Спи, моя радость

– Держись, – говорит Ким на ухо. Он смотрит на меня с беспокойством, чувствую, как режет взглядом, а я не могу глаз отвести от старушки, которую спасла много лет назад.

15

При свете лун иду куда-то в осень.

Ищу свободу, улетаю в сон.

И обо мне уже никто не спросит,

ведь я лишь эхо, отраженье, звон…

– Вы? – не могу совладать с собой. Отталкиваюсь от мужчины и напираю на бабку. Она заблаговременно прячется за стеклом вахты и закрывает за собой дверь. – Вы мне жизнь сломали! Прекратите это! Слышите?!

– Девонька, я тебя вижу впервые, – ошарашено бормочет карга. Я её на клочки порву, задушу и не моргну. Хочу рвануть дверь и налететь плечом на тонкий пластик, но Ким оттаскивает меня назад.

– Тише-тише… Там стекло, поранишься!

– Отстань, – поворачиваюсь и кричу ему в лицо: – Отстань от меня! Что ты прицепился? Терпеть тебя не могу ещё со студенческих лет! Рожа твоя маячила на каждом углу, с плакатов усмехалась, а мне противно было. До того противно, что когда печатала номера с твоими интервью и похождениями, вечно плеваться хотелось! Несчастная звязда!

Ким багровеет, синие глаза стекленеют.

– Сучка! – шипит мужчина и, бросив мне под ноги сапоги, уходит.

Когда от грохота вздрагивают стены, я закрываю ладонями лицо и беззвучно кричу. На языке катается соленая влага, а на губах горит дерзкий чужой поцелуй. Взволновал он меня, заставил разгореться, а я не хочу себя чувствовать предательницей. У меня Призрак есть, ради него на всё готова. Сказал, что наступит время, и он придёт ко мне, значит, буду ждать.

– Уходи, не то полицию вызову, – грубо вякает из-за стекла бабка.

Я поворачиваюсь. Видно, взгляд у меня сумасшедший, потому что зараза старая тут же прячется за столом. Вижу только кудрявую макушку, она шевелится, как пучок макарон.

– Вы мне ответите! Я никуда не уйду, пока не снимете с меня проклятие.

– Ты перепила? – слышится противный голос откуда-то снизу. – Я тебя знать не знаю. Иди с миром. Ох, и неспокойные рабочие дни пошли: то танцульки до поздней ночи, то сумасшедшие бродят, – она ворчит, а мне кажется, что я схожу с ума. Готова на всё, лишь бы вытрясти из неё правду и свою свободу.

– Вы что будете продолжать притворяться? Я вам жизнь спасла, а вы наградили меня «подарочком». Ну, хватит уже! Заберите его, прошу вас!

И она взрывается сухим смехом. Жутко-истеричным, безумным. А потом осторожно выглядывает из окошка.

– Моей старой жизни угрожает разве что радикулит, милочка. А вот тебе стоит нервы полечить. Явно же неудовлетворённая. Вон какого мужика-красавца обидела. Будешь до старости лет старой девой! – Она так ехидно улыбается, что мне хочется протянуть руки в окошко вахты и стиснуть пальцы на сухой старческой шее.

– Но вы же… – голос превращается в жуткий писк. Не могу ничего сказать, связки горят, будто иглы туда натыкали.

– Иди, иди, – бабка кивает в сторону двери. – Накричалась, голос сел, надо дома чайку попить, успокоиться. Иди, – будто не просит, а наговаривает. Жутко от её взгляда и слов.

Хватаю сапоги и направляюсь к расфуфыренной пышной ёлке, что упирается в пятиметровый потолок в углу. Яркие гирлянды стянуты к центру со всех сторон и напоминают громадного паука.

Я ищу взглядом пуфик и падаю, не чувствуя ног. Быстро переобуваюсь, бросаю туфли в сумку. Дыхание царапается, будто лапа дикого лиса полоснула по шее, и голоса нет совсем. Сомнение выжимает из меня последние силы.

А если я ошиблась? Вдруг обозналась? Но она так похожа. Не могла я так промахнуться. И Кима зря обидела, не нужно было срываться.

Смотрю на огромный стеклянный шар, что висит на одной из пышных еловых веток. В нём отражается моё румяное лицо, и мне чудится, что мой Призрак рядом стоит: опустил руки на плечи и хмурится, злится.

Правильно, злись, милый – я поступила нечестно. Усомнилась. Но я вернусь к тебе, ночь у нас ещё есть, а потом снова буду ждать. Сколько понадобится.

– Только не оставляй меня… – шепчу и перевожу взгляд на снежинку, что венчает дерево. – Я так хочу тебя встретить, Призрак, обнять, спрятаться под твоими ладонями. Любить тебя хочу всего: чувствовать и видеть. Знать. Не во сне, а по-настоящему.

Гирлянды мерцают назойливо, и в какой-то миг верхушка ёлки вспыхивает ярким светом. Жмурюсь от рези в глазах, а потом поднимаюсь и, минуя испуганную бабку, бегу на улицу.

Сейчас даже благодарна ей, той с остановки, потому что иначе я бы не испытала всего, что было между мной и Призраком.

16

Если ты не вода, я не пламя…

Кто мы есть и куда же идём?

Поделись со мной крошечкой веры,

даже если не быть нам вдвоём.

Я не знаю, как добираюсь домой – на автомате. Мне всё равно, что происходит на улице, в паутинах цветных ночных дорог, в набитых до предела маршрутных такси. Среди шумной толпы не могу сдержать слёз. Они ползут по щекам и рвут душу на части.

Только бы он пришёл…

Только бы не обиделся.

Вина грызёт под лопатками и ускоряет мой бег. Лечу, как сумасшедшая, мимо панельных домов, мимо цветастых, наряженных снежинками и гирляндами, окон. Я готова любить Новый год, готова праздновать, восхищаться фейерверком, наслаждаться мандариновым и хвойным запахом, только бы любимый меня не бросил. И приходил, как прежде.

Да только вина за дерзкий поцелуй, за то, что загорелась от другого, и предчувствие жмут под ребрами и не дают дышать спокойно. Я столько лет к нему привязана и потому не могу осознать, как буду жить, если Призрак меня бросит.

В супермаркете на перекрёстке покупаю фонарики, игрушки, пластиковые ёлочные шары, даже фигурки Снегурочки и Деда Мороза. Я готова верить во что угодно, только бы не стратить сейчас, не остаться в эти несколько дней в одиночестве. И дождаться Призрака в грядущем году.

Возле забитой автомобилями стоянки паренёк в вязаной шапке продает облезлые ёлки. Не рассматривая, хватаю одну из них и отдаю последние деньги. Завтра придётся посидеть на голодном пайке, а с первого числа искать новую работу. Щемит в груди от этой мысли, ведь рекомендательных писем нет, а пару звоночков шеф обязательно сделал, и меня просто никуда не возьмут.

Но подумаю об этом позже, сейчас в мыслях пульсирует только одно: Призрак. Только бы он пришёл.

Квартира встречает невыносимой пустотой и мраком. Включаю везде свет, развешиваю лампочки и украшаю ёлку. Из остатков еды готовлю сырный суп, но есть не могу – ничего не лезет. После душа заползаю в постель и долго не могу согреться.

Заставляю себя спать, но не сплю. Не идёт сон, будто нарочно, только задремлю, меня выбивает в реальность. Отдалённо слышу соседские голоса, где-то взрываются ранние предновогодние петарды. Мороз мчит по коже, и меня крутит в постели, сматывая-сминая простынь, бросает в пот. Когда доходит до абсурда, и трепет превращается в судороги, я понимаю, что заболела. Простуда сжимает горло, ломает кости, крутит мышцы.

Тяжело сползаю с кровати и заставляю себя выпить жаропонижающее. Не проверяю температуру, и так чувствую, что горю изнутри. Кутаюсь в одеяло, заливаю в себя тёплый малиновый чай и только тогда отключаюсь.

И проходят ко мне чёрные сны. Пустые и безжизненные. Я брожу бесконечными коридорами и всё время выхожу к одной и той же двери: изломанной, рваной… за которой когда-то звучала музыка, и пары кружились в воздушном вальсе. Манит меня эта дверь. Заглядываю сквозь рубленную щель и вижу себя и Кима.

Мы танцуем страстно, будто в паре много лет. Белое платье летит вверх, вниз, в стороны. Руки Кима сильные и гибкие, а размах плеч восхищает. Мне кажется, что я чувствую, как он касается моей кожи, и приятный жар льётся по венам. Каждое наше движение и поворот высекают в воздухе странные вибрации, и они волной катятся к моим ногам, прошивая насквозь. Как иглы. Мне кажется, что я помню его, но не могу понять откуда. Не с плакатов, намного раньше.

Когда музыка разматывается в кульминацию, и переливы струн задыхаются на высоких нотах, меня вырывает из сна.

17