Каждый день

А ведь и правда, я именно таким я его и видел, на портрете в нашей городской ратуше. Только что он здесь делает?

– Он что, призрак? – подойдя поближе к ангелу, спросил я.

– Нет. Воспоминания…Это место хранит воспоминание… – отвечает ангел.

– А вон те…? Девушка с парнем, которые между деревьев сидят?

– Это призраки… Они отличаются друг от друга. Фантомы – это воспоминания, они четкие, с зеленым блеском. А призраки – сияют голубым.

– Не может быть…

– А ты приглядись…

Мой таинственный спутник указал мне на одну из луж. Это означало, что мне предстоит посмотреть на свое отражение в воде. Мой вид в воде все подтвердил. Я ужаснулся, увидев себя таким, каким являются местные духи, но меня притягивало смотреть и смотреть.

– Зачем вы, все–таки, меня привели сюда? – задаю вопрос я, не отрывая взгляда от своего отражения на водной глади.

– Взгляни на этих призраков… Кто–то из них погиб здесь, кто–то пожелал сам оказаться в моем списке… У них разные судьбы… – обратившись к моему отражению, стал отвечать на мой вопрос ангел.

– Почему ты не можешь отправить их на небеса?

– Они не хотят этого сами, они затаили злобу на этот мир, или же, у них осталось что–то, чего они не успели совершить. Поэтому, эти ночные призраки избегают встречи со мной…

– А…как же…сейчас…?!

– Они и не видят нас.

– Я все равно не понял…вашей загадки…

– Во–первых, я хотел показать тебе, что ты не один такой. Во–вторых, я хотел показать тебе, что не стоит держаться за прошлое… Многие здесь…уже очень давно… И именно из-за тени прошлого. Оно – как веревка держит их здесь…

Смерть говорил правду, вокруг каких только людей не было. Помимо первых переселенцев, здесь были и индейцы. Множество огней кружились в танце, в этом туманном месте. Сквозь туман, если хорошенько присмотреться, думаю, всегда можно увидеть один бесконечный фокстрот. В фокстроте кружатся и живые люди, правда они вовремя не замечают, что ритм становится слишком быстрый.

А переспросить успеть я, к сожалению, не успел, когда я повернулся с нужным вопросом, моего темного и молчаливого спутника уже не было. Я остался один, наедине с местными призраками. Зато я прекрасно помню инструкцию, необходимо оказаться в школе до восхода. До того, я смогу, наконец, прогуляться по городу. Посмотрю, каков он, город будущего. Такой же, как его представляли мы? Или же все выглядит иначе…

Знаете в чем плюс, единственный плюс в том, что ты долгое обходился без всякого рода общения и музыки? Концерты учеников и начинающих рокеров не в счет, я нахожу их не совсем интересными, хотя даже среди них можно найти стоящую вещь. Так вот, я отвлекся, плюс в том, что хорошо работает воображение. Вы даже и представить себе не можете, насколько может вырасти уровень твоего воображение. Какие только бредовые идеи оно не воплощает в твоей голове. Об этом, я, разумеется, умолчу, не слишком приятная тема. Но факт остаётся фактом – воображение у меня великолепное.

После того, как многоуважаемый образ смерти меня покинул, я решил с пользой провести оставшееся время. Надо было только время узнать, а для этого я решил отправиться в город.

– Нет… Как–то слишком медленно, я даже успел что–то разглядеть… – вскоре, я обнаружил, что мой прием быстрого появления на нужной точке слегка замедляется.

Вероятно, ночью, за пределами моей тюрьмы, мои "функции" угасают и становятся медленными. Все сводиться к тому, что я становлюсь похожим на живого человека с двумя поправками: меня все еще не видно, и я могу двигать вещи, это точно. Проверил на небольшой палке.

На часах, что стоят в магазине бытовой техники, было 2:35 минут. Времени еще предостаточно, и я поймал себя на мысли – пойду, осмотрюсь. А город не сильно изменился, изменился лишь его дизайн и техника вокруг. Появились новомодные машины, но мне кажется, папин кадиллак был куда роскошнее, а при описании этих овальных и сплюснутых ванн точно нельзя использовать слово "фешенебельно". Зато бытовая техника поражала, и картинки на товарах, они более прорисованы. Кинотеатр изменился, а церковь Святого Петра так и стоит на своем месте, даже еще чище стала. Но самое интересное, это особняк Хейли, тот самый, про который мне Глен рассказывал.

– Никто, думаю не будет против, если я осмотрюсь. – сказал сам себе, когда вошел в дом своей семьи.

Про это поместье можно смело сказать, не дом, а дворец. Бывшая плантация основателя города прекрасно подошла под дорогую и роскошную резиденцию богатой семьи. Повсюду предметы роскоши, куча бесполезной ерунды, которая, думаю и моему дяде то не нужна, но это как дань традиции богачей. А вот некоторые вещи явно были из старого дома моего отца, включая фортепиано. И самое трогательное, что я смог обнаружить – семейные фотографии. Все вещи, связанные с одной большой семьей Хейли удостоились своих почетных мест в кабинете дяди Луи, включая даже мой снимок, стоящий под гитарой, висящей на стене. Поразительно, на этом снимке мне лет двенадцать, а я этот момент помню, словно он был вчера. Фотография сильно выцвела, но вполне хорошо выглядит. Рядом стоит мой престарелый отец, он на фото рядом с братом, правда Луи улыбается, а папа был крайне грустным, хоть и пытался выставить улыбку. Пыли очень много, давно его тут не было.

– Эх дядя, как же ты давно здесь не появлялся… Здесь надо убраться, пыль даже на книгах… Кошмар! – говорю про себя я, пока осматриваю вещи в семейном поместье.

После осмотра домика своего дяди, я решил посмотреть, где похоронен отец. Одновременно, я был в бывшем доме родителей. Музей получился неплохой, однако, между нами, из такого помещения получился бы отличный мотель, раз уж передали дом в фонд города. Отдельным экспонатом был стеллаж с изображениями моих родителей и историей Хейли–шоп, как–никак, главная достопримечательность города, после особняка Холланея–Хейли и старой разрушенной мельницы у озера. Если так подумать, не очень–то у нас интересная история.

Кладбище было недалеко, я добрался довольно быстро пришел на место. Рядом с моим нелепым, абсолютно безвкусным камнем, был камень и отца. На нем было написано «Любящему мужу, отцу и дорогому брату. Итан Лоуренс Хейли» и даты его жизни – 1921–1995. Ну а я, с нелепыми датами – 1943–1960, паршивые даты жизни и даже ничего не смог сделать. Сам на себя зол, а сейчас еще хуже стало, стал еще больше ненавидеть себя. Волосы бы на себе рвал бы, если бы мог, а пока что, просто стою и смотрю на собственный идиотизм. Невероятно противно и обидно осознавать то, что всего этого не было бы.

Неприлично долго я задержался на кладбище, забывая, что время летит незаметно, а устать стоять возможности не имею. Однако мое внимание привлек странный предмет, который своим блеском сбил меня с толку. Согнувшись, чтобы увидеть, что за вещь попалась мне на глаза. Я не поверил своим глазам, но это был медиатор на брелоке в виде гитары. Обычно, я вешал свой мини–инструмент на браслет из синих ниток и носил его на руке. Но тут, он был на хорошем брелоке с гитарой красного цвета, на которой написано «Элвис». Удивительная вещь, интересно, кто его тут оставил. Хотя, я сейчас этого уже не знаю. Ну, брелок, старый, слегка проржавел тут и врос в землю, медиатор правда не ржавеет, Ив мне его на заказ заказал. Конечно, ведь прошло тридцать девять лет. Может его дядя положил, в один день пришел проведать и оставил подарок, либо отец, либо еще кто–то. Мне на глаза попался лишь маленький краешек ржавой металлической штуки, пожалуй, медиатор я заберу с собой, поиграю. Пальцам, правда все равно, играю я плектром или ими самими, но все же…

– Ой, черт…а не дыхание ли солнца я ощущаю сзади!!! – оторвавшись от своего «именного камня», я заметил, что небо стало светлее, очень скоро восход.

Мгновенно, я решил переместиться назад в школу. Это у меня получилось, но оказавшись в школе, я обнаружил непомерно дикий взгляд Глена. Смотрел он на меня с открытым ртом, будто в первый раз видит меня.

– Глен…а ты чего…призрака увидел? А–а–а! Стоп! Что ты тут делаешь, солнце восходит в пять или шесть утра…уже не помню, но не важно! – я осознал, что моего друга тут быть не должно, как и не должно быть тут и других учеников, мне стало интересно, что произошло.

Потом только до меня дошло предположение. Взглянув на солнце, я заметил факт – восход уже был. Быть может, Глен смог заметить мое быстрое перемещение с улицы в школу? Ведь я, судя по восходу, делал все эти манипуляции часа два. Только солнце меня не тронуло, я все еще в своем месте заточения.

– Эй, Ен! – помешал ответить ему Палмер, держащий пакет для завтрака. – Ты чего застыл…как будто Анну–Марию увидел, и куда ты все время таращишься?!

– А–а–а–а! Да…я…т–а–а–а–к…задумался. На чем мы остановились?! – отвлекаясь, вернулся в беседу со своим другом Глен.

– Анна–Мария планирует сходить на выставку твоих этих…живописцев. Мой совет, действуй, пока вон тот вероломный змей не пустил в ход свои серебряные и отточенные клыки! – указывая на Уильяма, который стоит в 20 метрах от «нашей» компании и беседует с какими–то девчонками, наставляет Глена его лучший друг.

Ен неуверенно посмотрел на павлина, что зовется Уильямом, прочертил взглядом все движения его богатой мимики лица и жестов его рук. Я заметил, как мой невольный собеседник вдруг резко вспотел. Причем вода на его лбу была не очень теплой.

– Ты что, объелся сэндвичами моей мамы? Это на тебя мексиканский соус так действует!? – стал громко упрекать Палмера Глен, периодически переходя на истерический фальцет.

– Не, ну, а что тут такого?! Взял и позвал на прогулку! – говорит Палмер, издевательски поедая второй сэндвич.

– Хватит! Ну, ребят! Не надо говорить про мексиканскую еду…про еду вообще! Я не ел 38 лет! И вряд ли смогу когда нибудь снова ощутить вкус еды… – вставляю свой жалостливый комментарий я. – Да и твой друг прав!

– Но ты то вообще заткнись!

– Что?!

– Что?!

– Что?! – мы синхронно, начиная с Палмера, повторили одно и то же слово–вопрос, в надежде получить какой–то ответ.

– Ты к кому сказал, заткнись!? – спросил раздраженный Палмер.

– Тебе конечно… И ты надоел уже со своей Анной Марией! Постоянно одно и тоже, на другие темы что–ли не поговорить?! – слегка истерически и противно спрашивает Глен.

– Мммм....Нет… – невозмутимо и слегка наиграно отвечает друг. – Слушай ты, нытик! Живо пригласи Анну Марию! Либо я расскажу твоей маме, что ты не съедаешь все ее бутерброды! Ты же знаешь, какую казнь она тебе устроит…

Я стоял и долго смеялся над тем, как лучший друг шантажирует лучшего друга. И я вспомнил, как шантажировал также Гордона в свое время. Один раз, он едва не спалил ковер в своем доме, когда мы с друзьями пробовали создать бомбочку из хлопушек. Ох, как я долго ему это припоминал, его мать в таком случае отобрала бы у него эту здоровенную скрипку с грубым звуком. Для нашей группы это была бы не сильная потеря, а для него это был бы сильный удар. Чтобы Гордон и без контрабаса, смотрит на наши прогоны. Ха! Не в жизнь! А однажды, Гордон стащил пистолет отца, чтобы мы поиграли в охоту на уток. Итог – мы чуть не утопили его в болоте, а отец едва не убил его. Пришлось убеждать, что остатки тины в патроннике – это результат того, что мы пролили воду с рыбалки на него, когда Гордон достал его показать. Было нам лет 11 точно, уже не помню. Но было весело наблюдать, как папа Гордона кричал на него. И таких воспоминаний у меня очень много, пока мой омут памяти еще что–то может воспринимать, я буду долго хранить в себе картину этих прекрасных событий из моей жизни.

Пока я вспоминал свою молодость, глядя на этих друзей, я не заметил, как дурацкий сигнал к началу урока дал о себе знать. Глен и Палмер отправились на уроки, но спорить по дороге не закончили. Шли и болтали так громко, словно все должны были это слышать. Будто они не в школе, а на сцене и играют спектакль для всех. Этот дуэт действительно смотрели все, в коридоре было очень много людей, а их громкие голоса не могли быть потеряны в толпе. Масса из детей помладше, старшеклассников и здоровающихся с детьми учителей стали хором, который подыгрывает двум артистам.

Пока это все происходило, я незаметно проскользнул в коморку. Такое странное ощущение пришло ко мне, как только я переступил порог моей «персональной резиденции». Теперь я буду находиться здесь как всегда, но при этом во мне что–то изменилось, ощущаю какую–то легкость. Первый раз за три десятилетия я чувствую легкость, свободу и ко мне впервые вернулась надежда. Может быть, я и останусь здесь навсегда, даже когда школу закроют, сожгут и построят на ее месте небоскреб как в Нью–Йорке, но все равно чувствую надежду. Даже не знаю, как поступить дальше: продолжить радоваться или вернутся к тому, что я все равно заперт здесь, не могу попробовать сэндвичей мамы Глена и лимонных пирожных? Что делать? Понятия не имею, думаю, все же, пока есть возможность, порадоваться, я займусь этим.