Мертвая топь

Ранним утром, нагрузившись добычей, они отправились домой. Рогдар, таща на себе связанные шкуры, шел впереди. Малка следовала за ним и наблюдала за его твердой поступью, вслушивалась в его ровное дыхание.

С неба посыпала первая снежная пыльца, сменившая нудную морось, которая смочила шкуру, покрывающую Рогдара, так что серая шерсть слиплась от влаги.

– Рогдар? А ты еще на охоту пойдешь?

– Не знаю. Вряд ли.

– Зараза… – буркнула она, понурившись. – Но почему?

– Потому что дома не всё ладно. В Ладоге, если ты не знала, ныне властвует бандит, который мнит себя князем. Требует от всех покорности, а несогласных по обычаю пускает под меч. Псковские власти дали ему отказ. Наняли варягов для защиты от варягов. То есть бандитов супротив бандитов.

Рогдар остановился, огляделся, поправляя свернутые шкуры у него за спиной, и двинулся дальше, пробираясь через старый бурелом. Груженый, он свободно и легко перебирался через массивные бревна, поросшие бурыми грибами.

– Бандитов супротив бандитов… – задумчиво повторила Малка, неуклюже переваливаясь через громадное бревно. – Это как приручить волков для охоты на волков?

– Хуже. Волка хотя бы можно приручить.

– И что теперь будет?

– Война теперь будет.

– Зараза! Вот же сумасшедшее говно этот ваш… как там его?.. Хольгер?

– Нет, Хольгер не безумен.

– Ах, ну да! Конечно же! Я и совсем забыла! Отнимать, убивать и насиловать – это такие забавы у вояк. Просто развлечение.

Рогдар внезапно остановился и упер в нее проницательный взгляд. Она растерялась и невольно попятилась. Вздрогнула, наткнувшись ногами на гнилой пень. По спине пробежалась холодная волна мурашек. Отшельница непроизвольно сглотнула.

– Ты прячешься на отшибе и ничего не знаешь об этом мире. Взгляни вокруг: ты живешь среди зверей и лесов. Здесь всё подчинено своим законам. Людской мир не таков. В нем не вожаки творят всю грязь, а люди, потакающие их прихоти. Они ли не безумны, когда ради процветания вожака омывают руки свои в грязи, крови и дерьме? А он лишь довольствуется сладкими плодами. Ибо умен и хитер, а не безумен.

Малка недоуменно таращилась на него большими глазами. Рогдар поправил связку шкур и двинулся дальше. Мгновение помедлив, Малка торопливо последовала за ним.

– Как волки, честное слово, – буркнула она.

– Как люди.

– Не любишь ты людей.

– Хороших люблю, плохих – нет.

– Не много я знавала людей. Только вот хороших среди них совсем не было. Кроме тебя.

Резко остановился, сделал четкий знак рукой, и Малка замерла, словно вкопанная. Набежал холодный ветер, нагоняя снежную крошку. Рогдар смахнул с головы меховой капюшон, напряженно прислушался, задержал дыхание.

– Слышишь?..

Малка напряглась. Сквозь колючий шелест слабо пробивался отдаленный шум. Она юркими прыжками пробежала немного вперед, взметнулась на поваленное бревно и, прислушавшись, тревожно повернулась к Рогдару.

Его лицо мертвецки побледнело. При виде его изменившегося облика ее вдруг обуял непреодолимый всепоглощающий страх, который расползался по телу мелкой лихорадочной дрожью.

Он сбросил добычу и со всей скоростью рванулся в сторону Пскова. Стремительно летел мимо деревьев, напролом пробиваясь через ощетинившиеся заросли. Вскипевшая кровь стучала в висках, сердце бросалось на ребра, дыхание срывалось до глухой хрипоты.

Оскалив стиснутые зубы, он выбежал к пологой кромке леса и, тяжело, надрывно дыша, остановился, обмер, оцепенел. Мертвенный ужас блеснул в застывших глазах, в которых отражалось багряное марево полыхающих предместий. Густой дым заволакивал черной гарью свирепое войско викингов, стоявших у ворот Пскова.

В городе бесилась суета. Ополченцы вскрывали ящики со стрелами, снаряжали луки, хватали связки с дротиков и спешили на стены. Дым тающих в огне предместий заволакивал улицы, душил и разъедал глаза. Викинги не шли на приступ: они стояли неподвижным станом, отгородившись стеной щитов, и методично выбивали стрелами лучников со стен.

Они ждали.

Наемники не спешили. Собравшись на опустевшей городской площади, они неторопливо разминались, готовили мечи, топоры и щиты. На суровых, угрюмых лицах застыло хладнокровное спокойствие, выработанное годами варяжской жизни. Готовясь, они не обмолвились ни единым словом, переговаривались редкими жестами, знаками и взглядами.

Не смели потревожить или отвлечь ее.

Исгерд сидела на коленях. Она достала из кожаного кошеля несколько небольших шляпок сушеного мухомора, разжевала и запила медовухой. Дурман медленно наполнял ее тело боевой бодростью и обострял ясность сознания. Мысль стала быстрой, звуки стали громче, воздух пахнул кровью.

Глаза вращались под закрытыми веками, стиснутые зубы поскрипывали, пальцы нервно подергивались, жилистые мышцы наливались грубой силой. От учащенного дыхания расширялись ноздри, во рту становилось сухо.

Она саданула себя по щеке, оставив на бледной коже алый след. По-волчьи оскалилась, зарычав сквозь стиснутые зубы. Кровь мощными толчками била в голову, туманя взбешенное сознание.

Набрав полную грудь воздуха, она разразилась надсадным протяжным криком, срывающим голосовые связки. Сжатое напряженными жилами горло назойливо засаднило.

Открыла истрескавшиеся красными прожилками глаза, отливающие стеклянным блеском. Она внимательно наблюдает ими за могущественной фигурой седовласого старца, который пересекает площадь. Облаченный в черный плащ, одноглазый, с двумя черными воронами на плечах, он опирается на боевое копье, как на посох. Его шаги оставляют позади кровавые следы, по которым за ним следует два матерых волка. Старец вдруг останавливается и, медленно обернувшись, пристально смотрит на Исгерд единственным глазом.

Замерцав, фигура старца исчезает.

Избор быстро прихрамывал, двигаясь в окружении дружинников мимо городской площади. Остановился, увидев Исгерд, и встретился с ней долгим взглядом. Она неотрывно смотрела на него багровыми от дурмана глазами и поджимала напряженную, как струна, нижнюю губу.

– Скорее! – призвал Избор, махнув рукой. – У нас мало времени!

Она не шелохнулась.

– Сдержи обещание! – крикнул князь, указывая в сторону ворот, и тихо добавил: – Помоги нам…

Исгерд грозно поднялась. Раскинула в руки, в которые наемники вложили меч и топор. Она крепко сжала грубые рукояти, и обветренные костяшки пальцев побелели, словно раскалившись в печи.

Разразившись надсадным воем, она сорвалась с места, как спущенная стрела. Наемники тесной толпой бросились за ней. Они приливной волной накатились на княжескую дружину. Варяжские топоры обрушились на ратников железным роем, и площадь обагрилась скользкой кровью.

В слепой ярости боя они и она столкнулись. Князь размашисто занес меч для удара, но вдруг остановился, глядя ей в глаза. Исгерд медлила, выжидая, когда он первым нанесет удар. Однако князь лишь продолжал смотреть на нее. Она ужалила его мечом в больную ногу, пропахав глубокую зияющую борозду, захлебнувшуюся кровью.

Избор отчаянно зарычал от боли и наотмашь всадил ей кулаком по лицу. Из разбитых губ брызнул всполох крови. Исгерд пошатнулась, но удержалась на ногах. С размаху всадила топор у его шеи, и лезвие вошло наискось, глубоко. Князь пал на колени, словно подкошенный, неотрывно глядя ей в глаза.

Исгерд толкнула его ногой, повалила на землю и в приступе животного бешенства обрушила на него быстрые удары топора. Оскалившись, истошно рыча, нещадно рубила его, пока лицо не почернело от крови.

Умирая, Избор смотрел на нее. Он поднимается к ней, уединившейся на крепостной стене, и вручает еще теплый сверток. Она принимает его и разворачивает. На ее лице зреет неумело подавленное изумление, и зеленые глаза наполняются блеском.

– Я рад, что ты здесь, – с улыбкой говорит он.

Его потухшие глаза смотрели в небесную пустоту, затянутую махровыми облаками, с которых сыпал редкий снег.