Sophie

Добежала до своей комнаты и перед закрытой дверью увидела сидящего кота.

– Ах, ты наглая морда, брысь! – топнув на него ногой прогнала его.

Открыла дверь и бегом добралась до окна. Коробка пуста. На глаза навернулись слезы. Не уберегла. Маленького. Несчастного.

– Мадмуазель Софи, – услышала я сзади застенчивый голос.

Люсьен стоял позади меня и улыбался. У него на плече сидел нахохлившись птенчик.

– Ой, он жив, – не сдержавшись воскликнула я, – а я перепугалась, что дурацкий кот его съел. Спасибо, Люсьен!

Птенчик, услышав мой голос, чуть выпрямился на своих лапках и тихо пискнул.

– Он вас узнал, – Люсьен аккуратно пересадил его на ладошку и протянул мне, – а кот не противный, кот обыкновенный, у него просто отняли еду. У них, у кошек, это вполне естественно охотиться на птичек.

– Спасибо, – еще раз я поблагодарила парнишку, принимая птенчика.

– Вы только не оставляйте его, – предостерег он меня, – кот будет постоянно стараться до него добраться.

Раздался стук в открытую дверь и Эванс напомнил, что мне нужно переодеться и спускаться к ужину.

За столом нам разрешили сидеть вместе, не смотря на явное недовольство Марты. После ужина хозяйка сказала, что я свободна и посоветовала погулять в саду. А сама ушла отдыхать «после сложного и трудного дня».

Вечером, сидя в саду с Эвансом и Люсьеном мы пытались придумать ему кличку. Дворецкий предлагал громкие имена известных личностей, Люсьен настаивал назвать Циклопом – намекая на его одноглазость. А я молчала слушая их перепалку и смотрела, как деловито птенец расхаживает в травке, выискивая насекомых. И тут мне пришла светлая мысль в голову.

– А, что это за птица? – спросила я обращаясь к Люсьену.

– Что? – с недоумением в голосе переспросил меня Эванс.

– Ну, какой это птицы птенчик? – попыталась я расшифровать свой вопрос.

– Так это вороненок, – пожимая плечами сказал мальчишка.

– Карл, его будут звать Карл, – выдала свою мысль я.

– Почему? – удивленно, почти в унисон они задали мне вопрос.

А я улыбаясь рассказала, что по-русски вороны говорят: «кар», то есть каркают.

По-французски ворон изображают по другому. И мое русское «кар» было для них смешно и они просили меня повторить вновь и вновь. Но согласились, что Карл самое хорошее имя для маленького вороненка.

И тут я краем глаза заметила движенье в кустах. Как я умудрилась подхватить птенца, за секунду до того, как кот материализовался на месте, где только что тот сидел.

– Вот ведь настырный, – покачал головой Эванс.

Люсьен взял в руки упирающегося кота и сказал, что отнесет его на кухню, даст кусок мяса, надеясь, что это послужит достойной заменой. И мы с Эвансом тоже двинулись обратно к дому. Уже темнело и потянуло холодом.

На ночь коробку Карла я поставила рядом с кроватью.

Утром, получив разрешение взять Карла с собой на работу, накрошила остатки мяса для птенца и мы все вместе поехали работать. Хозяйка предположила, что ворона в салоне будет привлекать внимание. А я просто тихо радовалась, что у меня есть маленькая отдушина. Мне теперь не будет скучно сидеть на своем рабочем месте, пока Анна Леопольдовна будет занята клиентами.

За пробежавшее лето Карл вымахал в большую черную птицу. Раз и навсегда прогнал дотошного кота: однажды задал ему трепку прямо на лестнице. После тот обходил ворона стороной и больше не караулил его. Карл важно сидел за стеклом и привлекал внимание праздно шатающихся. Дети мило тыкали пальцем в стекло и спорили живой он или нет. А ворон, как бы зная тему их спора, долгое время сидел неподвижно, а потом вдруг расправляя крылья размахивал ими на радость детям. Посетительницам он внушал священный трепет, да и хозяйка на все вопросы отвечала, что он нам послан свыше. Иногда она вскользь упоминала цыган. Иногда говорила, что возник он из огня. А некоторым намекала, что это душа вызванного ею и не успевшая уйти обратно в потусторонний мир. К началу осени отбоя от клиентов у нас не было. Даже были дни, когда Жан прибегал и приносил сам наши утренние круассаны. И всегда у него был гостинчик для Карла. Тот увидев его в окно спускался с подоконника и спешил по полу ему на встречу и нетерпеливо пританцовывал у двери.

А я постепенно научилась чертить круги силы, нужные для сеансов знаки и знала не только их названия, но и назначения. С постоянными клиентками у меня сложились доверительные отношения и они мне, как своей, рассказывали свои истории. В свой законный выходной я оставляла Люсьену Карла и часто сама, иногда мне составляла кампанию Анна Леопольдовна, ехала в центр Парижа и гуляла по прекрасным улочкам. Сидела в маленьких кафешках. Присматривала наряды. У меня, как у любой французской мадмуазель, появились милые модные шляпки. Особенно мне нравилась летняя. Светлая, с широкими полями. Я себя в ней чувствовала истинной француженкой. А иногда, Пьер учил меня водить машину. Пару раз я даже объехала вокруг дома сама. С горничной так ни чего и не сложилось, но я пока справлялась сама.

Пробежал сентябрь месяц и с каждым днем надо было одеваться теплее. На свои прогулки я стала чаще брать зонт. Научилась пользоваться диковинной машинкой на своем столе. Просто чудо инженерной мысли. Как мне объяснила хозяйка: некоторые клиентки верят больше видимому эффекту. Вот этот агрегат и позволял сделать невидимую работу – видимой. Нажав у себя на столе на нужную клавишу машинки – в кабинете у хозяйки из под стула начинал валить густой дым. Смотрелось это эффектно. Еще были кнопки со звуками: нежная мелодия, страшный вой, тихое поскуливание и завывание. Просто надо в определенное время нажимать нужную кнопку. Я справлялась с этой задачей на отлично. Так и пробегали дни за днями. Совершенно закрутилась. Все, казалось, забылось.

И в тот день, совершенно неожиданно, на звякнувший колокольчик, мельком глянув на посетительницу, поздоровавшись, по привычке спросила: «Мадам, вам кофе или чай?». Я с чашкой в руке застыла. Не поверив своим глазам.

Она оглядывала меня с головы до ног. Я четко чувствовала, ее недовольство слишком коротким платьем, открытыми плечами, неубранными волосами. Рука невольно заправила локон за ухо. Затем ладонью попыталась потянуть платье вниз, как будто оно от этого сразу станет длинней. Язык прирос к небу.

– Как была, так и осталась невоспитанной, – вместо приветствия услышала я стершийся из памяти голос маман.

– Вы, маман, – совершенно забывшись, выдала я, – что воспитали, то и получите.

И с ужасом осознав, что сорвалось у меня с языка, прикусила его.

Ее глаза сверкнули, надменно вздернулся подбородок и она помедлив, специально растягивая слова сказала:

– Поэтому, тебе тут самое место.

И вышла.

Колокольчик снова звякнул. Я от звука дернулась, как от пощечины. Карл громко каркнул.

Я разревелась от обиды. Теплые, нежные руки обняли меня и повели на кухню. Там сунули в руки чашку с горячим чаем. И успокаивающее, что то рассказывали. Карл, сидя на столе, единственным, удивленным глазом поглядывал на меня. Я с трудом успокоилась.

– Я тебе должна сказать, – серьезно взглянув на меня произнесла Анна Леопольдовна. У меня внутренне все сжалось.

– Прости и забудь ее, – продолжила она глядя мне в глаза, – жизнь так сложилась, и как я вижу не изменится, поэтому научись жить своей жизнью. Забудь все что было раньше: свое положение, свою истинную фамилию, свою семью. Только тогда ты выживешь. Как истинная ясновидящая я могу точно тебе сказать, что возврата обратно не будет. Лет через сто, чуть меньше, ты сможешь признаться и назваться своим истинным именем. Но до этого дожить еще надо. История сделала крутой поворот. Поэтому сейчас нужно все забыть. Только тогда ты выживешь. Мама твоя уже все потеряла. Ее можно только пожалеть. И умрет она в угрызениях совести, но будет поздно. Пожалей и прости. Они завтра уезжают в Америку, так она захотела. Только ее представления о жизни там совершенно разойдутся с реалиями. Увы. Ко мне она не прислушалась.

Я кивала, а у самой сердце разрывалось от жалости к себе. Да и к ней тоже. А думать о малышке Машеньке я себе совсем запретила. «Надеюсь, что она ее тоже кому-нибудь продала, как меня», – мелькнула у меня мысль и была тут же забита в самый дальний уголок моего сознания. Иначе жить я бы уже не смогла.

Через неделю, все почти забылось и только иногда я вздрагивала услышав звякающий колокольчик.

По вечерам у нас с Анной Леопольдовной повелось сидеть в ее комнате. Она иногда рассказывала мне особенности своей работы. Применения своего дара. Порой мне казалось, что все так сложно. А изредка, вдруг, я совершенно все понимала. Учила меня раскладывать карты таро. Некоторые мне очень нравились, а некоторых я жутко боялась. Особенно висельника. Он мне казался жутким. Но давались они мне с трудом.

К новому году, когда мы уже думали сократить рабочие дни, хозяйка получила письмо. К ней должен был приехать ее единственный племянник. Я присутствовала при получении письма. Она мне в слух его зачитала. И я видела ее замешательство. Сначала я думала, почему это она не радуется. А потом, вдруг ощутила нарастающую тревогу в груди. И промолчала.

В день приезда племянника, Мишеля, Анна Леопольдовна была сама не своя. То замрет у окна, то судорожно кинется проверять все ли готово.

Пьер уехал встречать на вокзал. А хозяйка закрылась у себя в комнате. Мы с Карлом сидели в столовой и смиренно ждали.

Молодой человек, высокий, светловолосый, в форменном мундире вошел в комнату, оглядел все вокруг, задержал взгляд на мне.

– Ты и есть помощница моей тетушки, та самая София? – неожиданно по-русски спросил он меня. Я, давно не слышавшая родную речь, долго соображала. И поняв вопрос, смутившись вскочила и присела в небольшом поклоне поприветствовать племянника хозяйки.

Но мое приветствие потонуло в громких, раскатистых приветствиях Анны Леопольдовны и Мишеля. Они обнимались и троекратно целовались. И я вдруг подумала, что зря раньше не расспросила хозяйку о нем.