Точка слома

Вдруг тишину утра разорвали выстрелы, и к ледовой переправе выехали два милицейских «Москвича», едущие на расстоянии метров двадцати друг от друга. Летов понял, что проехать до переправы спокойно не получится, поэтому резко повернул вправо и слетел с дороги на лед реки. Небольшой полет с высоты полуметра, жесткая посадка на лед и моментальный рывок вперед. Летов был неимоверно счастлив – машина не стала буксовать на льду, рванув и разнося перед собой небольшую подушку снега. Вскоре весь капот был в кусках белой пелены, они же попадали на лобовое стекло. Вот Летов срезает путь – пока две одиноких синих машинки несутся по прямой, Летов подъезжает к ним сбоку, готовя для пальбы первый пистолет.

Милицейский сержант выпустил весь магазин, а по колесам так и не попал. Уже на середине переправы огонь впервые открыл Павлюшин – он, быстро скрутив ручку бокового стекла, высунул руку с «Наганом» и начал палить по преследующей его машине. Повезло ему не намного больше, чем милицейскому сержанту – пара пуль, конечно, попала в бампер и фару, но заветная цель – лобовое стекло так и не было поражено.

Первым несущийся по снегу синий ГАЗ-67, плотно заделанный фанерой, заметил сержант, задавший усатому водителю логичный вопрос: «Что это за чертовщина справа?». Такой же вопрос задал самому себе (или же кому-то из своих «собеседников») Павлюшин, увидев в боковое стекло как в сторону переправы, разнося снег, рвется какая-то машина.

Однако думать времени не было – сержант открыл огонь, и пули уже начали разносить сиденья машины. Ответ Павлюшина не заставил себя ждать, и вот пальба пошла уже из изуродованного выстрелами «Москвича».

Пока Летов со всей силы давил на педаль газа, готовясь либо въехать в машину Павлюшина, либо вырваться прямо за ней и открыть огонь, пуля влетела в плечо водителю второго милицейского «Москвича». Кровь фонтаном вылетела из перебитой артерии, забрызгав разбитое лобовое стекло, старый старшина от боли дернул руль и вскоре машина вылетела с переправы, уткнувшись в снег.

Однако в это время в погоню вмешался Летов – его машина прорвала стену снега, ограждавшую переправу от остальной реки, выехав на лед единственной артерии между двумя берегами. Бедный 67-й ГАЗ, весь забитый снегом, начало сносить – как бы Летов не пытался выровнять руль, машину крутило и крутило, относя в сторону. Самым оптимальным сейчас было дернуть ручник, дабы машину не снесло с дороги, и она не застряла в снегу подобно забрызганной кровью машины предыдущих преследователей, однако дернуть за ручник значит сдаться, дать Павлюшину вырваться вперед и значительно отстать от него.

Непонятный голос спросил Летова: «Но жизнь же научила тебя сдаваться?»

Ответ последовал немедленно: «Только не сейчас».

Летов вдавил педаль газа до предела, переключился с четвертой на первую передачу, словно болт начал крутить руль и вскоре выровнялся, продолжив погоню. Опять рычаг на четвертую передачу, опять полный газ, опять рев мотора. Однако не успел Летов одуматься, как по его бедной машине открыли огонь и уже ее капот прошивали мерзкие нагановские пули.

Павлюшин выехал на левый берег, оставив позади переправу, вскоре также поступил Летов, и погоня между двумя калеками войны продолжилась на левом берегу. Павлюшин зачем-то поехал вправо, в сторону Яринского затона – то ли он не знал о его существовании, то ли забыл в пылу погони, то ли он, как и обычно, вообще с трудом осозновал, что делает. Летов не ожидал такого – он был уверен, что убийца будет прорываться к Буграм, но нет, он словно камикадзе рванул в сторону лесопильной базы и замерзшего затона.

Вскоре огонь открыл Летов: без остановки, на полном ходу, получая обжигающие дозы ветра в лицо и руку, он стрелял из своего «Нагана», чувствуя, как поворачивается барабан. Пули разносили багажник, спинки сидений, парочка даже влетела в лобовое стекло, но Павлюшин, умело упавший ниже руля и с трудом видевший дорогу, спрятался от пуль, понимая, что главное не поворачивать руль: справа высокий берег реки, а слева овражик вдоль дороги. Эта «огневая симфония» отчаявшегося Летова длилась недолго – вскоре патроны кончились, и он со всей силы бросил пустой пистолет на заднее сиденье.

Теперь в дело вступал родной «ТТ», но Летов помнил, что в его магазине осталось четыре из восьми патронов. Расходовать патроны нужно было осторожнее – времени перезаряжать «Наган» просто не было.

Раз выстрел – попал в спинку сиденья, два выстрел – приборную панель. Летов понял, что стрелять на расстоянии метров пятнадцати смысла нет, нужно сравняться с «Москвичем» Павлюшина и выстрелить в этого урода в упор. И вот снова полный газ, под колесами стучат кочки и выбоины на заснеженной дороге, а синяя обитель душегуба становится все ближе и ближе.

Когда расстояние уменьшилось, то огонь открыл Павлюшин – пули разнесли боковое стекло, прошили зеркало заднего вида и поцарапали дверь. Летов видел, как убийца бросил пистолет на пол и понял, что у Павлюшина патроны кончились, а вот у Летова еще два оставались в запасе.

Еще один удар по педали газа и более быстроходный ГАЗ догнал четырехсотый «Москвич». Вскоре капот машины Летова сравнялся с багажником машины Павлюшина, а потом обе машины окончательно сравнялись между собой.

Павлюшин и Летов переглянулись – у обоих жестокие, мертвые лица, у обоих стеклянные глаза, однако в их стекле горел огонь, огонь ненависти друг к другу. Летов поднял пистолет и выстрелил, но выстрелил в самый неподходящий момент – машина налетела на кочку и пуля улетела куда-то в небо. Летов нажал на курок, зная, что остался еще один патрон. Однако нет – пистолет лишь мерзко щелкнул в ответ на нажатия Летова.

«Твое мать!» – проорал на всю дорогу несчастный оперуполномоченный, бросив пистолет назад. В это время вперед начал вырываться Павлюшин – было сложно держать обе машины на близком друг к другу расстоянии. Летов же дал газу, сровнял машины и начал делать самое неожиданное для Павлюшина – бить своей машиной по машине убийцы, пытаясь столкнуть ее с дороги. Раз удар, два удар, дверь кабины Павлюшина смята, стекло заднего вида одиноко висит, а Павлюшин злобно кричит что-то непонятное. После очередного удара душегуб сделал самое оптимальное в данной ситуации – дернул за ручник. «Москвич» вывернуло, несколько раз крутануло, и вскоре он остановился поперек дороги. Летов быстро развернул свою машину и увидел следующую картину: Павлюшин лезет на заднее сиденье, вероятно, за оружием. Летов для него был как на ладони, времени перезаряжать «Наган» у бывшего старлея просто не было. Выход один – таран.

И вот снова четвертая передача, стрелки приборов зашкаливают, мотор ревет, выбрасывая в воздух клубы выхлопов, а машина на полной скорости летит в Павлюшина. Душегуб, только что вытащивший с заднего сиденья автомат и уже готовый разнести машину Летова очередью, увидел несущуюся на него железную махину, что-то крикнул и вскоре в его «Москвич» на полной скорости въехала машина Летова.

«Москвич» отбросило в сторону, дверь его была вдавлена во внутрь, лобовое стекло превратилось в кучу осколков, а сам Павлюшин просто врезался в противоположную дверь своего «Москвича», упав в неудобнейшую позу: ноги кверху, руки загнаны под сиденье, а окровавленное лицо вдавлено в дверь. Его машина, развороченная ударом Летова, остановилась в каком-то полуметре от края берега – еще немного, и она бы слетела вниз, разбившись о лед.

«ГАЗ» Летова же проехал вперед и врезался в сугроб, остановившись метрах в десяти от развороченной машины Павлюшина. Крышка капота, ясное дело, выглядела словно горб верблюда, от лобового стекла осталось еще меньше, чем у павлюшинского «Москвича»; сам же Летов врезался лицом в руль, превратя свой нос в разломанную игрушку и получив себе огромный синяк на все лицо.

Ненадолго на берегу реки установилась тишина. Лишь мотор машины Летова ревел, понимая, что его верные железные кони уже вряд ли куда-то поедут. Однако ни пальбы, ни криков обезумевших водителей более не было – лишь разнесенные машины жаловались о своей участи друг другу на своем механическом языке.

«Ты меня уничтожил!» – жаловался небольшой «Москвич» с тремя передачами.

-Да ты сам виноват! – ревел в ответ вездеход – надо было падать вниз сразу!

Глава 18.

«Для одиночества нужен простор»

--БИ-2

«Серега, Серега!» – постучал Летова по плечу Леха.

-Леха! – вытянул из себя Летов, пытаясь встать. – Где мы?

-Ты не узнаешь?

Летов поднялся, потер лицо руками и увидел, что он босиком, в одной нательной рубахе и кальсонах, сидит на летней траве около какого-то оврага. Да не какого-то, а того самого мимо которого он шел в октябре 42-го, тащя на спине убитого товарища. Леха, тогда залитый кровью с головы до пят, молчаливо висел на плече Летова, а он, постоянно плача, упал около оврага на траву, положил рядом убитого лучшего друга, и стал кричать, кричать и кричать, кричать от боли, от осознания потери, уже второй серьезной потери в жизни.

И вот сейчас он вновь там сидит. Леха тоже босой и тоже в белом, без крови, на шее ни одной царапины.

Вдруг в голове Летова все закружилось в вальсе, он почувствовал холод, Леха растворился, а овраг превратился в мрак. Летов вернулся на окровавленный руль, но ненадолго – вскоре он бежал босиком по какому-то заснеженному полю, что-то кричал, но потом опять вернулся в машину. Теперь уже навсегда – сознание вернулось к нему окончательно.

Летов оторвался от руля, махнул головой и стер из под носа текущую кровь. Вокруг все было размытое, лицо и голова выла от боли, а из под капота шел пар сломанного радиатора, растворяясь в холоде сибирской зимы.

Летов вывалился из развороченной двери кабины, дополз до соседней дверцы, расцарапанном выстрелами. Из под сиденья кое-как вытащил «Наган», выбросил в бок пустой барабан и, трясущимися руками, принялся пытаться впихнуть патроны.

Павлюшин же очнулся несколько позже Летова. Он, поняв свое ужасное положение, просто дернул ручку двери и вывалился на край обрыва. Схватил с пола кабины упавший «ТТ», протер лицо снегом и сжал зубы от боли – нос, как и у Летова, тоже был разломан.

Тем временем Летов, окончательно вернувшийся на землю, осмотрелся и понял свое исключительно выгодное положение. Берег здесь делал резкий изгиб, поэтому Павлюшин по идее не должен был видеть «кортеж» Горенштейна, который уже должен был быть где-то на середине переправы. Соответственно, главным сейчас было либо сразу застрелить, либо задержать хотя бы минуты на три Павлюшина. Понимая, что Павлюшин тяжело болен, куда тяжелее самого Летова, он решил попытаться разговорить врага, заставить его изливать весь свой откровенный бред, тем самым выйграв время, дождавшись прибытия подкрепления.

Сам же капитан милиции из Первомайки уже несся по ледовой переправе на своей «Победе», таща за собой действительно кортеж из автобуса с солдатами – у «Полуторки» замерз мотор, поэтому везти солдат пришлось на обыкновенном гражданском автобусе ГАЗ 03-30, что для них было величайшим счастьем – в нем хоть снег в салон не залетает, в отличие от кузова «Полуторки» – и синего автозака, охранники которого были вооружены карабинами и, что самое важное, наручниками, которых во всем Новосибирске было не так много.

И вот эта колонна съехала с переправы, рванув вперед – еще немного и они доедут до Летова. Первой проблемой было понять, куда же поехал Павлюшин, но тут помог сержант, прервавший ненадолго перевязку раны водителя обрывками своей рубашки – он махал рукой в сторону затона, указывая Горенштейну путь.

Летов же, еще раз обтеревшись снегом, резко вскочил из своего укрытия и вытянул ствол пистолета. Моментально из-за развороченного «Москвича» выскочил и Павлюшин, направив ствол своего «ТТ» на избитого противника. Вот такая дуэль, с грубым нарушением правил: противники стоят не ровно друг напротив друга, пистолеты разные, да и расстояние не точное.

Летов с Павлюшиным обошли свои машины, не опуская стволов. Сблизились еще сильнее, так, что их окровавленные, стеклянные и полные ненависти друг к другу лица остановились на расстоянии метров пяти друг от друга.

Летов понял, что выстрелить сейчас, значит точно обречь себя на смерть. Но волновало его, само собой, не это, а то, что он может просто промахнутся – он уже не верил в свои умения стрелять, да и кровь периодически заливала заплывшие глаза. Поэтому Летов решил действовать по плану «Б»: бросил в сторону пистолет, упал на колени, опустив голову, и прокричал: «Ну стреляй, твою ж мать!»

Павлюшин же, как и ожидал оперуполномоченный, не выстрелил, а лишь усмехнулся и пробормотал своим хриплым голосом: «Ты ж не выжил на войне».

Летов, услышав знакомые мысли, которые часто к нему приходили, решил уточнить: «Почему?»

-Ты на ней заново родился – также хрипло бросил Павлюшин.

-С чего ты взял?

-Выжил бы попытался сейчас меня застрелить, а не падал на колени.

-А ты что ж, тоже не выжил?

-Нет, иначе я бы давно тебя застрелил. А так, родственная душа. Но ты родился идиотом, тупым скотом и мразью, а я, вероятно, самым полезным человеком в этой стране.

-С чего ты взял? – повторил свой вопрос Летов.

В этот момент Павлюшин словно сломался: он топнул ногой и принялся орать: «Да потому что, мать твою, ты, гребаный урод, защищаешь этих людей, ты их любишь, ты пытаешься их защитить, а я спасаю мир от них! Ты думаешь, что люди чего-то стоят, что они для чего-то нужны, но голоса не ошибаются! Ты думаешь, что мир без людей не нужен, но голоса правы, мир без людей есть единственно нужный мир, мир необходимый! Мир без людей – лучший мир, и я нужен для того, чтоб этот лучший мир построить, спасти его от вас, уродов, тупого скота!»