Воскрешение: Роман

– Что тебе кажется здесь хрупким? – продолжила она, все еще громко, но, видимо, постепенно успокаиваясь; это была привычная тема и?привычный разговор, так что орать именно сейчас особых причин вроде бы уже не было. – Что тебе кажется хрупким? Маразматические старцы? Тысячи ракет, которыми мы пугаем весь мир? Десятки тысяч танков? Да даже если все это вдруг и?развеется, во что я?не верю ни на минуту, человечество только вздохнет спокойнее.

Так у?них появилась камера. А?вот по поводу истории они долго спорили. Мите хотелось снимать фильм о?ковбоях и?индейцах, как в?гэдээровских фильмах с?Гойко Митичем или в?тех фильмах, которые показывали в?Доме кино на Манежной; Лешу же ковбои совершенно не интересовали, ему хотелось снимать фильм про то, как на нас нападают злые американские пираты, как в «Пиратах XX века», но они оказываются не только подлыми, но и?слабыми, и?мы их побеждаем; а?Арина вообще хотела снимать сказку с?эльфами, гномами, призраками и?привидениями, чтобы было как в «Хоббите». Была еще возможность, которая нравилась им всем, снимать фильм вроде «Неуловимых мстителей», и?там могли бы быть и?ковбои, и?злые американцы, и?привидения, но именно к?такому фильму им никак не удавалось придумать сюжет. Так что пока они просто решили снимать фильм о?том, как хорошие побеждают плохих – и?американских разбойников, и?привидения, и?гоблинов, и?бандитов из «Неуловимых мстителей», хотя побеждают, конечно, не сразу, а?поначалу иногда даже пугаются, но зато такой фильм они могли снимать по частям, придумывая каждый кусочек по отдельности и?не вступая в?бесконечные споры о?том, что же именно они делают. Они пристроили к?работе еще пяток соседских детей, одному из них родители тоже дали камеру, хоть и?какую-то слишком сложную, и?в?разных составах они по полдня бегали по окрестным паркам и?дворам, строительным площадкам и?проходившей недалеко от дома железной дороге Москва – Хельсинки, по которой на самом деле в?основном гоняли бесконечные товарняки; а?потом уже, летом, по лесам вокруг дачи. Так, практически случайно, разумеется об этом не подозревая и?все же постепенно расширяя круги увиденного внимательными глазами мысли, Митя едва ли не впервые соприкоснулся с?сущностью пространства.

« 6 »

Второе его соприкосновение с?мыслью о?пространстве было скорее опытом свидетеля. В?Кировском театре иногда бывали дневные балеты специально для детей; с?одного из таких балетов они с?дедушкой и?Ариной возвращались. Решили немного пройтись; дойдя до ограды сквера, окружавшего Никольский собор, увидели Петра Сергеевича и?Катю, молча идущих по направлению к?выходу вдоль широкой дорожки с?оградами по сторонам. Яркое дневное солнце светилось на голубых барочных очертаниях собора, высоких куполах, крестах, колокольне, стоящей отдельно, на самом берегу канала, зелени сквера. Петр Сергеевич шел чуть позади, ссутулившись; Катя думала о?чем-то своем и?смотрела вперед светлым отсутствующим взглядом. Дедушка жестом остановил детей и, когда Петр Сергеевич подошел поближе, окликнул его; тот удивленно поднял голову. Заулыбался. Катя, судя по всему, осталась к?встрече равнодушной. Вместе они продолжили идти вдоль сквера.

– Как мне кажется, – неожиданно сказал Петр Сергеевич, после того как обычные приветствия остались позади и?все они даже выдержали небольшую паузу, – когда вы, историки, даже великие, пишете о?России или Союзе, вы упускаете нечто очень важное. Что естественно. История – это наука о?времени и?о?событиях во времени. Но о?России нужно думать в?первую очередь в?пространстве.

– На мой вкус, – ответил Натан Семенович, – это звучит слишком философски и?слишком обще. История наука эмпирическая. Или, по крайней мере, старается такой быть, когда не хочет за себя стыдиться.

– Нет, нет, – возразил Петр Сергеевич, – я?имею в виду нечто очень простое и?очень конкретное. Мы живем в?самой большой наземной империи в?истории человечества. В?данном случае это не философская посылка, а?факт, неизбежная контекстуальная данность самой мысли. Нельзя думать о?России, не принимая его во внимание. Поэтому быть человеком именно в?России – значит быть именно в?таком пространстве. И?быть в?такой истории. Ты не согласен?

Натан Семенович взял секундную паузу.

– В?таких терминах я?никогда об этом не думал. Хотя это правда, конечно. Но что из этого следует? В?какой-то более практической плоскости.

Они вышли на канал; солнце отражалось в?мелкой ряби городских волн.

– Ты завтра вечером свободен? – спросил Натан Семенович.

Петр Сергеевич кивнул.

– Тогда приходи поближе к?вечеру. И?Вера будет тебе очень рада.

Петр Сергеевич кивнул снова. Когда они с?Катей ушли, Митя удивленно взглянул на деда: редко видел его столь сосредоточенным. Иногда ему даже казалось, что дед думает, что знает ответы на все вопросы, и?это раздражало.

– Почему его внучка всегда с?ним? – спросил Митя. – А?ее родителей ты никогда не приглашаешь? Они их прячут?

– Ее родители в?командировке, – ответил дед.

– Где?

– Сын Петра востоковед. А?его жена предпочитает жить вместе с?мужем. Где бы это ни было.

– И?что? – спросил Митя.

– Не то чтобы причины не были реальными, но мне, как историку, кажется, что нам все же не следует туда соваться.

Дед почти всегда говорил понятно, так что было видно, что он думает о?чем-то другом. Митя понял, что это связано с?завтрашним разговором, и?напросился на Петроградскую на следующий вечер. Арина отказалась наотрез; она уже поняла, что Катю не переносит. Но на этот раз Петр Сергеевич пришел один, без Кати. Устроились прямо в?кабинете у?дедушки Натана, среди книжных полок до потолка, напротив эркера. Митя сидел в?самом углу кабинета, тихо как мышь.

– Глядя на большинство стран, – почти без предисловий сказал Петр, когда они сели, а?Вера принесла пирожные и?разлила чай по чашкам, – мы обычно в?первую очередь ищем последовательность и?причинность. В?российском же пространстве все происходит одновременно. Избыток хаоса и?избыток власти, исключительная внутренняя свобода и?крепостное рабство, сложность и?примитивность, крайности веры и?цинизма, тотальности и?духовности и?мещанства, невиданная по тем временам новгородская демократия и?садистская автократия Ивана Грозного. И?разные люди – они тоже одновременны; карелы и?якуты. Да что там говорить. Мы сущностно обречены на противоречия и?одновременность.

Натан внимательно его слушал.

– Точно так же в?России интеллигенция и?народ, – продолжал Петр. – Как две стороны одного листа бумаги. Они созданы единым историческим процессом, их невозможно разделить, даже онтологически они не могут существовать друг без друга. Трагедия в?том, что эти две стороны не только перестали друг друга понимать, но даже видеть.

– Для двух сторон листа бумаги, – ответил Натан, чуть усмехнувшись, – видеть друг друга было бы несколько странно.

– А?ведь это еще и?ответ на самый больной современный вопрос, – добавил он после короткой паузы. – Красные и?белые. И?те и?другие правы. И?те и?другие ужасны. И?те и?другие укоренены в?прошлом, хотя и?по-разному. Без тех и?без других русскую историю уже невозможно помыслить. И?настоящее тоже. Как две стороны одной монеты, одного листа, как ты бы сказал, одной одновременности.

– Наверное, ты прав, – ответил Петр. – Хотя именно это мне труднее всего признать. Я?много об этом думал, ты же понимаешь. Не люблю красных. И?их зверства не люблю. Но если у?одного человека десять домов, а?у?тысячи других нет даже своего угла, это та несправедливость, защищать которую невозможно. И?уж тем более невозможно оправдывать, будучи христианином.

– Это ты мне говоришь? – спросил Натан.

Впервые за весь разговор Петр улыбнулся, и?Мите как-то сразу стало понятно, что такие разговоры они иногда ведут.

– Я?говорю это тебе как историку, а?не как еврею.

Теперь заулыбалась даже Вера; до этого она слушала разговор немного настороженно. В?отличие от мужа она не очень любила Петра и?временами, хотя и?без понятных оснований, даже подозревала его в?том, что он скрытый антисемит. Но сейчас она заулыбалась искренне.

– А?еще, – вдруг добавил Петр, – мы ведь страшно одиноки в?этом пространстве. По ту сторону его границ у?нас никого нет.

– Ты же знаешь, – возразил Натан, – в?этом мы с?тобой не сойдемся. Я?убежден, что по очень многим признакам мы часть европейской цивилизации, но мы не чужие и?для исламского Востока, а?народы России связывают нас столь многими нитями со всем миром, что мало кто менее одинок, чем мы. Нам же все понятны, почти все в?чем-то близки; мы понимаем и?любим английские и?американские романы. А?они воображают нас медведями в?буденовках.

Петр покачал головой.

– Вот именно, – сказал он, противореча собственному жесту. – Все это поэзия, Блок. Мы уже когда-то жили этими иллюзиями и?теперь снова начали ими жить. Никакая мы не европейская и?не азиатская страна. Для танго нужны двое, ты не забыл? А?они нас братьями не считают, и?на нашу всемирную отзывчивость им наплевать. Когда мы Одер не переплываем, разумеется. Ты помнишь, как мы с?тобой форсировали Одер, а? Как тогда казалось, что наступает счастливый новый мир?

– Но он во многом и?наступил.

– Во многом. Но не потому, что у?нас неожиданно появились друзья и?братья. Помнишь, как мой дурачок у?тебя здесь ораторствовал, что он славянин? Мои предки триста лет воевали за всяких братьев-славян, которые про нас вспоминают, исключительно чтобы как-то использовать. А?где все они были, когда к?нам приходили беды? Хоть кто-нибудь из них?

– По части братьев-славян я?тебе не советчик, – усмехнувшись, сказал Натан. – Да и, как мне кажется, ты все же немного перебарщиваешь. Ну что они могли сделать? Чем могли России помочь?

– Например, не вставать на сторону ее врагов.

– Допустим. Хотя вот что я?действительно не понимаю, так это нынешнюю страстную любовь моей дочери и?ее сверстников к?прибалтам, Венгрии, Германии, прочим друзьям нашим драгоценным. Угнетенные, островки свободной Европы. И?почему-то особенно именно те, у?кого нацистские пулеметы еще спрятаны в?сараях. Интересно, кроме нас с?тобой историю теперь вообще кто-нибудь помнит?

– Дело не в?этом, – сказал Петр. – Дело в?самой сути. Англия – не бритты, германцы или норманны. Это то новое, что стало всемирной цивилизацией. Точно так же и?Россия. Россия – это то новое, что несводимо к?своим древним частям. И?в?этом новом мы абсолютно одиноки. Мои предки умирали то за предполагаемых славянских братьев, которые их тихо ненавидели, то за будущее европейских народов. Благодарности это самопожертвование нам не принесло. Так что и?устраиваться нам надо теперь самим. Без иллюзий. А?возрождать сейчас идею наций и?есть непонимание России и?русской культуры, ну или Союза, если ты так предпочитаешь, как особой модальности бытия в?пространстве. Это политика саморазрушения и?самоубийства. Теперь я?звучу достаточно практично?

– Да ты стал коммунистом, – изумленно ответил Натан.

« 7 »

– Ирина Натановна, как хорошо вы сегодня выглядите.

Она подняла глаза, улыбнулась.

– От вас почти всегда веет таким спокойным счастьем.

Снова улыбнулась.

– Может быть, просто осень кончается, – ответила она. – Не люблю осень.

– Осень все ненавидят.

– Мне пора домой, – сказала она. – У?нас в?гостях мои родственники. Они обидятся, если я?поздно приду. А?у?меня отличные родственники.