Томка вне зоны доступа

– Знакомая сумочка. Брат с сестрой делят бабкину дачу. Она хочет продать и поделить деньги, а он собрался там теплицу ставить. Достали оба, Каин и Авель, блин… Давай, я им позвоню.

Она приняла у меня сумку, бросила ее в гостевое кресло возле кулера.

– Каин и Авель были братьями, – сказал я.

– Да и пофигу. Ты бы лучше с тортиком зашел. А то гуляете там у себя по вечерам, на крыше тусуетесь, Балдерис этот у вас вообще прописался. Нас, одиноких незамужних девочек, почему-то игнорируете.

Я оглядел кабинет. Столы пустовали, компьютеры не работали.

– А где твои девочки сегодня?

– Галка на выезде, у Любы, пардон, месячные. – Оксана приблизилась ко мне, положила руку на плечо. – Ну, когда чай пить будем, Шерлок?

– После поездки к Рейхенбахскому водопаду, – улыбнулся я и направился к двери.

– То есть никогда?

Уходя, я послал ей воздушный поцелуй.

Оксана была «странно прикольная». Так ее при первой встрече назвала Томка. Я и сам поначалу, когда нотариусы только въехали в наш флигель, принял ее за лесбиянку или феминистку, но в процессе добрососедского общения вскрылось много опровергающей информации. Как-нибудь потом расскажу…

Я поднялся на второй этаж. На лестничной площадке мой сыскарь Сашка Стадухин слушал кого-то по мобильнику. Мы кивнули друг другу.

Новый наш офис, как и прежний, состоял из трех отсеков со стеклянными перегородками и общего холла со стойкой администратора посередине (точнее, мы просто раздробили на части одно просторное помещение). Из-за стойки сейчас торчала светлая макушка Насти Голубевой-Левкович. В тишине раздавался стук компьютерной клавиатуры.

– Доброе утро, пчелка!

Настя приподнялась, улыбнулась, глянув поверх очков.

– Антон Васильевич, доброе! Кофе сразу или попозже?

Настя до сих пор обращался ко мне на «вы» и по имени-отчеству. Я устал ее уговаривать сократить дистанцию.

– Давай сразу, дорогая.

Я прошел к себе в правое крыло. В приемной перед моим кабинетом (кстати, единственным в конторе, скрытом от посторонних глаз жалюзи) Петя Тряпицын, развалившись в кресле и подперев рукой щеку, глядел в монитор компьютера.

– Заместитель моего высочества скучает? – пошутил я, переиначив его собственное традиционное приветствие.

– Жду перезагрузки, – ответил тот. – Компьютер пора чистить. Грузится по утрам как четыреста восемьдесят шестой.

– Ты еще помнишь такие? Позвони в сервис.

– Уже.

Петя порылся в бумагах на столе, выудил из-под стопки документов стикер.

– Тебе на городской звонила классуха Тамарки. С самого сранья, я еле успел трубку взять, когда пришел.

– Она в своем репертуаре.

– Набери ее. Она просила сразу, как ты придешь.

– Еще бы.

Я присел на диван в углу приемной, набрал номер.

С Анжелой Генриховной Рихтер, преподававшей в школе биологию, у меня сразу как-то не заладилось. С нашей первой классной дамой в начальной школе мы жили душа в душу – молодая выпускница педагогического университета была полна энергии, фонтанировала идеями, придумывала, изобретала, к каждому ученику находила особый подход. Я люблю таких. На выпускном по окончании четвертого класса родители умылись слезами и упились шампанским – так не хотелось расставаться.

Рихтер же являла собой полную противоположность. Адепт классической советской школы, она строго очертила границы допустимого. Она чем-то напоминала мне мою собственную школьную юность. Таких учителей я избегал и боялся, а если мне сейчас, уже взрослому, снилась школа, то неизменно с участием таких вот Анжел. Про них моя матушка всегда говорила: «Конечно, они не всем нравятся, но это потому, что они – требуют!»

Дурацкий критерий эффективности педагога – умение требовать. Мне кажется, умение заинтересовать предметом куда привлекательнее.

– Алло! Анжела Генриховна, это Антон Данилов, вы просили перезвонить. Доброе утро. Я не отвлекаю вас?

– Нет, Антон Васильевич, все в порядке, у меня свободная пара. Здравствуйте.

Она сделала паузу. Давно заметил за ней манеру ставить собеседника в положение просящего. Собственно, отсюда же и ее идиотская привычка звонить на номера рабочих телефонов, а не на мобильные. Это МЫ должны ее искать, а не наоборот.

Но я тертый калач, меня на арапа не возьмешь. И она это знала.

– Слушаю вас, – мягко, но настойчиво произнес я.

– Гмг… Вы, наверно, уже слышали, что у нас ЧП.

«ЧП – это когда кошка попала в водосточную трубу», – подумал я. Вслух же ответил:

– Да, слышал.

– Сегодня будет собрание в семь часов. Вы придете?

– Да, Тамара передала мне информацию.

Она замялась. Тема разговора была исчерпана.

Зачем она вообще позвонила?

– Анжела Генриховна, вы обзваниваете всех родителей или меня персонально?

– Я обзваниваю тех, у кого дети… скажем так, немного забывчивы. Тамара, к сожалению, одна из них. Но вы правы, дело не только в этом. Я бы хотела… словом, хотела бы, чтобы вы обратили внимание на это происшествие как специалист.

Я хмыкнул. Теперь уже в голосе Рихтер появились какие-то просительные интонации. Впрочем, это было объяснимо. Трагическая гибель ученицы твоего класса, причем не под колесами автомобиля в свободное от учебы время и не вследствие нелепой бытовой случайности, а по многим параметрам самоубийство – это, как верно заметила Томка, полный шухер. Если начать копать, то можно найти серьезные просчеты в педагогической работе.

– У меня нет соответствующих полномочий, я частное лицо, как все остальные родители.

– Я понимаю. Но все же… мне бы хотелось, чтобы вы со своей стороны как-то…

Я вздохнул. Петя Тряпицын поглядывал на меня с любопытством.