Ничего не могу с собой поделать. Она хорошая, добрая, покладистая, хоть и с зубками. Образцовая воспитательница и настоящая боевая подруга, попадавшая вместе с нами в заварушки. Но единственный человек, с которым я способен долго уживаться в четырех стенах, это Тамара. Хоть убей.
Наверно, я сам никак не повзрослею.
Я допил одну банку и уже прицеливался ко второй, когда Томка заплыла в кухню – расплетенная и растрепанная. Она давно не подпускала меня к своим волосам, которые мы вырастили еще в младенчестве и не трогали до сих пор, лишь подрезая концы. В школе Томку когда-то называли Рапунцель…
Она выглядела очень мрачной.
– Привет, па. Все пьешь?
– Угу. Пить очень хочется.
– Мне тоже.
Тамара налила себе воды, присосалась к стакану с такой жадностью, будто прошагала несколько километров по пустыне. Когда он прервалась, чтобы перевести дыхание, я с усмешкой спросил:
– Сушняк?
– Типа того. Как там твоя встреча?
– Так себе. Они не умеют готовить долма.
– Чего?
– Долго рассказывать. – Я метнул пустую банку в ведро. – У тебя-то что стряслось? Из твоего звонка я ничего не понял, да и сейчас на тебе лица нет.
Она села напротив. Взгляд был тяжел. Я невольно вспомнил ее шестилетней и сравнил с тем, что видел сейчас. Небо и земля. Где-то заблудился мой неунывающий «резиновый утенок», потерялся в коридорах взросления.
– Гелендваген разбился, – молвила дочь.
– В смысле?
– Помнишь, у нас в классе девчонка была, Эвангелина Вартанова. Ее все гнобили.
– Да, помню, имя у нее необычное. Что стряслось?
Томка допила воду залпом. Поставила стакан на стол, выдохнула и отрешенно уставилась в окно.
– Упала с многоэтажки.
– Господи… – У меня отвисла челюсть. – Спрыгнула?
– Не знаю. Завтра в семь срочное родительское собрание в классе, психолог придет. Это шухер.
Ресницы Томки дрогнули. Она у меня всегда была слишком чувствительной девочкой, все принимала близко к сердцу. По части эмпатии в среде сверстниц ей не было и нет равных. Но только ли в этом дело?
Я полез в холодильник, достал вторую банку. С сомнением посмотрел на опустевшую картонную упаковку. Закончить сейчас или заглянуть в свой бар за тяжелой артиллерией?
– Будешь дальше пить? – спросила Томка.
– А как тут не пить, дочь. Не понос, так золотуха.
Она поднялась, крепко обняла меня за шею. Ростом мы с ней почти сравнялись.
– Осталась записка или что-нибудь в этом роде?
Тамара чуть не взорвалась:
– Не знаю, пап! Ничего не знаю… и не хочу знать. Пойду лучше лягу. Ужинать не буду, неохота.
– Хорошо, милая, конечно…
Она ушла к себе, оставив меня в глубочайшем недоумении. Такой я не видел ее давно. Да что там «давно» – никогда. Как говорил один из мультяшных сыщиков Колобков, либо что-то случилось, либо одно из двух. Впрочем, гибель одноклассницы – не достаточный ли повод?
Я перешел в кабинет, уселся перед рабочим столом, включил ноутбук. «Как же непросто быть отцом, – подумалось мне. – Сложнее лишь оставаться папой».
Если вы помните, я по первому образованию филолог. Странная блажь, согласен, но так оно и есть. Несмотря на многолетнюю работу в криминалистике, тяга к Слову меня так и не отпустила. В свободное время я пишу прозу – заметки, миниатюры, рассказы. Кое-что публикую в интернете. Очень много писал в свое время о нашей с Томкой жизни. Ей тогда было шесть лет. Цикл публикаций был очень популярен, некоторые миниатюры перепечатывали в местной периодике. Я даже издал пару электронных книг, а подписчики в Сети до сих пор заглядывают на нашу страницу, интересуются: что новенького?
Но есть одна рукопись, которую я не публиковал и вряд ли опубликую. Мне бы ее закончить для начала. Каждый раз, садясь вечером перед компьютером с открытой страницей многострадального текста, я надолго зависаю. Слова не идут дальше. Нет вердикта, итога. Теорема, не имеющая решения. А сегодня еще и трагическое происшествие в Томкиной школе
Вообще, для кого я это пишу? Для себя?
Похоже на то.
2. Неопубликованное
Чиж & Co – 18 Берёз
Об отце я могу рассказать не очень много. Некоторые воспоминания размыты и неразборчивы, как силуэт человека за матовой перегородкой душа. Помню, как отец отвозил меня, укутанного в пальто и махровый шарф, в детский сад в пустом и холодном «Икарусе». Помню его посиделки с друзьями, когда мать допоздна задерживалась в школе, взяв на себя дополнительную нагрузку. Странные и немного страшные мужики с красными лицами устраивали посиделки перед телевизором – бутылки, закуска, финты Харламова, громкие разговоры и просьбы охмелевшего папаши принести с кухни еще одну тарелку. Мне тогда было года четыре. Возможно, именно по этой причине я до сих пор в целом равнодушен к хоккею, хотя мои ребята из офиса исправно берут отгулы или уходят с работы пораньше, чтобы не пропустить игру сборной на чемпионате мира или Олимпиаде.
Память – штука удивительная, порой проделывает над человеком очень странные фокусы. Хоккей стал ассоциироваться у меня со звоном стаканов, запахом плохой копченой колбасы и едкими комментариями с использованием лексикона грузчиков. Едва ли папаша мой задумывался, какой визуальный багаж оставляет собственному отпрыску. Ему бы книжки мне читать перед сном, водить в зоопарк, в цирк, в кукольный театр, а вместо этого – Харламов и рожи собутыльников.
Впрочем, бывали и хорошие моменты, отчасти восстановленные в памяти рассказами матери. Например, с ее слов я узнал, что отец в минуты просветления довольно неплохо работал руками – чинил сантехнику, мастерил что-то в гараже, помогал соседям. Однажды зимой пристроил во дворе скворечник, и не было предела радости дворовых ребятишек, наблюдавших за стайками снегирей и синиц.
Он работал в каком-то мутном строительно-монтажном управлении – то ли командовал небольшой бригадой, то ли руководил работой грейдера. Сколько же мне было лет, когда он брал меня с собой? Шесть-семь? Не больше. Я вертел головой в разные стороны, но так и не понимал, чем занимается это странное предприятие. Мне казалось, что отец приходит на работу исключительно затем, чтобы посидеть с мужиками в курилке, забить козла на обшарпанном колченогом столе, вдоволь поматериться и пообедать в заводской столовой (вот еще одно воспоминание: в этой маленькой забегаловке, где под потолком неизменно жужжали эскадрильи жирных мух, готовили замечательный борщ, котлеты и компот с большими ягодами).
Наверно, отец был добрым человеком. Я не припомню ни скандалов в доме, ни пьяной ругани, ни уж тем более драк, какими могли похвастаться многие мои приятели во дворе. Уверен, что заслуга в этом полностью принадлежала моей матери: она у меня женщина интеллигентная, учительница, никогда не тратила слов попусту, не укоряла, не предавала анафеме и уж тем более не предпринимала попыток выставить на лестничную площадку чемодан, набитый отцовскими трусами и бритвами. Она была живым воплощением русского женского терпения, способного вытянуть на себе все, начиная с мужниной бесхребетности и пьянства и заканчивая глобальным экономическим кризисом. Одного лишь понять не могу: каким образом соединились в этом мире два столь не похожих друг на друга человека?
Физика. Чистая физика как наука (а не то, о чем вы подумали), в которой Софья Андреевна Данилова всегда была и остается дока. Что-то там о притягивающихся противоположностях, если я не ошибаюсь, но мама предпочитала не развивать эту тему. История их развода открылась мне лишь в зрелом возрасте, когда я уже сам приступил к набиванию первых шишек в попытках устроить личную жизнь.
Он кого-то встретил. То ли на работе, то ли в своих частых вояжах на рыбалку. Рыбалки моего отца и друзей – это не наши с Томкой жалкие вылазки на озеро, где мы сидели на понтонах, закидывая удочки с ненужными поплавками, где стаи жирных и голодных окуней ходили под нашими ногами в такой близости, что их можно было ловить если не руками, то обычным детским сачком. Отец с друзьями готовились к рыбалке целую неделю: собирали снасти, прикорм, сумки продуктов, бутылки, палатку и еще миллион всяких мелочей. Рано утром в субботу батяня, чмокнув меня, полусонного, в щеку, навьюченный не хуже верблюда, выходил из дома, садился в уазик, и они уезжали куда-нибудь в соседний Казахстан, на озеро, название которого я никогда бы не запомнил. Чем они там занимались, бог ведает – может, действительно, рыбачили, – но возвращался отец в понедельник весь красный, плохо пахнущий, временами злой и – без рыбы. БЕЗ РЫБЫ!!!
– Мы ее ловим и тут же жарим на сковородке, – объяснял папаша. – Не везти же домой за триста километров!
Из одной такой поездки он не вернулся. Позвонил из Кустаная и сказал, что возникли проблемы, решение которых требует его присутствия (это в переводе матери, ибо сам отец риторикой в должном объеме не владел). В объяснение деталей он не погрузился, мама узнала подробности только от его друга-собутыльника, которого удалось поймать на участке СМУ спустя неделю. Мужик шмыгал носом, отводил взгляд, а потом коротко бросил:
– Баба у него там.
Единственный раз пересекшись взглядом с Софьей Даниловой, он смущенно добавил: