки! Уроды, как же я вас ненавижу! Весь день на проводе, весь день видел, как сюда трупы наших ребят привозили, выслушивал плач родственников, меня мать Скрябина чуть не убила! С комиссаром постоянно на связи был – он меня обещал к стенке поставить после того, как вы, твою ж мать, третий раз за сутки упустили одного урода! Да я в гражданскую таких рубил как скотов, стопками за день! А вы, имея больше людей, чем весь наш отряд в 18-м году, упустили одного урода! Какого черта вы в милиции делаете, неучи!» – орал словно сумасшедший Ошкин, таская за собой свою негнущуюся ногу по кабинету, и оставляя за ней короткие черные полоски от начищенных сапог.

-Ну чего молчите? Рассказывайте, какие идеи есть? – продолжил уже успокоившись Ошкин.

-Сейчас самым оптимальным является одновременный обход всех жилищ в северном секторе района, в том числе и нежилых построек ОРСа – кто знает, может он без жилья живет, при одновременной проверке всех живущих в районе определенных улиц и осмотре всех возможных мест сокрытия трупов, в том числе и водоемов.

-Для этого ресурсы есть. Комиссар сказал, что дело поставлено на учет в центральном МГБ. Самое радостное для нас, что нам в распоряжение присылают сто человек: полуроту из части Внутренних Войск и еще пятьдесят орлов из состава Главного Управления Милиции, мобилизованных со всех окраин, даже из Купино, черт побери. Все они будут под общим командованием какого-то штабного капитана МГБ из Центра, который будет подчиняться мне, ну, а во время оперативно-следственных действий и тебе, Веня. Комиссар Ладейников мужик башковитый, сначала наорал на меня, стенкой пригрозил, потом минут через десять перезвонил и я ему объяснил как получилось, что вы его упустили.

-Сто человек это хорошо… с оружием?

-Солдаты с ППШ, милиция с пистолетами.

-Багры нам тоже пригодится могут.

-Буры тоже предоставим, чтоб лед рубить. Главное переполошите весь этот район, но найдите его. Ладейников для чистой формальности приказал создать оперативный штаб при нашем УгРо, я уже вчера ночью бумагу о его создании подписал. Ну, туда вы, двое придурков, войдете, я, и капитан этот штабной. Я думаю, он мешать нам и вмешиваться не будет, так что все как всегда останется, только у вас людей будет больше. Разработка плана операции на тебе, Серег.

Летов одобрительно кивнул. Весь оставшийся вечер он сидел в кабинете Горенштейна, выписывая адреса убийств и названия всех улиц и переулков, которые нужно обойти, а также расчерчивал висящую на стене карту Первомайского района, на которой местами уже были пририсованы новые улицы – кривость линий и знакомый почерк сразу говорили Летову, что это дело рук Горенштейна.

Сам же Горенштейн пораньше ушел с работы – его заждалась Валентина, да и нужно было подлечиться – ноги у него были отморожены не хило, а кашель уже начинался. Все говорило о срочной необходимости сделать компрессор и отогреть ноги.

…В семь утра, как и положено, совершенно неспавший ночью Горенштейн аккуратно встал с кровати, одел форму, перебинтовал пару пальцев на ноге и поплелся на работу. Валентина проснулась, сонным личиком прикоснулась к щетине Горенштейна и упала на кровать – ей можно было еще поспать минут сорок до работы.

Не успел Горенштейн свернуть с улицы, как в коммуналку зашел Павлюшин: еще вечером он выследил кудрявого капитана, который хромым поплелся домой. Отсчитав нужную дверь, Павлюшин тихонько в нее постучался, сказал, что он из милиции и пришел «к товарищу капитану», а как только дверь отворилась, то тяжелый топор прорубил лоб бедной девушке. Дверь была сразу же закрыта, девушка – добита, а после этого начался сущий ад: Павлюшин бросился выбрасывать все из шкафов. В вещмешок он скинул новенькую одежду Горенштейна, в карман – одно старое кольцо с пальца Валентины и ее маленькие сережки, из выдвижного ящика аккуратно выкинул сложенные вещи Валентины, нашел сложенные купюры и кинул еще и их себе в карман, сорвал со стен две фотографии Валентины и Вени, а со злости еще и рубанул шифоньер топором. Закончив свои дела, Павлюшин тихо вышел из комнаты и со спокойным видом выскочил на улицу, огибая соседей Валентины, уже не удивлявшихся приходящим к Горенштейну людям.

В кабинете же сидел Летов с Горенштейном. Летов был дико невыспавшимся и уставшим: глаза краснущие, раны и побои вчерашнего дня еще сильнее посинели, глаз изредка дергался, да и строчки в блокноте постоянно наползали друг на друга. Однако план операции был готов. Начинать ее нужно было завтра с раннего утра: к вечеру как раз должны были приехать последние люди из Бердского отделения. Двое следаков уже хотели нести план к Ошкину, как вдруг в кабинет вошел дежурный и сказал, что какой-то товарищ по телефону просит Горенштейна.

«Алло, с кем я разговариваю?» – раздраженно начал разговор Горенштейн.

-Знаешь, что самое ужасное для кукушки? – тихо спросил голос из трубки.